Иногда взрослые, даже опытные, каких годами окружают дети одного и того же возраста (например, ученики начальной школы, никто ведь не учится в первом классе, скажем, в пятнадцать лет, нет, учителей начальных классов десятилетиями окружают только малыши), всё равно не находятся, как подобрать слова для ответа на вопрос, сформулированный ребёнком. Ребёнок, к примеру, может спросить вас, почему облака не падают на землю, или почему вода мокрая, и, поверьте, знание законов физики и химии никак не спасут вас от полного провала данного экзамена. Венди почувствовала себя так, как будто ей задали подобный вопрос. В двенадцать ей было бы гораздо легче найтись с объяснением, но сейчас пришлось хорошенько задуматься, чтобы ответить.

– У меня их было несколько, – так, в итоге, сказала она, – А ты хорошо помнишь напёрсток, который я подарила тебе?

– Да, помню.

– На что он был похож?

– Не знаю. Ни на что! На «Венди»!

– На меня?

– Нет! На «Венди», – Питер изобразил какие-то жесты, покружился вокруг себя, постучал пальчиками по выпирающим рёбрам, и Венди догадалась, что «Венди», это, должно быть, эмоция или зачаток чувства.

– А. Я поняла. И эта… это «Венди», оно ещё с тобой?

– Да, иногда.

– Ну вот. Видишь, никто не отбирал у тебя твой напёрсток. Он твой навсегда, как я и говорила.

– А у Крюка?

– У него свой. Другой. Для взрослых.

На слове «взрослых» Питер скорчил рожицу. Подумав ещё с-секунду, Венди добавила:

– Таких напёрстков, как твой, у меня больше нет, я ведь тоже уже взрослая. Тот был один единственный.

– Точно?

– Совершенно точно, Питер. Это всё, что ты хотел спросить?

– Да!

– Хорошо. Тогда я пойду.

Стараясь не быть слишком холодной, Венди помахала Питеру рукой, он весело улыбнулся ей в ответ, – ему явно понравилось всё, что она сказала, – и улетел к пещерам. А Венди, пока Джи Зеп переправлял её на Весёлый Роджер, мысленно рассуждала о том, как глубоко ей наплевать на то, что Питер до сих пор (в Нетландии, с момента её первого сюда путешествия, прошло ведь уже несколько десятилетий) помнит, как она поцеловала его. Когда-то, лишь чтобы просто знать, что мальчик её не забудет, она бы отдала что угодно, согласилась бы жить с тётей Милисентой или никогда больше не съесть ни одной шоколадки, а сейчас – в груди одна зияющая пустота в том месте, где был когда-то зеленоглазый сорванец Питер Пен, пустота столь искренняя, что и думать об этом печальном факте Венди перестала уже на полпути к кораблю. Её нежное сердечко целиком билось для кое-кого другого, с ясно-голубыми глазами, пятью пальцами, одним крюком и такой невероятно сложной и чувственной душевной организацией, что хотелось запутаться в нём, как в паутине, и позволить ему взять столько настоящих, взрослых, упоительных напёрстков, сколько он возжелает, а он, Венди знала наверняка, всегда желает их много. Почему он не стоит у бортика и не высматривает влюблённым взглядом шлюпку с маленькой мисс? Может, чувствует себя плохо или уснул? Леди душа корабля тогда сама раздаст на палубе пару указаний для экипажа и будет сидеть рядом с Джеймсом до вечера, пока он не проснётся…

Ей стоило открыть лишь первую палубную дверь с золотой табличкой, чтобы понять, что что-то не так: крепкий сигарный запах наполнял коридор, пришлось проморгаться, чтобы пройти прямо не наощупь. В каюте едкий дым стоял карамыслом, Венди закашлялась, глаза заслезились.

– Джеймс??

Он сидел тут же, за столом, просто леди не сразу сумела его разглядеть. Бледно-зелёного цвета, с трясущимися губами, капитан тяжело склонился над старой картой, той, на которой он когда-то отмечал координаты, перед ним лежали в ряд несколько предметов: двойной крюк (календарь лун был теперь приколот к стене карманным ножиком); зеркальце, которое он просил у Венди, чтобы рассмотреть свои глаза, тоже двойное: рукоятка наподобие рогатки разделяла два стёклышка под углом друг к другу, капитан когда-то сам смастерил его, чтобы удобнее было бриться; двойной пинцетик, каким он порой пользовался при изготовлении разных ядов, и с помощью которого удалил сегодня нитки из груди. В руках у него был его мундштук, позволяющий курить одновременно две сигары, капитан нервно смотрел то на него, то на предметы на столе, абсолютно идентичные по своему принципу, курил, и снова смотрел.

– Джеймс? – Венди ещё раз кашлянула, – Что случилось, милый?

Капитан взглянул на неё так странно, отчаянно, сквозь какую-то неуловимую боль, и Венди испуганно подбежала к нему, не понимая, что происходит.

– Что, Джеймс, что??? Что с тобой?

– Венди… Я не понимаю… Скажи мне, пожалуйста, честно… мне… мне… Венди, мне тысяча лет?

Казалось, что, произнося эти слова, он ещё сильнее побелел. Венди села рядом с ним на пол, осторожно забрала мундштук, отложила его и взяла дрожащую руку в свою ладонь. Как ответить – она не знала, поэтому просто взглянула ему в лицо и ласково сжала пальцы.

– Значит, правда… – он откинулся на спинку кресла, ошарашенный.

– Поднимемся на квартердек, Джеймс. Здесь невозможно дышать. Тебе нужен воздух.

Она с осторожностью потянула его за здоровую руку (вторая была ещё в бинтах, похоже, Джеймс не успел добраться до неё прежде, чем внезапное осознание его придавило), и капитан безвольно пошёл за ней по коридору, озираясь по сторонам для удостоверения мира вокруг себя, как после долгого сна.

– Сми! – крикнула Венди, – Поднимите капитанское кресло на шканцы и принесите воды. И проветрите личные покои капитана!

Немного безучастного и оторванного от реальности Джеймса она усадила в сиюсекундно организованное кресло, протянула ему воду и мягко подтолкнула кубок к губам, когда капитан просто взял его в руку и застыл. Джеймс отпил немного, помотал головой, выпил до дна, снова откинулся на спинку, и, отдав пустой кубок своей участливой леди, закрыл лицо рукой:

– Тысяча лет.

Грустно вздохнув, Венди опять села рядом с ним на пол и сложила руки к нему на колени.

– Ты давно знаешь? – беззвучно спросил он, не открывая глаз.

– Почти с самого начала. С тех пор, как ты представился мне полным именем. Как ты понял?

– Не знаю. Мой мозг работает по-другому, не так, как раньше. Как будто бы я стал способен сопоставлять факты, которые раньше хранились в голове отдельно друг от друга.

– Тебе не совсем тысяча лет, Джеймс. Я думаю, по меркам большого мира, тебе, наверное, лет триста. Ты помнишь, в каком году ты родился?

– В 1606-м.

– Немножечко старше меня… – Венди оставила у него на колене крошечный поцелуй и заметила, как капитан немного улыбнулся из-под усталой ладони.

– Похоже, что твоя кровь, Венди, вымыла из меня какое-то проклятье. Ты часто говорила мне, что некоторые мои рассказы не соотносятся между собой… Сейчас у меня такое ощущение, что половина всех историй мне словно приснилась. Я говорил, что был боцманом у Чёрной Бороды?

– Да, самым коварным и амбициозным… об этом все знают, Джеймс.

– Всё было не так. Это Чёрная Борода был боцманом у самого коварного и амбициозного капитана – у меня…

Брови у Венди подскочили под корни волос и потерялись за чёлкой. Джеймс потёр переносицу, нахмурил лоб, Венди попросила у Сми ещё кубок воды, капитан выпил её, жадно смачивая пересохшие губы, и продолжил:

– Я расскажу тебе, Венди, всё, что о себе помню. С самого начала. Пора бы уже разобраться со всей этой чертовщиной.

====== Тысяча лет ======

– Факт моего рождения был скрыт от всех, так было выгодно матери в личных и политических целях. Она сдала меня на воспитание дальней родне, не заинтересованной в играх на арене высоких титулов, навещала меня изредка, я сейчас даже не могу сказать, с какой частотой. Может, раз в полгода, может, раз в два года, теперь мне сложно судить. Я, полагаю, не рассказывал тебе, как очутился на острове?

– Нет. Эта тема, как и счёт времени, всегда выключала тебя из наших маленьких бесед, ты выпадал, возвращался, думал, что уснул, или начинал заниматься какими-то неотложными делами. Порой тебе удавалось это отслеживать, но неведомый механизм всегда был сильнее, так что я просто перестала спрашивать…