(…)

— Мастер Альда!

Ай, как всё болит. Ну не трогай.

Чужая слеза попала ей в нос. Она инстинктивно фыркнула. Влажно закашлялась кровью. Талантливый гад, этот Мол, и всё же, что он такое перед величием настоящего экзистенциального ужаса пост-советсткого наследия? Альда была очень начитанной. Что ей стоило ментально ударить компиляцией эмоций от Толстого, Достоевского, Чехова, Айтматова, Платонова, поэтов «Серебряного века», фильмов Тарковского? Ученик ситха замер, дрогнул — и этого оказалось достаточно. Всё равно сильно зацепил.

— Он жив, но парализован, — вяло сообщила Альда. — Я ему… дозу транквилизатора…

— Мастер Альда, вы умираете! — воскликнул Оби-Ван, как будто она в важный момент решила поговорить о незначительных вещах.

— Ничего… страшного, — она попыталась наугад погладить его по щеке, но и сил не хватило, и веки предательски закрылись. Усталость навалилась на неё неподъёмной ношей. — Всё … всё будет хорошо.

Но Оби-Ван уже не слушал. Он стремительно нёс её куда-то. Кричал прямо на ухо, срывая голос: «врача! Врача-а-а!»

Так ли умирали, на самом деле, Пушкин и Лермонтов? Не с надрывом, не красиво, не драматично, а в суете, окруженные теми, кто сбивался с ног и клял небеса, чтобы их спасти?

Помрёшь тут с вами по-человечески, подумала Альда. Не сразу поняла, что вслух. Сознание наливалось тяжестью, и отчаянные крики Оби-Вана слышались будто издалека. К ним примешался обеспокоенный голос Квай-Гона … но это было невозможно. Его не могла так рано выписать Вокара Че. Он не мог броситься за делегацией Набу в погоню.

— Это абсурд, враньё, — еле разлепляя губы, влажные и липкие от собственной крови, вспомнила она вслух, — череп, скелет, коса… Смерть придёт, у неё… будут твои глаза.

(…)

Сознание проигрывало дуэль между ней и Молом в замедленном действии. Вихрь двойного красного меча. Её синий клинок, отчаянная оборона Соресу, мандалорская контратака.

— Что ты знаешь о боли, джедайская дрянь! — почти звериный рык.

— Да уж побольше твоего, — сбитое дыхание, снисходительный тон. — Боль без любви бессмысленна.

Его эмоциональный фон отдавал яростью и бессилием подростка, настрадавшегося от несправедливости жизни. Не усмирить, не ободрить, не успокоить. И всё же, он не знал, каково это, когда почти каждая песня даёт по капле повода вскрыть вены. Не знал, что группа крови — это порядковый номер на рукаве; не знал, что всё идёт по плану; не знал, что все они скованы одной цепью; и что в последнюю осень ни строчки, ни слова; что мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы; что скоро рассвет, выхода нет. Не знал, что после прочитанной книги можно стать другим человеком, мысленно пройдя огонь и медные трубы, что каждый мыслящий — немного Раскольников; что даже Понтий Пилат может раскаяться, и что рукописи не горят; не знал ничего ни о бесконечной степи, ни о манкуртах. И было жаль его, самонадеянного и потерянного — Палпатин дал ему бессильную ярость, но не научил с ней жить и жить хорошо, дал ему отчаяние, но не показал, как находить наощупь надежду, надел на него цепи, не позволив узнать, что даже в них можно найти свободу, которую никто не способен отнять, что можно хотя бы, для начала, выйти ночью в поле с конём.

Альда выплеснула на Мола своё культурное наследие. Большой жестокой волной оно ушло в Силу, захлестнуло его, и он забыл, как дышать, на несколько мгновений, и покрылся испариной, совсем ещё молодой, не знающий ни настоящей жизни, прекрасной, порой мучительной, ни богатого выбора смерти.

Она с самого начала не собиралась его убивать. Шприц вылетел из рукава в лучших традициях аниме — и попал в точку.

— Мразь! — взвился Мол.

Карающее лезвие красного меча, но уже подгибающиеся ноги противника.

— Не-е-ет! — испуганный и отчаянный вопль Оби-Вана, застрявшего между красными щитами.

Медленно оседая на пол, выронив от боли меч, Альда подумала о Квай-Гоне, живом, и улыбнулась.

(…)

Она проснулась от шелеста бумаги. Белый свет вынуждал глаза неприятно слезиться. В горле пересохло, во всём теле отдавало тяжестью.

— Ты проспала два дня, — сухо констатировал знакомый голос.

Мастер Ян сидел в кресле для посетителей и методично складывал разноцветных журавликов. Глаза у него предательски блестели. Казалось, с их последней встречи он постарел на несколько лет.

— Ситха допрашивают, — невозмутимо продолжил он, не встречаясь взглядом с Альдой, сосредоточенно продолжая складывать бумагу. — Квай-Гон лично руководит процессом, послав на все четыре стороны более гуманных членов Совета, всё ещё отрицающих разросшееся влияние Тёмной стороны. Дети рыдают. Под «детьми» я имею в виду Оби-Вана и юного Скайуокера. — Пауза. — Этого ты хотела добиться, позволив ситху себя ударить?

— Не позволила, — слабо запротестовала Альда. Дотянувшись до стакана с водой, она поспешно смочила горло. — Вы сами знаете, Мастер, что воля Силы неисповедима.

— Знаю, — ответил он, медленно откладывая от себя последнего журавлика. — Ты вынудила меня молиться. Будь уверена, я тебя за это ещё не раз потом крепко обниму, когда снимут бинты — и только попробуй отвертеться.

— Я тоже вас люблю, Мастер, — слабо улыбнулась Альда.

Он задумчиво хмыкнул.

— Тогда окажи мне любезность, и больше так не делай, — его голос налился силой и надломился.

— Не буду, честно, — она слабо рассмеялась, всё ещё с трудом веря, что очередная глава кончилась, а её не выкинули за борт. — Я уже всё сделала.

Мастер Ян обвинительно ткнул в неё пальцем. Сказал строго:

— Тебе не дано знать, что ещё предстоит. Достаточно этой… этой надменности.

— Я не буду вас больше так пугать, — мягко ответила ему Альда. Взяла за руку, сплошь покрытую морщинами.

— Да, сделай такое одолжение, — долгую паузу спустя тихо отозвался её Мастер. — Не заставляй меня хоронить моих детей. Иначе я тебя никогда не прощу.

(…)

За месяц пребывания в лазарете из всех близких, друзей и просто хороших знакомых, к ней заходили проведать и поддержать все, все, кроме, почему-то, Квай-Гона. Это немного горчило. Точнее, ладно, это очень обижало — они ведь, всё-таки, были друг другу далеко не чужими. Но время шло, Энакин научился читать по слогам на Базовом и успешно влился в клан юнлингов, его мама улетела в Агрокорпус куда-то на Среднее Кольцо, Оби-Ван лишился косички и получил повышение в ранге, а Квинлан, которого Альда давно не видела, так и вовсе привёл с собой маленькую скромную Эйлу. О судьбе Мола Депа обмолвилась, что с ним занимаются психологи, и что он про своего Мастера мало что рассказал, потому что и сам практически ничего не знал — старший бейнит довольно быстро разорвал с ним связь и каким-то образом стёр любые воспоминания, связанные со своей личностью.

Мейс рассказал, что Палпатин стал канцлером.

Предстояло ещё много работы. Альда собиралась, немного отдохнув, начать отслеживать статус Камино на картах джедайского архива. Сомнений не оставалось — Сидиус наверняка решил разыграть предстоящую партию через Ксанатоса. Но сначала ей требовался отдых, хотя бы для чуть расшатанных нервов, чтобы разобраться с недавно пережитым. Требовались покой и медитация.

Она удивилась, обнаружив Квай-Гона в одном из пустынных коридоров, после выписки из лазарета. Выглядел он совсем неважно — налицо стресс и бессонница, одежда помята, и даже его волосы выглядели тускло.

— Давно не виделись, — слабо улыбнулась ему Альда, давя в себе желание подойти и крепко обнять. Она могла опять, ненароком и случайно, пустить слезу, вдохнув его хорошо знакомый запах, почувствовав вокруг себя родные руки.

— И это всё, что ты можешь сказать? — его голос звучал хрипло.

— Я соскучилась, — добавила она после короткой паузы.

Квай-Гон помотал головой.

— Ты… ты…

Судорожно похлопав себя по карманам, он извлёк оттуда смятую бумагу. Очень знакомую. У Альды сердце рухнуло в пятки. А, так вот кто нашёл.

— Ты собиралась вместо меня умереть! — мириад чувств блеснул в его глазах, в Силе ничего не отразилось. Он сжал кулаки, будто от чего-то себя едва сдерживая.