— Тактически отступили. Я… пожалуй, пойду в лазарет, — Дуку смерил своего ученика непроницаемым взглядом. — Тебе, полагаю, туда ещё слишком рано, не так ли?

Квай-Гон еле заметно кивнул.

— Тогда не мучайся. Сходишь, когда будешь готов.

И неожиданно обнял его.

— Мой бедный мальчик, — тихо проговорил Дуку, зарывшись ладонью в спутанную гриву своего ученика. — Мой бедный мальчик…

— Не жалейте меня, — тело пробила дрожь, руки отказывались ответить на объятия. — Ещё не всё потеряно. Ещё есть надежда.

— Эх, Квай-Гон… Когда-нибудь ты научишься опираться на других, когда тебе тяжело, — Мастер медленно отстранился. От понимания в чужих глазах было неуютно. — Но для этого, видит Сила, тебе нужна искренность с самим собой и искренность с тем единственным человеком, которого ты действительно, подсознательно, к себе подпускаешь, — в его голосе не было никакой обиды. — Я достаточно хорошо изучил адептов Живой, чтобы понять, как вы существуете.

— Для этого, — собственный голос перешёл в хрип, — ей надо, для начала, проснуться.

— Но, когда она проснётся, ты ведь будешь достаточно храбрым?

— Буду, — слетело с языка клятвой. Альда должна знать. Больше никаких жертв, он не допустит, он не позволит, разве непонятно, как это больно и страшно, держать её, угасающую, слышать эхом в ушах «смерть придёт у неё будут твои глаза» — и никакого будущего, моментов скрытой нежности, её шуток, её смеха, её песен, её тёплых ладоней и запаха роз на белой шее. Искать знакомую тень в туманном лесу, сбиваясь с ног, выть волком на луну, отражение его украденного солнца. Нет.

Он бы поцеловал Альду, как сказочную принцессу, если бы имел на это право, чтобы разжать хватку смерти на живой душе, загородить собой — это он должен был её защищать, а не наоборот. Но Альда спала в лазарете, сливаясь с белыми простынями, а в тюрьме Храма сидел ситх, едва не укравший её жизнь, обманутый палач, а Квай-Гона всегда больше всего удручало бездействие.

— Пока она спит, я побуду рядом с ней, — наконец проговорил он. — А потом… потом как получится.