Городские домики стали находиться на большем расстоянии друг от друга: солдат приближался к окраине города. Людей в этой части было много, однако Фридрих вовсе не обращал на них внимания, продолжая идти вперед и пряча лицо в воротнике. Дойдя до самого неприметного здания в квартале, ариец зашёл внутрь. Кожу вновь обжёг контраст температуры, по щекам словно прошлись раскаленным железом, но Фридрих лишь молча двинулся дальше наверх по лестнице.

Здание, в котором расположился взвод Блумхагена, было небольшим — всего три этажа. Серый цвет, которым были выкрашены все стены, навеивал сплошную тоску и уныние. Даже жёлтые обои из казарм в Химворде и то приносили больше радости.

Буквально пролетев два лестничных пролета, он оказался на третьем этаже. Здесь было теплее, чем на первом, но всё же температура была предельно низкой для того, чтобы спать в нижней одежде. Лишь в некоторых комнатах включали отопление — комната Фридриха в их число не входила.

Солдат приостановился у обшарпанной двери своей каморки, после чего аккуратно нажал на ручку, стараясь не создавать лишних звуков, и вошёл внутрь.

Кромешная тьма встретила его своими объятиями. Из-за густого слоя черноты Фридрих не сразу смог определить очертания мебели и найти стул с поломанной спинкой, которая служила ему вешалкой. Через пару мгновений глаза привыкли, и перед Блумхагеном раскрылась скудная обстановка его временного пристанища. Его сегодняшняя комната совершенно не отличалась от той, что была в Химворде. Все те же стол и стул, простая одноместная кровать со старым ржавым каркасом, комод и платяной шкаф, а в углу примостился простенький умывальник, рядом с которым весела тройка полотенец. Единственное отличие от комнаты в Химворде была темнота: когда он ещё служил в ландштурме в Бельгии, на улице парил запах холодного лета. Тогда всё очаровывало своей свежестью, легким дыханием, совершенно недолгим жарким утром и яркими сладкими поцелуями солнечного света. Сейчас Фридрих ощущал лишь декабрьский трескучий мороз, слышал скрипящие звуки в подворотне, а при одном взгляде из окна выглядывала одна ночь. Не было больше той нежности и любви, что остались в прошлом несколько месяцев назад; остались только смутные воспоминания.

Ариец сделал пару шагов к стулу. Не успел он стянуть пальто с плеч, как в дверь резко постучали. Из тускло освещенного коридора появилось очертание одного из сослуживцев. Фридрих нахмурился, приглядываясь. Это был местный кузнец. Он один из многих с кем Фридрих имел более-менее нормальные отношения.

— Блумхаген, — гаркнул он на немецком. Его голос был похож на скрипучую дверь. — Тебе просили передать.

Мужчина протянул ему своей огромной рукой маленький конверт. Фридрих настороженно приблизился к человеку и взял вещь. Кузнец напоследок неодобрительно хмыкнул и удалился прочь, громко закрывая за собой дверь. В комнате вновь воцарилась темнота.

Блумхаген вытащил из кармана пальто коробок спичек и одним быстрым движением зажёг стоящую на комоде свечу. Мягкий желтый свет одиноко разлился в пространстве, отчего вся мебель стала отбрасывать причудливые тени на стены.

Фридрих перевел взгляд на конверт. Совершенно небольшой по размеру и тонкий, сложенный из бумаги для печати. На лицевой стороне значились лишь имя адресата и адрес; от кого было отправлено письмо не написано.

Взгляд Фридриха зацепился за почерк — он показался ему смутно знакомый. Все буквы были написаны столь аккуратно и четко, словно адресант потратил немалое количество времени на написание слов. Солдат снял пальто, повесил его на стул, а после медленно опустился на кровать, попутно доставая письмо из конверта.

Оно было похоже на записку; сначала Фридрих хотел разочарованно вздохнуть, увидев этот клочок бумаги. Но стоило ему перевернуть лист обратной стороной, где было самое послание, как сердце его почти что остановилось.

«Нет… Этого не может быть…», — промелькнуло у него в голове.

Блумхаген почувствовал, как рука, держащая письмо, начинает дрожать. В голове тут же начали появляться назойливые тревожные мысли, а в горле мигом пересохло. Первые минуты Фридрих просто вглядывался в письмо, узнавая почерк. В груди начало что-то нестерпимо болеть, когда он быстрым хаотичным движением глаз начал рассматривать все те же знакомые завитушки букв, аккуратное расположение слов и маленькую подпись в конце, от которой у Фридриха перехватило дыхание.

Послание было коротким и состоящим всего из нескольких предложений, но этого хватило, чтобы солдат за считанные секунды оказался в своих воспоминаниях рядом с самым дорогим человеком. Фридрих чувствовал, как в горле образовывается ком, который словно перекрывает весь воздух, в глазах начало блестеть от пелены. Только спустя пару умеренных вдохов солдат принялся читать написанное.

С каждым словом в его душе начало зарождаться столь отдаленно знакомое ему чувство, что разогревало грудь внутри. Аккуратным движением пальцев Фридрих провёл рукой по выведенным буквам.

«Четыре месяца, — думал он, — четыре долгих месяца я жил с надеждой, что ты больше не напишешь мне. Ты дала обещание, но не сдержала его, и я впервые по-настоящему рад этому».

Его голубые глаза опустились на постскриптум, который состоял только из трёх слов.

P. S. Я тебя люблю.

Губы дернулись в подобие улыбки, а по щеке вдруг скатилась хрустальная дорожка. Фридрих глубоко вдохнул: в его голове тут же возник образ любимой девушки, сидящей перед ним. Она что-то рассказывала о новых статьях, о своих успехах, а он сам просто сидел и наблюдал за ней. Фридрих подмечал каждую её улыбку, забавно вздернутые брови, светящиеся радостью глаза и мягкий голос, что всегда убаюкивал его. Всего три слова, но оставившие в его душе невыразимое чувство наполненности. Словно наконец-то случилось то, чего он ждал всю жизнь.

Блумхаген опустил взгляд на самый край листа, где мелко был написан адрес. Тогда Фридрих впервые за четыре месяца обрел надежду.

***

Фридрих вряд ли когда-либо предполагал, что вновь окажется в Бельгии так скоро. Брюссель казался ему таким же, как Химворде, только больше в тысячу раз.

Людей здесь тоже было очень много. Огромная толпа шла ему навстречу, но Фридрих был только этому рад. Видеть простых людей, спешащих куда-то по своим делам и одетых в повседневную одежду, доставляло ему чуждое чувство небывалого спокойствия.

Получив письмо от Теодоры, Фридрих тут же помчался к начальству.

— Что тебе ещё раз надо? — не расслышал Херман. Здешний обер-лейтенант нравился Фридриху намного больше, нежели Нойманн. Адалард Херман был другим: более простым, живым и понимающим. У него были длинные усы и мягкий отцовский взгляд карих глаз.

— Я д-должен отправиться в Бельгию — вновь произнес Фридрих. Он стоял в кабинете Хермана, стараясь не выдавать своего волнения. Голос на его удивление прозвучал твёрдо. — Прошу вас о п-переводе.

— Ага, разбежался, — фыркнул Херман, поднимаясь из-за своего стола. — Может сразу в Берлин, чтоб домой по-быстрому бегать в обеденный перерыв?

— Мне нужно в Бельгию, — отчеканил Блумхаген. Тот Фридрих, что остался в прошлом, наверняка бы удивился появлению заметной силы и твёрдости в настоящем. Этот был готов стоять на своём.

Идя вдоль шумных улиц, ариец рассуждал, что бы было, если бы обер-лейтенант не договорился со своим старым другом, чьё подразделение отвечало за соблюдение безопасности в Брюсселе. Ему дали отпуск в неделю, но Фридриху этого было достаточно. Лица у прохожих были удручающими и грустными, но солдат будто бы не замечал этого. Для него сейчас было важно одно — добраться до гостиницы.