— Я хочу написать ему письмо, — твердо произнесла Эйвери. Брови Баркли взлетели наверх. Видя, как Лоуренс открывает рот, чтобы начать протестовать по его мнению столь глупой затее, Теодора тут же его перебила. — Я знаю, что это не сулит ничего хорошо, Лоуренс. Но я не могу больше так жить. Я думаю, что если я напишу ему несколько слов, которые не смогла сказать тогда, то я наконец освобожусь от этой страшной боли.

Лоуренс поддался вперед, сильнее вглядываясь в её лицо. Теодора даже не думала отводить взгляд. Баркли старался найти хоть какую-то каплю неуверенности в ней, однако, скользя глазами по девушке, журналист понял, что та не намерена уступать.

— Как ты себе это представляешь? — после недолгого молчания наконец подал голос Баркли.

— Ну, я думала, что ты мне в этом поможешь.

Лоуренс внезапно издал неуверенный смешок. Теодора на это лишь закатила глаза.

— Знаю, это звучит весьма абсурдно, — продолжила девушка, выставляя руки вперед, будто бы обороняясь. — Но мне, правда, не к кому обратиться. У тебя наверняка есть знакомые журналисты, пишущие из Эльзаса. Почему бы не отправить письмо им, а они передадут его Фридриху…

Теодора внезапно стихла, когда заметила, как Лоуренс удручающе нахмурился.

— Теодора, — голос его прозвучал тихо и как-то надломлено, — какова вероятность, что Фридриха уже перевели в другое место? И как это будет выглядеть: американские журналисты передают тайное послание немцу? Да мы же его под трибунал заведем!

— Лоуренс, я лишь хочу написать ему письмо. Дойдет оно до него или нет уже не так важно. Пожалуйста, помоги мне! Это имеет большое значение для меня.

Теодора почти что видела, как вертятся шестеренки мыслей в голове Баркли. Сам мужчина словно показывал, что он полностью против этой затеи, однако спорить с Теодорой Эйвери ему не особо хотелось. За всё время его молчания Теодора успела прокрутить у себя несколько запасных планов того, если Лоуренс откажется от этой идеи.

Неожиданно Баркли издал утомленный вздох, после чего посмотрел на девушку. Теодора замерла под натиском его напряженного взгляда и не проронила ни звука.

— Это будет на твоей совести… — не успел журналист закончить, как в небольшом номере гостиницы Брюсселя раздался радостный женский визг. На это Лоуренс Баркли лишь улыбнулся краешком губ.

Когда Лоуренс тактично оставил Теодору одну в номере, прикрываясь невыполненными статьями особой важности, девушка достала из ящика письменного стола новый лист и перьевую ручку. Схватив пишущий предмет кончиками пальцев, девушка уже занесла его над чистой поверхностью бумаги, но внезапно замерла.

Её рука дрогнула, и маленькая капля темно-синих чернил скатилась вниз — на листе появилось маленькое пятно. Теодора нахмурилась, после чего перевела взгляд на руку: тонкие пальцы правой руки стиснули стержень так крепко, что ручка слегка дрожала. Девушка наблюдала, как чернила катятся маленькой струйкой на бумагу, оставляя противно пахнущий след.

Теодоре вдруг стало неспокойно на душе: несколько минут назад ею двигало вдохновение, она хотела писать, и у неё это получалось. Однако сейчас в голове было пусто, девушка не знала, как начать письмо для самого важного человека в её жизни. Стоит ли написать большое письмо, в котором будет излита нежная женская душа, или же стоит обойтись краткими фразами? Правильней будет писать в легком будничном тоне или показывать всё рвущееся наружу отчаяние и желание встретиться?

Дурные мысли и вопросы продолжали лезть в голову журналистки. Теодора отложила ручку в сторону и прикрыла глаза руками, словно пытаясь стереть невидимую усталость. На миг ей показалось, что она сама не знает, чего хочет. Говорила Лоуренсу, что хватит того, что она просто напишет послание Фридриху, хотя в груди поселился странный червячок сомнений, закладывающий ещё больше вопросов. Прочитает ли Фридрих её письмо? Какие чувства будет испытывать в этот момент: обрадуется или опечалится? Захочет ли он встретиться?

Теодора со стоном отняла ладони от лица и оперлась на спинку стула, свесив руки вниз и немигающим взглядом уставившись на потолок.

Американка могла сказать, что с ней твориться что-то неладное, будто бы какая-то хворь завелась внутри и не давала спокойно жить. Теодора чувствовала постоянную тревогу, зачастую с поводом и без. Даже сейчас она чувствовала, как в груди поднимается волна болезненного жара, сжимающего легкие. Ведь слова, что не так давно вертелись на языке, вдруг куда-то исчезли.

Однако призрачная надежда всё ещё находилась в душе, Теодора знала это, так как чувствовала непреодолимую тягу что-то написать ему. Она медленно выдохнула, затем вернулась в исходное положение и вновь взяла перьевую ручку.

Пара мгновений, несколько небольших строк, и её послание готово. Теодора быстро его оглядела, и в голове тут же возникла идея дописать последнюю недосказанную фразу. Несколько штрихов и постскриптум записан. Девушка вдруг почувствовала, как в груди расцветает приятное тепло. Оно было схоже с тем ощущением, что дарил ей Фридрих, присутствуя рядом. Теодора слабо улыбнулась — Фридрих обязательно прочтёт её письмо, ведь написанные слова рано или поздно дойдут до него.

***

Морозный воздух обжигал легкие, стоило только неглубоко вдохнуть его. Фридрих поднял воротник армейского пальто выше и спрятал в него лицо. Начало декабря никогда не было столь холодным в Эльзасе, но этот год стал исключением. Блумхаген зашагал быстрее, проклиная себя, что надел только рубашку под низ: китель бы согрел его лучше. На глаза попадались причудливые фахверковые дома{?}[Фахве́рк — «ящичная работа», каркасная конструкция, типичная для крестьянской архитектуры многих стран Центральной и Северной Европы.], являющиеся особенностью некоторых европейских стран. Их причудливые формы, угловато-треугольные крыши, необычная расцветка, а также наличие маленьких балкончиков с некогда домашними цветами напоминали Фридриху не только родную Германию, но и Химворде. Бельгия… Эта страна словно стала одним большим воспоминаем, которое напрочь засело в душе. В его голове она осталась всё такой же тихой и умиротворенной.

Фридрих шёл быстро; черные армейские сапоги больше не отбивали звонкий стук о каменную дорожку, они тонули в снегу и оставляли за собой неглубокие следы. Новое пальто сидело на нём плохо: в плечах вещь была слишком широка, рукава длиннее обычного, да и цвет ткани напоминал засохшую грязь. Такое ощущение, что ему всучили пальто другого солдата, который, скорее всего, уже оставил службу и пребывает в другом мире. Именно такую форму носили пограничные войска Эльзаса.

Столица Страсбург была пуста. Город лежал на острове Гранд-Иль на реке Иль и был окружен каналами. Здесь располагался собор в готическом стиле, известный своими астрономическими часами с движущимися фигурками. Однако сейчас собор был закрыт, а часы давным-давно не работали. Часто Фридриху приходила мысль, что не будь войны, он вряд ли бы оказался в столь очаровательном месте. Все жители уехали отсюда ещё много месяцев назад, до начала военных действий. Раньше здесь квартировались войска Франции. Но теперь здесь располагается ландштурм Германской империи. Прекрасный вид города портили огромное количество солдат, оружия, пушек, военных машин, что повсюду были расставлены по улицам.

Ариец шёл к своей казарме. Дом, в котором располагалось его жилище, находился вблизи реки, поэтому солдат часто засиживался на берегу, прячась от пренебрежительных взглядов других солдат. Фридрих не хотел этого скрывать: знакомство со служащими и адаптация здесь дались ему намного сложнее, чем в Химворде. За ним следили. Следили так часто, что Фридрих уже не знал, куда ему деться. Глаза, которые наблюдали, были вовсе не заинтересованными или не доверчивыми, а были настороженными и враждебными, словно Фридрих является пленником с другой стороны баррикад. Но как бы ему хотелось не находиться в таком обществе, Фридрих всегда находил в себе стойкость и выдержку перед каждым общим сбором.