Теодора чувствовала, как невидимая рука слабо сжимает её горло, будто бы перекрывая воздух. Слезы вновь застили глаза, образуя пелену, сквозь которую Химворде был виден слабо. Она так же, как и Фридрих, старалась вообразить его образ в своей памяти, чтобы всегда возвращаться к нему своих мыслях. Худой, жилистый, но с крепкими плечами и постоянно красным носом. Голубизна глаз, волосы спелой пшеницы, запах пороха и оседающих чужих сигарет, мягкий немецкий акцент, бледная кожа, музыкальные пальцы, острые ключицы, темно-зелёный китель. Неумелые, но жаркие поцелуи, томные вздохи, смущённое выражение лица, трепетные объятия и просто то чувство, что он находится так близко к ней.

Через какое-то время они отступили на шаг, но оставались в руках друг друга. У обоих на лице застыло неловкое выражение, словно они поступили как-то неправильно. Теодора потупила взгляд, а Фридрих смотрел куда-то вдаль за её макушкой. Глаза мисс Эйвери сделались словно стёкла: бесцветные и равнодушные, лишь размазавшаяся тушь напоминала о произошедшем.

— Обещай, что вернешься, — подала голос Теодора после недолгого прощания. — Обещай мне, Фридрих, — она слегка ударила его кулаком в грудь.

— Н-не могу, — прошептал Фридрих. Он звучал совсем надломлено, словно из него выкачали свою радость. Теодора зажмурилась, чтобы вновь не заплакать. — Не могу, meine Seele{?}[нем. “Душа моя”], н-не могу. Но п-попытаюсь сделать всё возможное.

— Я хочу… Чтобы ты это взял на память… Обо мне, — Девушка медленно стянула перчатку с левой руки и передала Фридриху. Солдат взял перчатку в свои руки и непонимающе взглянул на Эйвери.

— Я знаю, обычно дарят какой-нибудь красивый носовой платок, вышитый лично девушкой, — она шмыгнула носом, — или же кружевную перчатку. Перчатка в подарок — символ долгой разлуки. У меня… Ни того, ни другого нет. Только эти, — девушка указала на атласную перчатку, которую Фридрих сжимал в кулаке. — Они не такие красивые, но я хочу, чтобы они напоминали тебе обо мне.

Фридрих вновь опустил глаза на перчатку. Теодора заметила, как его взгляд моментально потеплел. Юноша слабо улыбнулся и убрал маленькую вещицу в нагрудный карман кителя. Но внезапно его лицо исказилось от ужаса.

— Что? — тут же спросила Теодора, паника отразилась на её лице.

— Мне н-нечего тебе отдать, — сдавленно произнес ариец, опуская голову. — Что же б-будет напоминать тебе обо мне?

Теодора медленно выдохнула от облегчения. На миг ей показалось, что её сердце провалилось куда-то вниз.

— Не переживай об этом, у меня есть много воспоминаний…

Фридрих нахмурился.

— Нет, так д-дело не пойдет, — констатировал он. — Скажи, что я м-могу сделать?

— Ты уже ничего не можешь сделать Фридрих, времени больше не осталось, — с грустной улыбкой проговорила Теодора, заглядывая Фридриху в глаза.

На лице Фридриха отразилась боль. Он крепче сжал пальцы Теодоры, будто бы желая оставить свое прикосновение на её ладони навсегда. Но неожиданно его лицо вытянулось от удивления, а странная улыбка украсила черты лица.

На немой вопрос Теодоры, солдат сбивчиво проговорил:

— У т-тебя есть с собой блокнот или записная к-книжка?

— Да-а, — нерешительно протянула журналистка, — а зачем тебе?

Фридрих отмахнулся, лишь бросив:

— В-вытаскивай.

Теодора послушно вытащила из кармана пальто маленький блокнот на резинке, к которому был прикреплен старый простой карандаш. Не говоря ни слова, Блумхаген раскрыл блокнот и пролистнул пару страниц, находя чистый лист. Ловким движением он вытащил карандаш и начал что-то быстро писать. Теодора не могла разобрать слов, потому что солдат использовал немецкий язык. На какое-то время Фридрих застывал, обдумывая последующие предложения, затем продолжал черкать карандашом.

— В-вот, — закончив, он протянул блокнот Теодоре исписанным листом вверх. Теодора краем глаза взглянула на страницу: небольшой абзац на немецком, красивые, но скачущие буквы. Всё в духе Фридриха.

— Что это значит?

Фридрих мягко улыбнулся.

— Когда п-придёт время, ты п-поймешь. А пока это б-будет твоим воспоминанием обо мне.

Теодора почувствовала, как волна тепла и благодарности разилась в её груди. Она осторожно убрала блокнот обратно в пальто и посмотрела на небо. Солнечный свет разгорался все ярче, поднимался выше, рассылая во все стороны свои теплые лучи. Вот уже показался полный круг, и стало до слез больно на него смотреть. Фридрих проследил за её взглядом, и внутри опять что-то болезненно кольнуло. Их время подходило к концу.

— Дора, — начал Фридрих, уже мысленно готовя себя к пропасти.

Теодора обернулась на звук его голоса позади себя. Увидев его отчаянние, она тоже всё поняла. Теодора пыталась придать своим чертам невозмутимость и легкость, даже некую веселость. Но лицо её оставалось мрачным, а зияющая дыра в груди как будто медленно убивала её.

Фридрих не знал, что сказать. Что таких случаях говорят? Выражают надежду, рассказывают о чувствах, дают обещания? Ариец мотнул головой: он уже обещал, что не будет давать ложных надежд, обещаний и уж тем более говорить о чувствах. Фридрих не хотел делать больнее ни Теодоре, ни самому себе. Даже если он не произнесет заветных фраз, он будет надеяться, что Теодора не будет обременена тяжелой ответственностью его слов.

— Пришло время сказать друг другу «прощай», не «до свидания», — медленно начала девушка, не сводя глаз с Фридриха.

— Да, н-наверное.

— Я буду молиться, чтобы с тобой всё было хорошо.

— А я б-буду верить, что м-мы когда-нибудь встретимся.

***

Идя навстречу экипажу Германской империи, что отвезет его в Эльзас, Фридрих ощущал, как с каждым шагом неведомая сила тянула его обратно. Он словно шёл по гвоздям, которые уже пропитались его кровью. Всё больнее и больнее. А душа рвалась назад. К ней. Туда, где он оставил её, видя в последний раз.

— Не оборачивайся, — с легкой, но грустной улыбкой прошептал Теодоре в губы Фридрих, когда пришло время расстаться.

Девушка кивнула, потому что была не способна вымолвить ни слова. Солдат положил свои ладони на острые женские плечи и аккуратно повернул Теодору к себе спиной.

Мисс Эйвери будто бы делала шаг прямо в пропасть. Ей казалось, что она стоит на краю обрыва. Девушка тяжело сглотнула, держась из-за всех сил, чтобы не зарыдать от безвыходности. Она тут же нашла ладонь немца за своей спиной и крепко сжала её.

— Ты тоже не оборачивайся, — сказала она. — Каждый идет своей дорогой.

Фридрих мысленно согласился и повернулся спиной к Теодоре. Теперь они стояли в противоположные стороны друг от друга. Так и должны были уйти. Ариец продолжал сжимать её хрупкую ладонь в своей. А потом… Ладонь просто исчезла.

Теодора старалась не оборачиваться, однако это ей давалось с большим трудом. Так и хотелось в последний раз взглянуть в родные глаза, услышать его легкое заикание, просто увидеть. Девушка боялась смотреть вперед, ведь пока что безлюдная улица Химворде олицетворяла её ближайшее будущее: без него и в одиночестве. Теодора мысленно представила свой путь: с каждым шагом дышать становилось всё труднее, а грудь сдавливали тиски. В голове тут же начали появляться назойливые мысли, будто бы она забыла что-то сделать. Жжение внутри нарастало, а внутренний голос буквально начал кричать: «Ты не сказала ему самое важное!», «Он ждёт этих слов». Обернуться, догнать, прижаться и тихо проговорить заветную фразу на ухо? Нет, она не будет этого делать. Ведь тогда боль обоих станет невыносимой. Теодора продолжила свой путь вдоль улиц спящего Химворде.