Вначале сомнений, в пику страданий, в системе вины, и безнадежной ущербности перед миром благого; захотев ощутить себя тем, кто может прощать, может осознанно любить и постигать любовь зримую: познаваемую, настоящую и стоящую. Приняв все, то родное, что было внутри, наедине с собой, без практик, без иллюзий, но в примере и с идеалом, единственного земного учителя истины, его имя есть основа в бытии любви, Его имя и есть Любовь. Мне бы хотелось сказать, о Нем, но пока не называя его имени. Так, как и его имя сегодня наделено уделом, воспаляющим отрицание. Но не суть, а я надеюсь моего объяснения хватит, чтобы дать понять, что мой рассказ не про чудеса, и не о Личности Учителя, как такового, а про труд и про то, что есть такое, в значении порядка, учиненного Им: приходящего порядка действий в дисциплине души человека, без сложных техник, центров, учителей, разных атрибутов и разного рода религиозных, усечённых систем. Именно пройдя через веру в свершение над душой, в сути Его любви, я был готов к тому, чтобы прийти к этой технике, и принять все то, что рассказывал про своего друга Аския, – а значит, веру в лучших нас. Об этом я много рассуждаю сейчас, стоя над мойкой – моя посуду: о преображении, молниеносном преображении, субъекта в личность, личности в индивидуума и индивида в человека; и понимаю, что не только думаю об этом, но уже постигаю – не только мечтая, глядя на стоящего рядом спиной взору, перебирающего, у огромного чана с водой посуду, находящегося в двух шагах от меня субъекта – того, кого судьба свела со мной считать моим товарищем по труду. Где мне не жаль, того, что произошло сейчас, а о том, что произошло нужно сказать чуть ниже: вжжжууууххх. Забегая чуть вперед, обусловлюсь перед дальнейшим высказыванием лишь тем, так сразу обозначив, всё же, важный и повсеместный контекст, моего повествования, заявив о том, что практика это всего лишь дополнение к Его становлению в каждом из нас, но не панацея от невежды, хватающего все подряд ради экзистенциального опыта для экспертизы удовольствием. Это всего лишь временно воплощенное благо, есть рефлексия естества любви, свершающаяся душой на деле, но вмещающееся на время в темя субъекту. – Но человек ОН и есть, тот, к чему хочет прийти большинство, а не к практике ради практики, ради кайфа или удовольствия, ради чудесных полетов и рассказов о них. Не так ли?
– Говорю о труде, не о жертве, а о смирении.
Итак, это все, что касается готовности понять, с тем, чтобы принять новое, о котором я хочу беседовать с тобой в примерах, полученных из опыта, значение которого пока, к сожалению, не может разрешиться чем-то ясным, и приведшего меня, теперь уже во второй раз, проникнуть в сферу данного центра, через год после первого пребывания в его пределах.
Место же, сейчас и некогда уже упомянутое как центр, в узких кругах исследователей уже достаточно известно, ровно, как и сама практика, на уровне узкого круга в мировом масштабе сообщества. Во многих странах мира, техника представлена точно так же, как она представлена и в России, тут под Москвой: небольшие центры, подобного типа, где каждый желающий может приобрести саму технику, просто посетив это место, предварительно пройдя онлайн регистрацию. Об особенностях устройства центра, о его уникальной среде как о прототипе, содержащейся в нем единицы взаимодействия общества будущего, я буду рассуждать на протяжении всего времени, занятого на прочтение тобой этого текста. Как уже и собирался.
Так вот, где я сейчас нахожусь! а что я делаю? мою посуду, – но, а зачем я это делаю? Я служу, служу на практике нового курса, куда приехали студенты на десять дней, для вхождения в практику. Данное служение и есть часть практики, но уже моей, а я тут не только для того, чтобы продолжать просто укореняться в данной технике медитации, но и для того чтобы пронаблюдать её действие на социальном плане…
…поставив себе безусловную цель: находится тут с экспериментом наблюдения за собственным существом в действии.
Множество и множество мыслей проносит в голове ум во время однотонной механической работы. Некий бессознательный антипод осознанности, вжжух… разбился стакан, вжжух разбилась тарелка… вжжух… вжжух, я бывало иногда чувствовал, особенно на протяжении первых дней, как во время работы мой напарник, периодически, начинает ускоряться, как будто вспомнив, что куда-то спешит, куда-то? – но куда ему спешить? закончить работу быстрее, – для чего? нет, дело не в этом. Но и мне некогда смотреть на него, я просто чувствую, что, что-то резко пошло не так: сменяется поток или волны, исходящие от него: уже покрывают гладь барашками, красивый пейзаж становится не дружественным; очертания его какими-то рыхлыми, а в глубине перспективы, будто начиная пенится – темнеет. – И что же это? Почему портится погода? – Выход из осознанности и потеря контроля над эмоциями, вот что это! Порывом, множество сегментарных чувств, накрывают МАНЯ одновременно, всем своим существом, как будто накатывающего из вне пространства. Являя ничтожные масштабы той точки, вглядывающейся в начавшее бушевать. И вот уже слышен не щёкот приятных слуху звуков и отзвуков – как тихий шёпот дня, а скрежет, накатывающей мглы: рвущихся наружу обидных домыслов – стремящихся желаний с чем-то расквитаться. Это происходит резко, как будто мутная вода поднимается откуда-то снизу, начинает торопить тебя, уж напирая со всех сторон: заставляет гнаться за ходом тысячи прыгучих мыслей. Ты сам, хоть и понимая своё положение, но послушно следуешь ему, закручиваясь в этот мутный и нечистый водоворот собственным эмоциональным угнетением; следуешь ему, не сопротивляясь – наблюдаешь: спасаясь так, как сознание начинает шарить по всем углам, ища прогалины без мути, пытаясь нащупать причины происходящего, чтобы найти хоть кого-то виновного, для того лишь, чтобы объявить состояние личной неприязни, уже ко всему вообще, а не только к живому. И снова для того лишь, чтобы хоть как-то объяснить себе происходящее с самим же. Перебрав все возможное, уже не понимая куда можно упереть свой мысленный взор; теряешь осознание… кричишь, – где, то?! -за что можно уцепиться в себе лучшем? делаешь резкое движение, как бы декламируя небрежность в отношении к бездуховному предмету, это все, что доступно тебе сейчас: полуосознанно, только догадываясь, понимая что сейчас произойдет: считаясь в спасении с проблеском разума, равно следуешь его порыву, приотпуская собственное усилие противостоять столь знакомому чувству ненависти ко всему, последним спасительным жестом роняя что-то на пол: вжжжжж уууухххх…наконец, как будто очнувшись – чувствуешь всё тоже, но уже реальное угнетение, пробивающее на пот и ослабляющее тебя, как в зной, пышущий от всех и отовсюду. Глядя исподлобья, пытаясь прятать взгляд, понимаешь, что все вокруг не так как нужно тебе, что если бы хоть кто-то сделал бы – так как хочется тебе, то все было бы гораздо лучше, иначе, и вообще, какой в этом всем смысл, кого я из себя тут корчу, я же не такой, разве я добрый, разве я сейчас не проклинаю этих людей вокруг, за их грязную посуду, зачем я тут, и… кто вжжжжух…. В этот самый момент происходит что-то подобное, летит тарелка из–за нарочно не рассчитанного, агрессивного движения, как бы олицетворяющее – известное: «да пошло оно все!». Но, ещё до удара предмета об кафельный пол, при первом моновении осознания необратимости свершением момента, гнев достигает максимальной точки, от чувства, от того же, где ты снова проиграл. Сделав себя объектом, выдавшим свою слабость. Теперь, которому ничего не осталось, кроме, как только крепко стиснуть кухонное полотенце, сжимая его в кулаки, чтобы пережить катарсис гневной атаки, и двигаться дальше, разгребая дюжину за дюжиной запачканных остатками пищи предметов. В общем, разбитый предмет, или звон железа об пол, стали хорошим и вполне явным звоночком, чтобы снова собраться с мыслями и силами. И сделать так, чтобы подобного обнаружения не происходило или происходило как можно реже. Так восставало ложное от инъекций истины, которая пока вызывает страшную эмоциональную боль, Миид (так зовут моего напарника) и я – мы могли в такие минуты наблюдать воздействие эго, проявляясь которым, субъект хорошо прослеживается в реальности, выдавая себя, как раз на пустяках. Например, в попытках нападать на самого близкого, как на безобидного. Мы же, глядя на друг друга, старались точно узнать в чем причина того, что вызывает в нас, несвязанных ничем, кроме этой работы и места субъектов, конфликт. Наблюдали, как он зарождается, где его основа и в кого метит тот проглядывающий субъект сквозь щели трещавшей в такие минуты осознанности. Без любви и с легкостью, каждый из нас мог бы перекинуться на претензию, из злости, в такую безосновательную гневную секунду, на самого близкого тебе человека, в этот самый момент, – своего напарника. Возможно перед прыжком, успев задать себе один вопрос: И чем ты можешь быть недоволен им, чем он может быть недоволен тобой? – Да, и как вообще может выглядеть всё то, чем ты готов прикрыться в реальности, как оправданием, себя самого в лучшем, представляя всё так, как тебе нужно? – В эти два дня, он, мой напарник, и я, честно искали причину, по которой радость от осознания себя сопричастным с благим приносит столько боли. Да и мне, пока только в первый раз в своей жизни, довелось наблюдал такую борьбу, внутри, со стороны. Увидеть воочию своё Ложное-Я; то самое, всегда требующее к себе особого отношения в подходе. Не такого, как к другим. И теперь, похожее, особое отношение, показалось во всей красе, но сейчас, словно чтобы лицезреть твои же потуги в укрощении его, смеясь, глядя прямо тебе в лицо, не веря в другой исход. Миид, мой напарник на этой мойке— субъект в портрете славянского ангела-война, сосланного на век; теперь, обретаясь словно заново, в бытии собственного начала, для поиска и нахождения правды, в настоящем времени новой эры – для новой эры в вере человека – творца истины: предстающим во-внешности объекта личности сурового вида, но воистину, со множеством приятных и романтических предрассудков. С первого взгляда не способный явить своей внешностью все то, что есть у него внутри. Вот он, вместе со мной, но по раздельности, ведет борьбу за существование в покое, на этой маленькой мойке, для того лишь, чтобы справиться со своим ложным восприятием действительности. Ради того лишь сейчас, чтобы каждый раз, закончив работу, более не уронив на пол ни единого предмета, дружно со мной, окончив процесс, вместе взглянуть на чисто убранное помещение, отправиться дышать свежим воздухом, сидеть рядом, теперь попивая чай на солнышке, грустя о прекрасном, не потеряв нить искренности в восприятии стихийной дружбы.