Как будто его имя не знакомо мне до боли.

– Крис, – говорит она.

– Точно, Крис, – повторяю я. – Твой парень, да?

Она застенчиво пожимает плечами и кивает так, словно ее это смущает.

– Вы уже планируете свадьбу и детей или просто проводите вместе время, пока не найдете свою половинку? – спрашиваю я.

– Ого, вот так прямолинейно? – спрашивает она.

– Кто бы говорил, – парирую я.

Она самодовольно улыбается:

– Мы с Крисом давно знакомы. Мы много лет дружим, но встречаться начали недавно, когда приехали сюда. Думаю, это казалось логичным следующим шагом.

– То есть ты сделала то, чего от тебя ожидали? – спрашиваю я.

– Туше, – говорит она.

Бэйлор допивает свой смузи, вытаскивает и облизывает эту везучую трубочку. Я заворожен и не могу отвести взгляд.

– Раз твое призвание не политика и не футбол, то что же тогда? – спрашивает она.

Я качаю головой:

– Ты будешь смеяться.

– Почему я буду смеяться, если ты расскажешь мне о мечте своей жизни, Гэвин?

Побежденный, я опускаю глаза на стол. Потому что все смеются. По крайней мере смеялись. Пока я не перестал о ней рассказывать. Но Бэйлор не такая, как все. Думаю, она единственный человек, который дал мне почувствовать, что я могу просто быть собой. Что мне не надо ничего из себя изображать и не надо притворяться, что я идеальный сын конгрессмена Макбрайда.

Я закрываю глаза и произношу:

– Кинопроизводство.

Когда я не слышу, чтобы она смеялась над моими пустыми мечтами, то снова открываю глаза.

Бэйлор просто смотрит на меня.

– То есть снимать фильмы и все такое? – спрашивает она без смеха. И без закатывания глаз.

Я киваю.

– Да, – говорю я. – У меня был такой курс по выбору в течение одного семестра в старших классах, и… не знаю… это меня зацепило.

– Ты же знаешь, что можешь выбрать кинопроизводство своей специальностью здесь, в Университете Северной Каролины? – говорит она. – Вообще-то я слышала, что у них довольно хорошая программа.

Я снова киваю:

– Да.

– Боже милостивый, Гэвин! – говорит она, вытянув руки, словно задавая вопрос. – Почему же ты тогда не специализируешься на нем?

– Ты не знаешь моего отца, Бэйлор.

– Нет, не знаю. И про тебя я тоже почти ничего не знаю, но знаю, что тебе не нравится политика. Как же ты сможешь получать удовольствие от карьеры в политике, если тебе даже не нравится ее изучать? А если твоя профессия не будет приносить тебе удовольствия, то как ты сможешь стать счастливым?

Она набирает в грудь воздуха, оценивающе смотрит на меня и продолжает:

– Ты хорошо играешь в футбол, но это не твоя страсть. Ты не сможешь стать счастливым, если будешь делать что-то только потому, что у тебя хорошо получается, особенно если ты будешь это делать по неверной причине. С моей стороны все выглядит так, что ты будешь всю жизнь делать что-то, что ты ненавидишь, просто чтобы угодить человеку, которого через несколько лет будешь видеть только на День благодарения и на Рождество. Так скажи мне, когда ты станешь старым и седым и будешь лежать на смертном одре, о чем ты пожалеешь, Гэвин?

Ни фига себе!

Кажется, таким огорошенным я еще никогда не был. Еще один первый раз с этой девушкой.

Она видит мою реакцию и закрывает рот рукой.

– Вот черт! Прости, пожалуйста, Гэвин. Я не должна была все это на тебя вываливать. Ты прав. Я не знаю твоего отца.

Она вздыхает:

– Моя мама выросла в семье, которая пыталась диктовать, что ей делать. Она освободилась от них и, наверное, поэтому вырастила меня так, что я восстаю против гнета.

Я пристально смотрю на нее. Она прекрасна. Ее волнистые волосы растрепались по лицу. Ее глаза приобрели тот же светло-голубой оттенок, что и футболка с баскетбольной командой «Тар Хилз», хотя я готов поклясться, что вообще-то они карие. Она виновато смотрит в свой пустой стаканчик из-под смузи. Я протягиваю руку и накрываю ее ладонь своей.

– Все в порядке, Бэйлор. Твоя мама должна тобой гордиться. Она вырастила прекрасную дочь.

Я смотрю на свою руку, лежащую на ее руке, и чувствую знакомые искорки. Такое же электричество, как в тот день, когда мы познакомились. Мне не показалось. Только в этот раз искорки не спускаются ко мне в пах. Они остаются прямо посередине груди. И прочно занимают мое несчастное сердце.

Черт!

Я смотрю на свой телефон.

У меня нет ее номера. Я даже не знаю ее фамилию. Мы провели вместе весь субботний вечер, а я даже не узнал ее фамилию? Да, обычно подобные сведения о девушках, с которыми я встречаюсь, меня не интересуют, но Бэйлор другая. Она совершенно не похожа на остальных. Если бы мы не договорились завтра вместе побегать, я бы, вполне вероятно, опять стал следовать за ней по пятам. Как маньяк. Вот до чего я докатился. До того, чтобы преследовать Бэйлор.

Я размышляю о нашем вчерашнем свидании. И я буду называть его так, как пожелаю! Я так и не дошел до вечеринки, к большому неудовольствию Карен. Не потому, что мы с Бэйлор в итоге провели вместе ночь. Этого не произошло. И – к своему большому удивлению – мне этого и не хотелось.

Если я ее заполучу… когда я ее заполучу… это произойдет, когда она уже не будет привязана к какому-то другому парню. Нет, мы просто несколько часов проговорили в кофейне. После этого я проводил ее в общежитие. А потом пошел домой. После того, как она меня обняла. Обняла за то, что я о ней позаботился. За то, что спас ее. Черт, а я не могу выбрать это своей специальностью? Потому что именно этим я и хочу заниматься следующие два с половиной года. Заботиться о Бэйлор. О Бэйлор, чьей фамилии я так и не знаю.

В понедельник, когда я встречаю ее перед пробежкой, прошу у нее телефон, как только она ко мне подходит. Ну то есть сразу после того, как я разглядел ее прелестные штаны для бега, обтягивающую футболку и волосы. Ее волосы выглядят так, словно она просто завязала их резинкой, не слишком стараясь, чтобы получилось аккуратно. Она очаровательна. Поздоровавшись, я протягиваю руку.

– Дай, пожалуйста, телефон, – говорю я и указываю на держатель для телефона у нее на руке.

Она достает телефон и протягивает его мне.

– Знаешь, тебе стоит бегать со своим телефоном. Бегать без телефона опасно. Вдруг ты упадешь или что-нибудь случится?

Потом она странно на меня смотрит.

– Гэвин, почему у тебя звенят шорты?

Она злобно наблюдает, как я выключаю звук своего телефона.

Потом возвращаю ей телефон.

– Потому что я только что позвонил себе, чтобы у тебя был мой номер.

Я приподнимаю брови, словно бросая ей вызов.

– Мне нужно, чтобы ты всегда могла до меня дозвониться, если тебя нужно будет проводить домой. – Я тычу пальцем ей в грудь. – В любое время. Я серьезно, Бэйлор.

– Ладно, ладно, – она поднимает руки в знак капитуляции. – Я поняла.

Она поднимает вверх три пальца – знак обещания герл-скаутов.

– Обещаю никогда не ходить одной, если только не иду на занятия.

Я прищуриваюсь.

– Ты ходишь на занятия одна? – спрашиваю я недоверчиво.

Она закатывает глаза.

– Днем, Гэвин! – возмущенно отвечает она. – Господи, да расслабься ты уже!

Она начинает бежать, и я вынужден последовать за ней.

У нее хорошая разминочная скорость, значит, она опытная бегунья. Пока я ее догоняю, наблюдаю за тем, как ее хвостик подпрыгивает вверх и вниз, и стараюсь не опускать взгляд ниже талии. Не пялься на ее задницу, думаю я про себя.

– Ну и где же твоя свита? – спрашивает она, когда я с ней поравнялся.

– Сегодня я один, – говорю я.

– Разве вы не всегда бегаете вместе, как стая или что-то в этом роде?

– Обычно да, – отвечаю я. – Наверное, я просто решил перестать делать то, чего от меня ожидают.

Я подмигиваю. Она улыбается. Мы бежим.

Я позволяю ей задавать скорость. Я довольно хорошо бегаю. Мне иначе нельзя. За один матч мы можем пробежать от восьми до десяти километров. Мы немного разговариваем, но при нашей скорости серьезные разговоры придется отложить до следующего раза. Я не против. Мне достаточно просто бежать рядом с ней.