Судьба жестоко разобралась с моим злобным «пугалом», ну, видно ей (судьбе) виднее – с кем и как поступать. В середине апреля 44-го года, в Слободзее, появились наши солдаты. Люди, конечно, больше, чем радовались. Многие просто плакали, от всего вместе – от радости, от надежд на будущее, а главное от того, что подошел конец чужеземной оккупации. Вроде бы нас (лично) не пытали, не жгли и не расстреливали, как в других местах, даже в близких к нам, но жить под кем-то, тем более, под врагом, и в военное время- не дай Бог никому.
Сегодня много говорят об оккупации и оккупантах, особенно такие разговоры популярны у наших соседей справа и слева (Молдова, Украина), да и в других некогда братских республиках, ныне суверенных государствах. Я человек по натуре добрый, наверное, даже излишне добрый, но тем, кто так говорит, имея в виду Россию и русских, понятно, что в том числе и моего деда, и отца, и меня тоже, я бы пожелал только одного – познать действительно, что такое чужеземная оккупация и «Нерусские» оккупанты – и тогда весь этот их бестолковый или кем-то проплаченый лепет, как ветром сдует. Грешно называть оккупантом того, кто готов отдать последний кусок хлеба или последнюю рубашку нуждающемуся, на территории, куда он пришел, в силу каких-то обстоятельств, тем более, не как захватчик. А еще более грешно и отвратительно – прикрывать якобы «национальным притеснением», свою ничтожность, простите.
Апрель – май 1944 года, в Приднестровье, были бурными и неоднозначными месяцами. Мы получали больше информации, появились даже отдельные фронтовые газеты. Дяди мои их читали, естественно общались с солдатами и хоть что-то, да знали об окружающей нас жизни, хотя бы в общих чертах.
Слободзея оказалась между двумя «плацдармами», созданными в первые дни освобождения, с целью подготовки захвата гитлеровских позиций на правом берегу Днестра. Если смотреть на запад, то справа нашими войсками, был захвачен и укреплен мощный Кицканский плацдарм, где накапливались силы перед штурмом, с апреля и почти по конец августа. Об этом плацдарме много сказано и написано.
Но, левее Слободзеи, был еще один плацдарм, в районе села Чобручи, на правом берегу Днестра. Понятно, что мы не знали ни о каких «плацдармах», а их, при наступлении наших войск было занято немало, и вниз по Днестру, и вверх. Дядю Федю, с приходом наших, сразу призвали в армию и отправили куда-то в район Карпат. Многих ребят его возраста призывали на службу, тут же пару недель обучали и бросали на передовую, туда, где в этом была необходимость. Как правило, основная масса таких подготовленных на скорую руку, бойцов, или погибала в первом же бою, или была ранена, а некоторые просто сдавались в плен.
Младший мой дядя, Миша, как-то ходил ночью на рыбалку и узнал новость, от лодочника-перевозчика. Был в Слободзее знаменитый лодочник, называли его «дед Изот». Я сколько себя помнил уже в юношеские годы, Изот, на своей лодке перевозил людей по одному маршруту (причем и во время войны – тоже) – Слободзея – Талмазы, есть такое село на правом берегу Днестра, в несколько километрах от реки. Его (Изота) услугами пользовались жители многих правобережных сел этого направления. Все эти села были расположены по гребню длиной возвышенности, тянущейся вдоль правого берега реки на многие километры. Чтобы попасть в те села из Слободзеи, надо было проделывать большие круги – через Бендеры на севере или через Раскайцы, на юге. Это было неудобно и очень долго, поэтому люди с удовольствием пользовались услугами лодочника, напрямую через Днестр, было гораздо проще и ближе. Дед Изот, общаясь с разными людьми в процессе перевозок, обладал различной информацией и именно от него дядя слышал, что ниже Талмаз – Чобруч и в сторону Раскайцов – весь Днестр одно время был буквально завален трупами и был красным от крови. Там очень, мол, страшные шли бои. Деду рассказал кто-то из перевезенных им людей, из этих сел. В Слободзее никто об этом ничего не знал. Знали, что наши войска накапливаются под Кицканами, в лесу, знали, что новобранцев тренируют по нашим огородам, а больше – никто ничего не сообщал.
Мы тогда со страхом слушали рассказ дяди, о реке с красной от крови водой и утопленниках, плывущих сотнями по воде, но это все воспринималось, как сегодняшние страшилки. На самом деле это была правда. Страшная, но – правда. Официально об этом никто не сообщал многие годы. Да, был такой плацдарм между Чобручами и Раскайцами, как раз там, где Днестр делает большую петлю, которая тоже стала причиной трагедии. Я об этом узнал только через многие годы. 320-я, Краснознаменная, Енакиевская, ордена Суворова, стрелковая дивизия, освобождавшая совсем недавно Одессу, была буквально «втиснута» в так называемый Чобручский плацдарм, глубиною от 800 м до 1600 метров и была зажата между господствующими с трех сторон высотами, занятыми немцами впереди, и петлей Днестра сзади. Кто знает те места, поймет, что значит находиться на открытом пространстве острова Турунчук, каждый метр которого простреливался прицельно сверху. Мало того, еще находиться по другую сторону приличной и глубокой реки, под прицелами всех видов немецкого оружия. Геройская дивизия просто попала в ловушку и, в течении одного дня, 13 мая 1944 года, была практически полностью уничтожена. Немцы вначале, расстреляли её прямой наводкой из орудий, а потом сбросили в Днестр. Взяли много пленных, особенно из тех новобранцев, которых призвали из Одесской области, после освобождения. Погиб командир дивизии и многие командиры подразделений. Вот откуда пошли слухи о плывущих по кровавой реке телах. Так и было…к сожалению. А погибших официально считали или пропавшими без вести, или «остался не похоронен у села Чобручи, Слободзейского района, МолдавскойССР, ввиду отхода дивизии на новый оборонительный рубеж». Кто в чем виноват – кто-то разберется когда-нибудь, а может, и разобрались…только, как объяснить это тем, кто прошел с боями до границы почти, и погиб по чьей-то глупости или несогласованности, в цветущем мае месяце 44-го года! И даже по заявлениям немцев, дивизия дралась до последнего, понимая всю безысходность и нелепость сложившейся ситуации. А вот по свидетельствам очевидцев, после боя, немецкие солдаты ходили по плацдарму и прокалывали штыками всех подряд – и мертвых, и раненых, на всякий случай. Такая, зверская, цивилизация….
А в Слободзее, в это время, налаживалась мирно-военная жизнь, параллельно готовились прибывающие пополнения, прямо по сельским огородам рыли учебные окопы, проводили военные занятия. Немцы занимали удобные позиции и ждали штурма, Иногда бомбили скопления людей в военной форме на нашей стороне. Хорошо помню, как несколько раз Слободзею, так, профилактически, бомбили. Мы прятались во дворе в овощной яме, было видно летящие бомбардировщики и падающие из них бомбы. Неприятно, конечно. На нашей улице упало три авиабомбы за этот период, одна из них – в конце нашего огорода. Мы ту воронку лет десять сглаживали – выравнивали…
Перед началом наступления, было принято решение об эвакуации гражданского населения из радиуса возможного поражения, при начале боевых действий. Нас на повозках вывозили в Одесскую область. Досталось нашей семье (уже и мама прибыла домой) – село Цебриково, к северу от станции Раздельная. Этот период я уже помню подряд весь, Запомнился там большой лиман с камышами и почему-то много цыган, детей и взрослых, но тоже не местных. Жили мы там не долго.
После того, как с Кицканского плацдарма и других мест, в двадцатых числах августа, наши войска пошли на Бендеры, и дальше на Кишинев, нас привезли опять же на лошадях домой. Проезжали Раздельную, и я там впервые увидел и отдельный паровоз, и даже целый поезд. Это конечно очень меня поразило, до сих пор люблю паровозы, за их внешнюю гордую мощь и необъяснимо приятные гудки.
В Слободзею, наконец, вернулась мирная жизнь. Люди оживали. Оказалось, что живо наше село, а то за время оккупации люди практически не общались, кроме как на своей улице. Ночью было запрещено, а днем – сами не ходили, боялись попасть под какую-нибудь облаву, где обязательно будешь виноватым, да и просто старались не попадаться оккупантам и своим – предателям, на глаза, потому, что ничего хорошего из этого не получалось, кроме побоев, дополнительной какой – либо работы или откровенного грабежа среди бела дня.
