Конечно, в нашем благоприятном крае стыдно быть голодным. И не должно повториться то черное прошлое.

Но… Надо помнить, что если за годы Великой Отечественной войны мы снизили производство продовольствия в 2,5 раза, то за годы реформ – почти в 5 раз, по отдельным направлениям (тем же овощам, во многие десятки раз). Это просто обязывает серьезно задуматься о нашем будущем.

История не только повествует, она и предупреждает. Подумаем о себе, люди.

Открыл дверь в дом или квартиру, нащупал выключатель-щелк – и лампочка загорелась. Еще несколько щелчков – и загорелся экран телевизора, из магнитофона или репродуктора- полилась музыка….

Прошел на кухню – легкий поворот ручки – готова к работе плитка или газовый котел. Все сегодня просто и привычно. А до начала пятидесятых годов двадцатого века, в Слободзее электричества не было. И всего сопутствующего- тоже. Не стояли по улицам столбы, не горели фонари. В безлунные ночи можно было столкнуться с идущим навстречу человеком, не заметив его в двух-трех шагах. Естественно, ни о каком покрытии уличных дорог(черном или белом) и понятия не было.

Желтыми пятнышками по ночам светились окна домов. В конце сороковых, уже во всех домах имелись керосиновые лампы. А во время войны и несколько лет после неё, люди пользовались в основном коптилками. Это своеобразные сосуды(бутылки, банки, снарядные гильзы и т. п.), закрытые сверху жестяными крышками, в середине которых, монтировалось гнездо для фитиля из обрывка одеяла или шинельного сукна. В сосуд заливали подсолнечное масло или (очень редко_ – керосин. Под свет такой «коптилки» – варили и кушали, стирали, читали и делали уроки.

У нас дома была одна керосиновая лампа. И когда родители уходили в свою комнату и забирали её, я переходил на «автономное освещение» и зажигал свою любимую «коптилу». Это была гильза от снаряда противотанковой пушки – сорокопятки со сплющенной горловиной, куда был вложен фитиль из куска шинели, а с другой стороны- было оставлено отверстие для заливки горючего. «Коптила» была моей гордостью. Попала она ко мне в порядке обмена, будучи до этого просто пеналом для карандашей и ручек, с самодельной деревянной пробкой. Отдал я за этот блестящий пенал настоящий немецкий пистолет «браунинг», который нашел в старом окопе. Красивый маленький черный пистолет, имел один недостаток – в патроннике у него застрял позеленевший патрон и я боялся из него стрелять.

Тот, кто заставил меня меняться, был гораздо старше. Он тут же отошел в сторону, заложил руку за ствол дерева, нажал на спусковой крючок и остался без двух пальцев и без пистолета. Но дело не в этом.

Я несколько лет пользовался этим источником света и до сих пор вспоминаю его с благодарностью. Были, конечно, и неудобства. Если почитаешь или попишешь при таком освещении, час или два, то столько же времени надо было прочищать ноздри, глаза, уши и другие части тела от сажи.

Ко всему приспосабливается человек. Сколько десятков книг прочитал я при таком свете! Какая все-таки несправедливость. Сегодня у нас дома несколько тысяч книг, да никто не читает. А в мои школьные годы, когда не ходили по Слободзее автобусы. а машины проезжали по одной в час в лучшем случае и пацанов никогда не подвозили, а на повозках, выезжающих на базар, букетами сидели люди с мешками, сумками и корзинами, я раз в месяц, вместе с ребятами с нашей улицы, ходил пешком в Тирасполь (20 км от нашего дома) за тетрадями и другими канцтоварами, а по воскресеньям, отправлялся за 5 км, на молдавскую часть в детскую библиотеку, где брал на неделю по 2–3 книги, так как дома ни одной книги не было. Все, что можно было взять в школьной библиотеке (а там была очередь на отдельные книги) – я прочитал, а в районной детской – мне разрешали брать по нескольку книг на неделю, потому, что мама, работала в райисполкоме, рядом с той библиотекой и договорилась за меня.

Не помню когда, но появилось электричество в школе. Свет давали с шести утра-до двенадцати ночи. Поставили небольшую электростанцию в МТС и обеспечивали отдельные учреждения (больница, почта, школа и т. п.). Пришлось и тут приспособиться. Начал вставать в пять часов, к половине седьмого приходил в школу и, пока уборщицы убирали – до начала занятий, успевал сделать уроки. Как говорится- кто раньше встает- тому и Бог дает… Конечно рано, темно, часто грязь и всегда страшно для школьника младших классов, Но…, что было делать? Надо!

Где-то с пятьдесят первого-второго годов появилось радио. Один большой колокол-репродуктор повесили на нашей улице у конторы колхоза, второй – центре села, возле клуба. Стало лучше. Выходишь из дома – по радио гимн играют. Пока идешь, полдороги слышишь радио с нашей улицы передают, последние известия на молдавском языке. Подходишь к школе – слышишь радио из центра, те же известия, на русском языке. Я их почти не слушаю, все услышал по-молдавски, а уроки делать надо. И так – каждый день, пока не появился свет у нас в доме

Ну, это уже было позже, когда запустили Дубоссарскую ГЭС, в пятьдесят четвертом.

А двести лет до этого, все было так, как я сказал вначале, только еще более сложнее. Не было ламп и керосина, а были свечи, у тех, кто по богаче, да лучины, лампады и коптилки – у всех остальных. Топили соломой, кукурузными и подсолнечными стеблями, сухими кизяками, ветками и хворостом.

Купались в кадушках, опуская в воду нагретые камни. Гладили одежду жаровыми утюгами или «рублями» (рубчатое поленце с насечкой), брились опасными бритвами, стирали самодельной щелочью, пропуская воду через золу. И все-таки – Жили! Мы, сегодняшние – тому подтверждение.

И все-таки, я хотел бы остановиться только на одном моменте, той, прежней слободзейской жизни. Увеличим лишь один небольшой, но важный штришок, и всмотримся в него повнимательней.

Это – песни. Раньше очень много пели и мало пили. Сегодня – много пьют и почти не поют. Сегодня для пения – кого-то нанимают, так как сами, в большинстве случаев, ни петь, ни играть, уже не способны. Раньше пели везде и всегда. Шли на работу или с работы – почти всегда пели. Причем пели всегда «по сезону» и к месту. Пели на самой работе. Коллективность в работе определяла и коллективные песни. Ни один народ в мире, по своему менталитету, кроме славян, не умеет и не может петь хоровые песни. Петь по-настоящему, с душой, да еще на несколько голосов. В хоровой песне отражается душа народа. Здесь нет ярко выраженных солистов, каждый добровольно поет свою партию, так как из одних солистов хора не бывает. Песня как бы собирается из отдельных элементов, но звучит едино, мощно, понятно и доходчиво.

Часто длинными, зимними вечерами, на колхозном дворе или по домам, собирались бригадами или звеньями, теребили руками кукурузные початки, выделяли семена фасоли или подсолнечника и обязательно пели. Всегда, в таких случаях находился заводила-запевала, он или она, и запевали песню. За вечер их перепевали многие десятки. Разного плана – от старинных, до самых современных(по тем временам).

Незабываемое зрелище, которое, к сожалению, никогда больше не увижу, когда на какой-нибудь семейной гулянке запевали песню трое Гурковских- отец мой и два его меньших брата Василий и Николай. Это надо было не только слушать, но и видеть, когда висящие под потолком, керосиновые лампы, при высоких нотах- начинали мигать и одна за другой – из-за сильнейших колебаний звуковых волн, – гаснуть. Это были не сегодняшние микрофонные хрипуны. Это было натурально, красиво и бесподобно.

Но особое место во всех этих песенных событиях, занимали осеннее – зимние уличные концерты. Не все улицы Слободзеи одинаковы. Были среди них и более примечательные, и не только по достатку или благоустройству. Примечательными именно людьми, а если еще понятнее сказать – то своими девчатами.

Мне в свое время здорово повезло. Девчат на нашей улице хватало, а главное- самые видные и голосистые жили прямо напротив нашего дома. И окно, где была моя «резиденция» (обычная русская печь) выходило прямо на место уличного игрища. Туда, после работы и в выходные, сходились почти все девчата нашей улицы. Мы так устроены, что чужое всегда лучше – и к нашим девчатам ходили ребята с других улиц, а наши парни искали себе подруг вне нашей улицы. Может быть, свои с детства – «приедались».