— Сто рублей новгородских.
— Ох, да ты что! Где же такую прорву серебра взять?! Да ты, видно, не кузнь, а хоромы княжеские ладить хочешь?
— Дык много серебра и не треба. Давеча ты баял, что у братца твого склады с укладом да крицами имеются.
— Не токмо. Меха тама есм, а шерсти, конопли да жита всякого видимо-невидимо.
— Мне и того хватит.
— Ежели рублёв пять, то может и дал бы Богдан. Но десять десятков… Почитай две трети всех его товаров. Нет, не пойдёт Богдан на такое. За то с него отец три шкуры спустит. Извини, княже, не смогу в деле сим помочь.
Я повернулся, постучал по лежащему на столе оружию пальцем:
— Как мыслишь. Во сколь его оценят.
— Как можно? Меч то родовой!
— В заклад оставляю, не в торг.
Добрын задумался:
— Не меньше сорока рублей.
— Больше! Гляди лал какой, да без трещин, — показал ему рубин на рукояти. — У фрягов таковой не меньше двух сотен рублей стоит.
— Звини. В каменьях не смыслю. Разумею, у фрягов он тако стоит, но кто его в нашем Новосиле купит? Дорого больно. Ежели токмо князь али таможенник.
— У Ипата поди ноги есть. В Рязани продаст али в Москве. Тамо богачей куда больше.
— Это да.
— Ты вот что, Богдану сказывай, ряд[2] с ним составим на год. Справим грамоту чин по чину. За то дам мзды положу пятую часть, али в долю вас возьму.
— Ежели так, дело добре. Надобно ехать в город. Будем с племянником думу думать.
* * *
Богдан с дядей думу думали недолго и приехали тем же вечером. Ибо за такие условия, я не только у них мог ссуду взять. Меч на самом деле стоил куда больше озвученных ста рублей.
По обычаю, братину с хмелем по кругу пустили, а после завели разговор. Сказывал Богдану и дяде, что хочу на их земле до лета поставить новую кузню с рессорным механическим молотом. Кривошип, поднимающий бабу[2] через ремни, будет приводить в движение вал беговой дорожки с лошадьми, стоящей под уклоном. Самый простой пластинчатый конвейер для механической работы, считай беговая дорожка для фитнесса, немного сложнее ворота, но куда компактней и эффективней в плане передаточной мощности, ибо на тот же ворот или кабестан четыре, а то пять лошадей потребно, да огромное помещение. Привод от дорожки не такой мощный как водяное колесо, но зато работает круглый год на порядок поднимая скорость поковки. Только на крицах себя окупит. Более того, высокая энергия удара позволит штамповать полотна небольших пил, резцы, шайбы байданы, пластины ламеллярного доспеха и наконечники стрел. Самое же главное, для того чтобы его сделать, придётся выстроить слесарную мастерскую и здорово модернизировать кузню, изготовить огромное количество инструмента, что самым прямым образом пересекается с моим планом.
— Княже, неужто сладишь молот, что сам крицу ковать станет?
— Не сам, от лошади тот работать будет, — поправил я Богдана. — И не токмо крицу он ковать сможет. Хоть меч, хоть бронь.
— Иди ты! Где же то видано, чтоб лошадь молотом ворочала! — дядя с племянником смеялись от души. Похоже, что в моём чертеже ровным счётом ничего не поняли. Махнул рукой на объяснения. Что ни делай, всё равно поддатым мужикам ничего не объяснить.
— Придёт время, узрите! Молот тот и день, и ночь будет бить. Сильно бить. Вот у тебя, Добрын, сколь балда[2] весит?
— В половину пуда. Но то у меня, а обычный коваль, с четвертью едва управится.
— Вот! — я поднял палец вверх. — В механизме сим токмо в молоте три пуда, да в самой наковальне ещё двадцать!
У кузнеца вывалилась ложка из рук.
— От таковой силы уклад куда добрей, чем устюжский выйдет, не хуже немецкого, — пояснял я. — Коваль ко всему молотом не машет, устаёт меньше и перекладывать[2] сможет столько, сколько треба, а не абы как. Треба токмо за железом смотреть, да крицу клещами держать. Разумею, за три седмицы сдюжим полсотни пудов криц в добрый уклад перевести… — глаза у Богдана после моих слов загорелись, а я невозмутимо продолжал — и угара[2] с него куда меньше будет.
— Не черно ли то чародейство, княже? Никак узнают про волшбу, да попы набегут — греха после не оберёшься, — разволновался Богдан.
— Не волшба то. У франков ужо полторы сотни лет таковой работает, токмо не от лошади, а от воды. Водяное колесо тот молот подымает, — пояснил я.
— Водяная мельница?
— Она самая.
— Отец сказывал, видал таковую в Рязани. Зерно та мелет.
— Не токмо зерно на такой молоть можно. Бумагу тереть, шерсть валять, коноплю трепать да вытягивать, древо на доски распускать.
— Чудно сие, княже. И что, сможешь нам подсказать, как такую сладить? Особо ту, что коноплю треплет, — заинтересовался Богдан.
— Отчего не смогу? Смогу. Но прежде, изба особая, да инструмент треба, да работники чтобы ладить.
— Н-да. Дело то новое, а ну как не выйдет? Надобно отца дождаться.
Богдан крутился, вертелся, закатывал глаза, но требуемой суммы не давал. Не раз и не два раскладывал очевидные вещи: меч и дорогой плащ, что я добавил, сами будущие постройки на его земле и инструмент втрое перекроют ссуду. В конце концов я стукнул рукой по столу и сказал, коли он такой дурак, то я у других гостей могу ссуду взять, да за меньшую мзду. Тут уже и Добрын подключился, и с ним на пару уломали Богдана. Составили зарядную грамоту сроком на один год на шестьдесят восемь новгородских рублей, со мздой четырнадцать рублей. В долю Богдан войти не решился. На то я примерно и рассчитывал, ибо с запасом просил. Жаль, живых денег в тайнике папы имелось лишь семь рублей, зато остальное я был волен брать мехами, зерном, да укладом. Ко всему Богдан с младшим братом взялись набрать для стройки и работы челядинов из города и соседских погостов, а зимой тут рабочая сила, считай дармовая. Женщине или отроку, не вошедшему в силу, платят за год гривну кун, то есть меньше полтины. Мужики просят рубль, но его далеко не всегда, и не всем, платят.
Зарплата заложена из расчёта половина резаны в день для отроков и женщин. За шесть месяцев, а на больший срок и не планировал найм, двадцать четыре работника получат два рубля. Плюс шесть мужиков, правда, тем придётся платить больше по две резаны в день. Итого на зарплату закладываю три рубля. На съестные припасы да прочие расходы остаётся шесть рублей да семьдесят четыре резана.
* * *
Не хотел в город ехать, но учитывая, что торг стоит за стенами решил рискнуть. Чтобы не узнали, зачернил волосы сажей, повязкой же перехватил глаз, чтобы трудней рассмотреть было. Нарядился в неказистые одежды, лапти-коренники,[2] да в видавшую виды полинявшую овчину. Выехали засветло. На санях, спустились к реке, а по ней шёл хорошо накатанный тракт и скорость стала куда выше.
Стоял лёгкий морозец. Лучи света ярко бликовали на белоснежном снегу, слепя глаз. Река проложила путь, огибая причудливые «языки», оставшиеся от ледника. То она круто выгибается на юго-восток, образуя тупой выступ, то почти так же круто заворачивает на юг. По правому берегу вытянулись заснеженные дубравы с ещё не опавшими золотистыми листьями, по левому, тянулись поросшие лещиной кручи занесённые снегом. От Ивани, так назывался погост, где жил Добрын, до Новосиля по прямой всего километров пятнадцать. По реке куда больше. Шли бойко. Часа не прошло, как миновали устье Неручя. Не смотря на раннее утро, наши сани, то и дело обгоняли всадники. Движение по речной дорожке интенсивное.
Проехали очередную петлю и вот он — Новосиль. Деревянный детинец[2] с высокими башнями, выросшими на крутом берегу Зуши, впечатлял. В самой высокой части города доминирует внутренний замок, там виднелись крыши теремов бояр и, думаю, самого князя. Видна и высокая деревянная церковь с крестом.
