По дороге в аудиторию Левушку громким командным голосом остановил завкафедрой – полковник Николай Иванович Железнов, мужчина бравый и крепкий, под стать своей фамилии.

– Курсант… э-э… доложить по форме!

Лева был не очень осведомлен о форме ответа, но на всякий случай постарался максимально точно попасть в тональность:

– Курсант Гольдах выполняет приказ по перемещению оборудования на полигон!

– Вижу, что Гольдах, а не Иванов, – загоготал полковник бородатой армейской шутке. – Барабанщик, что ли?

Лева, не на шутку испугавшись – а вдруг что не так с этим барабаном? – четко, в стиле любимых бабушкой фильмов про войну, вытянулся во фрунт и отрапортовал:

– Так точно, товарищ полковник, барабанщик со школы еще!

– Это хорошо, что барабанщик со школой, – Железнов ухмыльнулся в пышные усы. – А то у нас тут бездари до тебя играли. Возьми второго себе и будете стучать на построениях и маршах на плацу! Вы ж, Гольдахи, стучать умеете лучше всех, – полковник рассмеялся очередной своей остроте.

Дуэт сформировался быстро – Лева нашел веселого сокурсника, который играл на ударных в студенческом ансамбле, и вместе они незатейливо отстукивали единственный марш, знакомый каждому, кто хоть раз в жизни бил ладошками по любой подвернувшийся поверхности.

Следующие два с лишним года пребывания в институте пролетели в скучном ритме лекций, зачетов и экзаменов. Каждый семестр наполнялся новыми, еще менее понятными предметами. Леву пугали уже сами названия: всякие героические сопротивления материалов, системы автоматических управлений чем-то, заумные теории механизмов и машин… Но особенный ужас вызывало то, что все это надо было чертить, а чертить Гольдах и вовсе не умел. Какая-то важная часть пытливого Левушкиного мозга была полностью заблокирована, и он ровным счетом ничего не мог нарисовать, а тем более начертить. Спасали его язык да всякие истории с географиями. Ночами Лева строчил половине курса рефераты и сочинения в обмен на чертежи и решенные задачи, понять смысл которых смышленому еврею оказалось вообще не под силу. Ну и, конечно, помогала божественная Аллочка, прилежно учившаяся, можно сказать, за двоих. Девчушка была наполнена любовью и мечтами о долгой жизни с нерадивым, нескладным, но таким дорогим и родным…

Обучение в институте подходило к концу, и впереди были летние военные сборы. Уж чего только о них не рассказывали… По слухам, несчастных студентов отправляли в настоящую воинскую часть, где солдаты-срочники по-своему обучали изнеженных столичных юношей, подвергая их немыслимым издевательствам, а часто и побоям. Мрачное слово «дедовщина», въевшись в плоть, не давало спать, да еще и Алла случайно подлила масла в огонь, познакомив Левушку с тщедушным пареньком, – они занимались вместе в театральной студии. Паренек этот, уже окончивший институт, даже по прошествии длительного времени пребывал в возбужденно-истерическом состоянии, когда говорил про эти сборы. Округлив глаза, он поведал Льву про пытку под названием «Курс молодого бойца», когда несчастных студентов поднимали с кроватей ни свет ни заря и заставляли бегать в полном обмундировании немыслимое количество километров, ползать по грязи вонючих болот, взбираться на опасные каменистые горы, а потом бессонными ночами и стоять в караулах.

На общем семейном совете с участием Аллочки и бабушки было решено добыть волшебную справку, способную освободить Льва от тяжелых физических нагрузок, переохлаждений и, на всякий случай, от эмоционального стресса, что, по мнению Тамары Марковны, должно было отпугнуть потенциальных садистов и насильников в лице совершенно диких русских солдат. Бабушка снова воспряла духом, взяв на себя миссию спасения уже не только единственного внука, но и будущей семьи. Для осуществления намеченной цели задействовали старых и новых родственников, а также подключили связи далекой киевской Сони, продолжавшей успешно трудиться на ниве медицины в Киеве.

Пока объединенными усилиями рождалась столь необходимая бумажка, судьба чуть было не подбросила Гольдахам приятный, хоть и немного болезненный сюрприз. На пресловутой военной кафедре предстояли стрельбы из видавших виды автоматов времен победоносного окончания Великой Отечественной войны. Это интересное занятие предваряли зачеты по быстрой сборке и разборке оружия. Отношения с практической механикой складывались у Льва еще хуже, чем с теоретической, поэтому будущий воин уже на первой пробной сборке-разборке умудрился засунуть руку в затвор, откуда она вышла с сильно окровавленным пальцем под истошный Левочкин крик. На следующие сутки палец удвоился в размере, и Левочка отправился в больницу в твердой уверенности заполучить документ о частичной потере возможности в полную силу готовиться к защите рубежей Отчизны. Он с гордостью сообщил о своем спонтанном подвиге бабушке, снимая с Тамары Марковны тяжкое бремя добычи фиктивной справки.

В больнице врач небрежно покрутил распухший палец и, сделав несколько снимков, назначил небольшую операцию через несколько дней. Левушка торжественно вернулся домой, перебинтованный какой-то старушкой-санитаркой, и под глубокие вздохи испуганной бабушки и тревожные поцелуи возлюбленной рассказал об операции. В глубине души он сиял от счастья – операция означала избавление от ужасов армейского бытия. Сидящие рядом два самых близких ему человека на земле казались Левушке еще более любимыми. Впереди оставался всего лишь год бесполезного обучения, а дальше – путь в страну грез и мечтаний, куда он отправится, крепко обнимая прелестную Аллочку зажившей рукой.

Настал день операции. В палате, кроме Гольдаха, находился студент-японец – он нервно вышагивал по периметру, сильно хромая на одну ногу. Вскоре пришел хирург с уже знакомой пожилой медсестрой и сообщил Льву информацию, видимо, больше пытаясь произвести впечатление на диковинного иностранца:

– Операция относится к разряду легких, начнется через полчаса, продлится не более десяти минут и будет выполнена под местной анестезией, именуемой в народе «заморозка», – доктор съежился всем телом, изображая мороз японцу, забившемуся в угол после слова «анестезия».

С чувством правильно выполненного интернационального долга хирург удалился, а японец с неестественно расширившимися от страха азиатскими глазами робко обратился к товарищу по несчастью на ломаном русском языке:

– Прощу прошения, я первый раз в рашн клиник. У меня больной нога, и доктор сказал, что почти не будет наркоз, а мне говорить родители в Токио, что в Россия всегда делать большая общий анестезия и не рассказывать об этом больному человек. А это нельзя просто так без согласие – это не есть законно, можно умирать. Я очень боялся и боюсь опять. Можно вы еще раз точно узнать!

Гольдах всегда с упоением участвовал в дискуссиях о преимуществах западного образа жизни, где налицо товарное изобилие и полно всяких свобод, но сейчас ему стало нестерпимо обидно за свою страну. Нахмурившись, он даже встал.

– Вы вот там у себя думаете, что у нас по улицам ходят медведи, а мы рядом идем, запивая мороженое водкой. Может, и не все у нас самое передовое, но уж медицина, несомненно, лучшая в мире, и ни один врач никогда не усыпит пациента без предварительной подготовки, а тем более без согласия! Вам там совсем промыли мозги пропагандой. – Размахивая руками, Гольдах так распалился, что не заметил, как ударился перебинтованным пальцем о стену. Вскрикнув, он сразу смягчился и добавил, панибратски перейдя на «ты»: – Не волнуйся, все будет отлично. У нас все хирурги с мировым именем. Будешь бегать скоро, как олень.

Через мгновенье в палате появилась санитарка с коляской, усадила Льва и повезла в операционную. Хирург приветливо кивнул, размотал покалеченный палец, сделал обезболивающий укол и… следующим воспоминанием было пробуждение в палате, где над ним, лежащим на кровати, нависало перекошенное от ужаса лицо нового друга. Откуда-то издалека долетел голос медсестры:

– Ну, пора просыпаться, милок! Профессор решил тебе в последний момент укольчик хороший сделать, чтоб ты поспал чутка и не нервничал. Вот все и прошло.