Громогласно и торопливо, он говорил, и говорил, и говорил, и говорил. Даже мне, чье будущее зависело от успеха его монологов, страстно хотелось, чтобы он уже наконец закончил.

– Ладно, ладно, всё, хорошо. Забирайте и его тоже.

– Ой, спасибо вам огромное. Такая вы чудесная девушка, – уже совершенно буднично резюмировал он и махнул мне рукой.

Я опасливо пошел на выход, чувствуя легкую незавершенность от того, что воздаяние правосудия пролетело мимо.

Но с каждым шагом навстречу свободе чувство тревожности растворялось, и под смеркавшимся весенним небом меня окончательно захватил фонтан жизнелюбия. Я был счастлив как никогда.

Братья, совершенно забыв о моем существовании, посмеивались у входа в УВД.

– Погоди, дай покурю. – Малой остановился и стал шарить по карманам.

– Так кури.

– Да меня мент расстрелял.

– Вечно ты. Держи.

– Хера ты там устроил, – уважительно отметил младший.

– Да ты задрал. Самому пора из такого выпутываться.

В порыве искренней благодарности я вклинился в их диалог. Любил я их в тот момент как родных и был готов до конца жизни слать им подарки на дни рождения. В то же время я не мог не отметить полное отсутствие стойкости своих изначальных убеждений.

– Спасибо тебе, – сердечно обратился я к старшему.

– Да нормально. Меня так тоже один раз достали, – вальяжно отмахнулся он. – Вдвоем были?

– Не, один еще в КПЗ. Не знаю даже, что с ними будет.

– Ночь просидит, что будет. Следователь-то сейчас хрен придет. Эх, молодёжь! – Степин- старший раздраженно почесал макушку. – Ладно. Помнишь, с кем курил?

Мой бывший сокамерник, по совместительству великий актер одного образа, уверенно кивнул.

– Пошли. Ты жди здесь, понял?

Я тоже кивнул. Но не очень уверенно.

Они зашли внутрь. Ёма с отцом тем временем вышли. Его отец сразу же ускорился в сторону дома, а Ёма подошел ко мне.

– Что отец сказал?

– Да ничего. Оплеуху дал. Вот такую, – Ёма знатно приложился по моему затылку, и очки слетели на подбородок так, что я едва успел их подхватить.

– Охуел?! – максимально грозно взревел я.

– Говорил, сука, не ори! Философ херов. Система то, Сталин это…

– Ну, виноват. Кто ж знал.

– Я знал. Говорил, не ори! – Ёма замахнулся еще раз.

– Уебу, – спокойно констатировал я, дернувшись в сторону и спрятав очки в карман.

Ёма успокоился. Знал, что я не шучу. Когда ты весишь пятьдесят килограммов, носишь толстенные очки и в основном общаешься с гопниками, гипертрофированная реакция на агрессию становится вопросом выживания. Поэтому в драку я всегда бросался с готовностью. Пускай и не за победой. Так, за реноме.

– Ты домой?

– Ждем пока, сейчас эти вернутся, – я вкратце посвятил его в происходящее.

Вскоре братья вернулись.

– Так, значит. Приносите в черных пакетах восемь полторашек пива. Парню у решетки отдадите. И на закусь что-нибудь. Все уйдут через час-два, его выпустят. Деньги-то есть?

– Найдем.

– Ну, бывайте.

Мы пошли искать спонсоров. Сходка была обнаружена у площади театра. Человек двадцать наших дворовых долго потешались над нашими злоключениями, но потом скинулись кто чем мог. В итоге, возложив на меня миссию по приношению даров неприятелю, меня буквально запнули обратно внутрь УВД, доверху нагрузив пенным.

После всего пережитого ранее стресса я был скорее наблюдателем собственной рискованной операции. Мне буквально было уже все равно. Охранник на входе даже не спросил, куда я иду, видимо, пакеты выглядели достаточно красноречиво.

Спросить у него дорогу я не решился, поэтому занялся уже знакомым делом – дергал все двери УВД. Наконец, в конце коридора, я нашел КПЗ.

У лениво читающего газету за столом и, предположительно, самого толстого милиционера в городе был такой безмятежный и добродушный облик, что страх, блуждающий в моих поджилках, полностью улетучился.

– Гостинец, – сказал ему я и поставил пакеты у стола.

Он кивнул, широко улыбнулся, обнажив десны, и движением головы показал мне на выход. Я оглянулся на Альберта, злобно выглядывающего из-за решетки. Забавно, усмехнулся я про себя, отстаивание величия сталинизма для тебя закончилось весьма иронично.

На выходе, как выяснилось, толпа дворовых делала ставки на то, выйду ли я вообще. Судя по тому, что меня встретили в основном возгласы разочарования, большинство ставок было не в мою пользу. Тем не менее в общем сдержанном уважении я почувствовал, как мой пацанский статус взлетел вверх еще на пару ступенек.

Совершенно обессиленный, я отрешился от всех поступивших предложений о продолжении этого вечера и пошел к остановке. Пора было ехать домой.

Денек вышел захватывающим. Не дай бог такой повторить. Весь пережитый ужас задержания до сих пор гулял в моих потрясывающихся ногах. Но на душе было радостно как никогда. Я шел и улыбался, вспоминая, как дворовая шпана сбрасывалась последними копейками на пивной выкуп. Как совершенно не знакомый мне юный воротила толкал громоздкие пассажи, пытаясь помочь мне выбраться.

Свезло мне – так свезло. Расскажу одногруппникам, как я выбрался из каталажки, едва ли поверят. А ведь это и правда удивительно: каждый, кто мог, – взял и просто помог. Все по-человечески отнеслись. К нам, оболтусам. Тот милиционер, например, не орал, не пихал, просто ждал, когда я закончу свое представление в сугробе. Еще и барагозника покурить сводил.

Хотелось так же. Прийти и кого-то выручить. Как тот старший брат. Не за выгоду там или еще что-то. Просто взять и сделать. Потому что могу. Потому что так правильно.

Раздам группашам свою курсовую по геологии, вдруг решил я. Да и проект по начертательной геометрии надо отксерить и раздать. Закончил я их первым. Хоть как-то другим помогу. А на экзамене по матанализу посажу с собой Руслана, хоть на тройку ему, да точно успею нарешать.

Да и вообще, это только начало – мой вдохновенный взор устремился в будущее. Четыре года универа, а там… Работа, деньги, машина… Университет у меня крутой, пойду далеко. Стану начальником. И не таким, какие бывают, – другим. Нормальным, что ли. Человечным.

Вот какой-нибудь работяга сорвется – горе какое в семье будет или еще что. На работу не придет или там запорет что. А его в кабинет позову, посажу, кофе налью. Он в кресло вожмется, к кофе не притронется, подумает: всё, увольняют. Сидеть будет тихо, шапку мять. А я ему скажу: слушай, так вообще-то не положено. Но я тебя понимаю, все мы люди. Неделю отпуска тебе, реши свои проблемы. А мы тут прикроем. Добро?

Или парнишку какого достану с этих же улиц. Например, придет Эмиль со своим сыном, скажет: вот, растет олух – только пиво по дворам пьет, дерется, малолетка по нему плачет. А я скажу: а помнишь, мы такие же были? Давай его ко мне, мы тут его враз перевоспитаем. А потом сложно мне с ним будет, но он моим замом станет. И вот уже у меня что-то случится, а он такой – я прикрою, я тебе по гроб жизни должен.

Высоко вскинув голову, я мечтал и шел домой.

Будущее виделось прекрасным как никогда.

Наш уазик, жалобно повизгивая, преодолевал кашеобразное сопротивление размытой лежневки.

Ухабы этих сибирских дорог болезненно отдавались в моих межреберьях последние полгода. Окончив университет, я принял единственное предложение о работе, поступившее по итогам университетского распределения, – едва оплачиваемая ставка инженера в глубинах Сибири. И теперь частенько месил сапогами грязь местных болот, иногда на работах катался в ковше экскаватора и часов десять в неделю проводил в путешествиях по таким вот малопригодным для перемещения северным дорогам.

Сама лежневка – это такое незамысловатое сооружение из бревен, перевязанных проволокой и засыпанных песком и щебнем. Кататься по ним – то еще испытание. Техника переползает с бревна на бревно, взбивает грязь и время от времени падает в глубокие рытвины, подбрасывая тебя к самому потолку. В нашей стране, чье основное призвание перекачивать природные богатства с востока на запад, таких лежневок, думаю, не меньше, чем дорог асфальтированных. Просто мало кто о них знает. Вдоль каждой нитки, наполненной газом или нефтью, есть такая бревенчато-песчаная узкоколейка, сооруженная лет сорок назад.