В детской комнате милиции мы сидели втроем. Я, мой бывший одноклассник Эмиль по кличке Ёма и крохотный злобный гопник в огромной кожанке.

Последние минут двадцать этот незнакомый нам парень никак не мог успокоиться. Он гневно ходил из угла в угол маленького кабинетика, служившего местом нашего заточения, плевался и стучал в дверь, выкрикивая различные ультиматумы.

Сначала он требовал право на законный звонок. Потом перешел на требование законного перекура.

Не знаю, насколько перекур входит в перечень неотъемлемых прав несовершеннолетнего заключенного. Но долбил в дверь он очень уверенно. И в конце каждого обращения грозил нашим тюремщикам письменными жалобами.

Наконец, отчаявшись добиться внимания к своей никотиновой голодовке, наш сокамерник пододвинул стул к окну, встал на него и полез дергать форточку. Окна здесь двухметровые, просто так не подобраться.

Форточка не открывалась. Он отклонился всем телом, и деревянная, старше нас всех рама визгливо затрещала.

– Ебать! – вскрикнул он. Форточка сдалась, резко распахнулась, и он упал со стула. Но, комично погарцевав, все же удержал равновесие.

Ни капли не тревожась, он тут же полез тянуть за второе окно. Рама захрустела на все здание.

Наконец, дерево сдалось, и, осыпаясь белой краской, окно распахнулось. В комнату ворвался весенний, влажный воздух.

– Заебись, – просипел он и пододвинулся к форточке. Потом достал из своей чересчур просторной кожанки пачку сигарет и приготовился закурить.

Черная кожанка. Символичное одеяние. Крутая кожаная куртка была мечтой всех пацанов на районе. Вечерами ватаги парней, одетых в такие куртки, маршировали по дворам, как стаи работников в униформе.

В целом этот наряд отлично подходил детской комнате милиции.

Я же, в толстенных очках и дорогущем красивом бежевом пальто, антуражу ничуть не соответствовал. В моей, пока еще бедной на драматические повороты, жизни пальто олицетворяло самые страшные пережитые мучения – шесть часов выборов и примерок с мамой и отчимом на вещевом рынке.

Вся спина этого самого дорого предмета гардероба всей моей семьи теперь была пропитана весенней грязью.

Погоня милиции за моей испуганной тушкой была довольно постыдной. Сорвавшись с места составления протокола, я зачем-то начал петлять посреди двора. Не знаю, зачем и почему, но бежал я зигзагами – в кино так и делают.

Служитель правопорядка тем временем неспешно трусил за мной следом.

Ужаснувшись тому, что меня нагоняют, я решил ускориться в арку дома и добежать до конца улицы к остановке, а там затеряться в толпе. Будь я более трезв, я бы задумался о своей способности поразить преследователя спортивной подготовкой, так как только что спланировал самую длинную пробежку в своей жизни. Но рациональное мышление уступило место визгам паники.

Метров через триста меня скрутил приступ астмы. Я упал и начал кричать о том, что мне нужна скорая, что я задыхаюсь. Отполз в тающий сугроб и стал изображать умирающего. Прохожие шли мимо. Моя театральная постановка не взволновала ни массы, ни нависающего милиционера. Через пару минут я выдохся.

– Ну что, наорался? Пойдем, может? – устало, но дружелюбно спросил мой будущий конвоир.

– Разумеется. – Я встал, чинно отряхнулся, и мы пошли в сторону УВД.

Минут через двадцать меня доставили к месту заключения, вежливо проинформировав, что нам предстоит долгое ожидание инспектора по делам несовершеннолетних.

– Ты куда побежал, полудурок? – заржал Ёма, увидев меня в дверях.

Я презрительно не удостоил его ответом, оглянулся и заметил, что одного задержанного из нашей компании не хватает.

– А Альберт где? – спросил я Эмиля.

– В КПЗ, где.

Итак, с момента нашего воссоединения в детской комнате милиции прошел где-то час. Сама комната была уютным кабинетиком, с большим письменным столом, тремя стульями и огромным окном. В ней я тихо трезвел, размышляя о том, как докатился до такой жизни, иногда приходил в ужас, представляя лицо родителей, и ждал неотвратимый приход инспектора по делам несовершеннолетних, протокол которого разделит мою жизнь на до и после. И все было пронизано атмосферой тихого неотвратимого фатума, пока запертый с нами малец сначала не начал долбить в дверь, требуя перекура, а потом не начал ломать окно.

В момент, когда зажигалка уже почти вознаградила моего сокамерника за проделанные труды, дверь распахнулась, и в комнату зашел улыбчивый милиционер, организовывавший ранее мою доставку.

– Слезь с окна! – строго прикрикнул он на мальца.

– Я курить хочу.

– Слезай. Тебе помочь, что ли?!

Царственно и неохотно наш сокамерник спустился с занятой высоты. Но его взгляд был пронизан сопротивлением. Он стал демонстративно крутить кремень зажигалки у груди, не вынимая сигарету изо рта, и всем своим видом демонстрировал, что цепи этой темницы не смогут сдержать его бунтарскую сущность.

Милиционер молниеносно дернулся, на ходу выхватывая дубинку, срезал длину кабинета тремя огромными шагами и впечатал малого в стену, вжав свое резиновое орудие усмирения ему в грудь.

– Успокоился? – прикрикнул служивый.

Вопрос был до предела тупым. Малец был самым спокойным персонажем в этой насильственной сцене. А вот я задрожал. Но, несмотря на трясущиеся поджилки, я не мог не восхититься абсолютным дзеном вдавленного в стену арестанта. Он даже в лице не изменился. И исподлобья смотрел на служивого таким флегматично-вселенским взглядом, что позавидовал бы любой объевшийся бульдог.

– Что молчишь? Успокоился, говорю?

– Да я и был спокоен, – с удвоенным вызовом ответил малой. И резко сплюнул в сторону.

Всё.

Сейчас будет мясо.

Я испугался еще сильнее. Прямо изо всех сил.

Повисла тишина. Все ждали развития ситуации.

– Дома покуришь, понял? Сейчас звонить пойдете, – служитель правопорядка сдал назад.

Мясо отменилось, и на душе у меня отлегло. Милиционер вальяжно, с видом полного хозяина ситуации пошел на выход.

– Э, слышь, чё насчет покурить-то? – крикнул юный бунтарь в закрывавшуюся дверь и начал тихо хихикать.

Надо отдать ему должное, он крут. Так еще пару часов просидим, и он станет моим кумиром.

Через несколько минут нас по очереди отвели на звонок. Я шел последним. Долго набирал номер, крутя допотопный дисковод набора. Потом аккуратно, легким движением мизинца сбросил звонок и рассказал несуществующему собеседнику о возникшей ситуации.

Разговор у меня получился очень коротким. Будничным. Типа привет, я в КПЗ, меня надо забрать, в УВД у торгового комплекса, спасибо, жду.

Я положил трубку и понял, что вибрирую всем телом, даже зубы предательски стучали друг о друга. Фарс вышел убогим. Я был меньше всего похож на парня, который может за десять секунд проинформировать маму о попадании в каталажку. Пятидесятикилограммовый задохлик в очках, я походил на умника из комедийных сценок, а не на прожженного рецидивиста.

Едва я закончил, молодой служивый, разгадывающий кроссворд за столом с телефоном, пристально на меня посмотрел. Ком подкатил к горлу.

– Столицу Армении знаешь?

– Ереван? – испуганно предположил я.

– О, подходит! Ну иди. – Он принялся радостно вписывать буковки очень коротким карандашом.

– Один?

– Что, заблудишься?

Я неуверенно пожал плечами и вышел.

Прикладная география, в отличие от внешнеполитической, не была моей сильной стороной. Поэтому я заблудился. Побродив по пустынному этажу, я начал наугад дергать одинаковые двери, пока с облегчением не вернулся к месту предписанного заточения.

Нам объяснили, что инспектор задерживается, будет где-то через час, и она надеется, что наши родители к этому времени также подъедут. Нас по очереди сводили в туалет, а потом была трогательная сцена примирения – милиционер, еще недавно размахивающий дубинкой, просунул голову в дверь и крикнул: «Барагозник, пошли покурим».