Газопровод, к которому мы продирались сквозь грязь, тьму и ухабы и на котором я теперь вел свою службу, был построен за десять лет до моего рождения. Задумывался он как семилетняя времянка. Рядом должны были пустить трубу в два раза больше, а эту закрыть. Некоторые из строителей тех лет теперь мои подчиненные. Они любят рассказывать жизнеутверждающие истории об этой великой стройке. В сухом остатке этих побасенок – вот было время, и люди прям мужики, и страна прям оплот, а еще – партия сказала построить за три года, а мы построили за два.

Следы опережения сроков, даже спустя тридцать лет, видны на каждом шагу. Из каждого второго болота торчит ковш давно затонувшего экскаватора, а на каждом третьем японском редукторе немецкой задвижки есть отметины русской кувалды.

Ударными темпами трубу протянули из самых глубин Сибири аж до Урала. Там, в ее финальной трети, и произошел первый взрыв продуктов ее перекачки. Два пассажирских поезда взлетели на воздух, уральскую треть заморозили, а новую постройку отложили до лучших времен. Еще одна цена быстрых свершений – строили вдоль железных дорог, не размениваясь на точки выгрузки. С вагонов – в траншею.

Мы ехали на семьдесят шестой крановый узел. По аварийной тревоге были мобилизованы все, даже самые бесполезные силы вроде меня. Бригада наших вахтовиков была на выезде. А я, как пятидневщик участка, в честь субботы пил пиво дома.

В семь вечера начальник управления безапелляционно ворвался в мой подпитый дзен, вырвал меня из неги компьютерных игр и отправил в помощь бригаде на грядущие, предположительно, аварийные работы. После приезда нам предписывалось ждать – ранним утром, часам к семи, должна была прибыть бригада аварийщиков из Сургута. По слухам от местных охотоведов, был крошечный пропуск на трубе в ложбине реки – не критично, не опасно, но все же значительно.

На этом узле уже была авария лет шесть назад. На время ремонта туда завезли жилой вагончик, который там же и увяз – ушел в болото почти по самое днище. Длительная операция по его эвакуации зарывающимися в грязь «Уралами» провалилась, и вагон оставили там. По палкам к нему кинули кабель, поставили старый холодильник. Так на этом участке трассы появилось первое жилье. С тех пор лежневки стали еще непроходимее. Последние мобильные вагоны были списаны. А жилье по счастливой случайности осталось.

Все здесь, как и этот вагон, эти трубы, дороги и здания, когда-то давно было призвано решить сиюминутные задачи. Ночь продержаться. А потом – как карта ляжет. Война покажет план. И еще что-нибудь, старорусское и метафизическое. Даже люди, как и я, приходили сюда лишь на год-два. И те престарелые мужики, которые тридцать лет назад попали на стройку этой трубы, любят рассказывать эти истории – ехал проездом, была временная работа. Или – только пришел из армии, заехал на полгода. И так далее, и тому подобное.

Вообще, проработав здесь полгода, я стал подозревать, что доподлинно русский человек не верит в завтрашний день. И планов не строит. Как простое следствие – похмелье также не кажется ему угрозой. Верит он лишь в сейчас. И в очень далекое будущее. Без промежуточных инстанций.

– Дальше-то тут куда? – Габур, мой водитель, встал на перекрестке.

Я деловито открыл дверь машины и спрыгнул на дорогу, увязнув почти по щиколотку. Стелющийся по влажной земле свет фар был слепящим и неохотно терялся вдали. По сторонам же темнота была абсолютной, всепроникающей. Ближайший фонарь был километрах в ста.

Три серые дороги расходились в разные стороны. Кругом степь и болота. Телефон не ловит. Рация тоже. Вокруг только влажный, окутывающий туманом холод.

Мне казалось, что прямо вдалеке блуждали какие-то огоньки. Хотя, возможно, это был лишь отблеск фар.

– Хрен его знает. Поехали прямо, там вроде что-то есть.

– Да надоело кататься. Я спать ложусь. Может, есть… – Габур ожидаемо психанул и начал демонстративно отодвигать кресло, готовясь ко сну. В дороге мы были уже пять часов, из них полтора бессмысленно блуждали по грунтовым проселкам.

Габур был водителем, я – инженером. Оба бывали на узле, но всего по разу. При выезде каждый из нас был уверен, что другой в курсе схемы проезда. На первой же таежной развилке нас настигло разочарование в профподготовке своего спутника.

Я просто молчал. Непритязательным управленцем здесь быть легко, главное – давать минутку на показательный бунт.

Габур достал маленькую подушку из-за спины и раздраженно уставился на меня. Моя задница совершенно не торопилась освобождать ему лежбище.

– Чё сидишь?

Я просто молчал. Бессильно посверлив меня глазами, Габур швырнул подушку назад, начал тихо материться на каком-то кавказском языке, дернул первую, и мы покатились навстречу гипотетическим огням.

Вахтовый поселок буровой встретил нас через полтора километра. Это было огромное пространство, заставленное маленькими жилыми вагончиками. Без забора, но со шлагбаумом на въезде. В наших картах и технологических коридорах его не было даже близко. Я пошел узнавать дорогу. Задача, предположительно, гиблая в одиннадцатом часу ночи.

Коренастый охранник на дороге от души поржал над моими злоключениями, но быстро пустил внутрь. У первого же жилого модуля на меня вылетел голый мужик, кренившийся в сторону обочины с огромным тазом воды. Окатив начавшую индеветь землю у моих ног, он вразвалочку побрел обратно. Уточнив у него месторасположение руководства, я продолжил продираться сквозь вагончиковые джунгли.

– Налево, направо, налево, налево, белая обшивка… – Мантра повторения должна была уберечь от еще более нелепой потери на местности.

Внутри вагона руководства активно шло совещание из шести инженеров. На столе была развернута огромная геологическая карта, вокруг которой велся какой-то спор. На меня даже не оглянулись. Бесцеремонно прервав рабочий процесс, я прошел к началу стола и описал ситуацию. Никто даже не ухмыльнулся.

– Ясно. Да, мы вас знаем. Иван, дай шестую карту. – Деловито и быстро местный руководитель отодвинул свой разбросанный инвентарь – блокноты, рации и карандаши. Парень был молодой, лет тридцати, гладко выбритый, с детскими, улыбающимися глазками.

– Видишь, мы здесь… не видишь ведь ни хрена, мелко тут… Степан, дай-ка фонарь… вот дорога идет, вы здесь приехали… едешь обратно вот сюда, третий поворот налево будет. Там прямо, и у первого поворота направо увидишь ЛЭП. По ней до трубы газовиков. Смотри вот здесь, налево и будет просека к вашему узлу. Понял?

Я обреченно кивнул.

– Давай еще раз. Сюда, сюда и сюда. Ясно?

– Вроде да.

– Главное – линию найти. А там не заблудишься.

– Надеюсь, найдем.

– Смотри дальше. Не найдете, приезжаешь обратно. Есть полвагона свободных. Спать положим. Вернетесь до двенадцати, кухня еще будет открыта. Баня тоже. Зайдешь с водителем ко мне, я вас провожу. Без спецовки не накормят. Приедете позже – есть сухпай. Буду спать – пинай дверь. Понял?

– Да. Спасибо вам.

– Спасибо – это много. Еще раз, смотри сюда. Третий налево, направо, налево. Понял? Всё, лети, пока не забыл. Надеюсь, не увидимся, но, если что – всегда рады.

Так же, собранно и молниеносно, они вернулись к своему обсуждению. Немного ошарашенный таким приемом, я побрел обратно. Черт, у этих мужиков хотелось остаться. Но работа у буровиков была действительно тяжелая. И там было не до дрязг и норм человеко-часов. Каждый из наших легко мог пойти к ним. Набор был всегда. И зарплата в четыре раза больше. Но никто не горел желанием.

Рассказы о былых годах освоения Сибири, которыми меня охотно потчевали за чаем старожилы, были пронизаны именно этим. Где-то на грани между работой и выживанием, каждое плечо рядом – братское.

Одухотворенный, я влез в уазик, где Габур встретил меня холодной ненавистью. Казалось, даже волосы его густой кавказской бороды встали дыбом.

Подумав о том, что начинать надо с себя, я, распластавшись в самых дружелюбных и извиняющихся интонациях, попросил Габура не гневаться, признал, что все идет не по плану, но сладкий ночлег уже близок, дорога теперь доподлинно известна и, сплотившись, мы вскоре придем к победе.