Многие эфиопы были не довольны происходящим и больше всего тем, что невесту отдают чужестранцу, что древние нарушало обычаи. Гневом неукротимым загорелась толпа многолюдная, и все кидать начали в Персея копья. Иные нашлись, возглашавшие громко, что с зятем должен пасть и царствующий Кефей. Персей стоял рядом с Кефеем и бился как лев, кровью врагов, орошая, скамейки и столы пированья. Юный герой без устали и копья бросал, и тугую тетиву натягивал гнутого лука, и мечом серповидным рубил, и даже случайно попавшим в руки крепким поленом, что дымилось на алтаре, вражеских лиц дробил вдребезги кости.

Однако врагов, опьяненных всюду лившейся кровью, живых оставалось все время намного больше, чем мертвых. Много людей в зал для пиров с улицы с криком ворвались. Во что бы то ни стало с чужеземцем – героем покончить было стремленье у всех эфиопов. Ополчились ряды отовсюду единодушно, вражда на заслугу и честь ополчилась, забыв о том, что на свете есть справедливость! Богобоязненный тесть и теща с женой молодою тщетно стоят за Персея, наполняя лишь воплями сени, их оружия звук и поверженных стон заглушают.

Бог Амон веревку могучей вражды, всем ужасной, на стороне эфиопов простер, – прочную, крепкую, многим бойцам поломавшую руки и ноги. Вот неистовая Энио кровью обильной оскверненные заливает пенаты и вновь замешать поспешает сраженье. Тут окружают Персея сотни вооруженных мужей и впереди них с пеной на черной бороде брат Кефея Финей. Летят, словно хлопья снега в пургу, многочисленные копья и стрелы над пиршественными столами, но пока мимо Персея.

Тут герой понял, что, если он не истребит сразу всех, кто не справедливо на него ополчился, то тут же рано иль поздно обязательно будет убит, и не мать предаст его мертвое тело с плачем огню, а эфиопские собаки будут в поле зубами терзать его тело. Он прижался спиной к камню огромной колонны, обезопасив свой тыл и, уяснив, что пасть неизбежно должна перед множеством врагов его доблесть, мрачно промолвил:

– Что ж, раз сама жутколикая богиня Ананка меня к тому принуждает, помощи я буду искать у врага! Отверните же в сторону лица скорее, те меж вас, кто смерти мне не желает!

И быстро вытащив из сумки ужасную голову Медусы – Горгоны, он ее приподнял, чтоб видели издали многие, и тот, кто увидел ее ужасающий взор, тут же застыл изваяньем неподвижным из камня. Однако другие из-за их каменных спин истошно орали:

– От малодушия вы, а совсем не от мощи Горгоны остолбенели! Накинемся на него товарищи разом, совместно. Наземь повергнем и убьем юнца-чужестранца вместе с его чародейным оружьем!

Но и они, лик Горгоны узрев, словно остолбенев, в камень тотчас обратились. Оставшийся в живых один лишь Финей пожалел, наконец, о неправедной битве. Только что ж делать ему? Он лишь каменные образы разные видит, он и своих узнает и, по имени каждого клича, помощи просит; не веря себе, касается ближних тел, – но остывают они, становясь каменными изваяниями. Тогда отвернулся Финей, чтоб только голову Медусы – Горгоны не видеть и так, жестами умоляя, в стороны руки простер, полную изъявляя покорность, и просительно молвил:

– Ты побеждаешь, Персей, так отврати это чудище, в камень все обращающий лик Медусы. О, отврати, я умоляю! Не злоба к тебе, не царствовать жажда к брани подвигли меня: за невесту любимую я начал сражение. Теперь признаю, что право жениться заслугами ты приобрел, а я – простым ожиданьем. Не уступил, – и очень теперь сожалею. Из всего, о храбрейший, мою лишь бессмертную душу ты мне уступи, да будет твоим все остальное!

И говорившему так врагу, Персей, глядя на него спокойно, серьезно и твердо, язвительно отвечает:

– Что, о Финей боязливый, дать, тебе ныне могу, – и дар то не малый для труса! – Дам, и ты страх свой откинь. Не обижу тебя я ни железом, ни медью. Наоборот, тебя на века, как памятник некий, потомкам оставлю. Будешь всегда на виду ты в доме у нашего тестя, чтобы супругу мою утешал давно нареченного образ!

Молвив такие слова, Персей Форкиды ужасную голову быстро понес к тому месту, куда был Финей лицом обращен трепетавшим от страха. И, между тем, как глаза от лика Медусы отвернуть он безуспешно сначала пытался, все ж не сумел, и шея окоченела его, и в камень слеза затвердела, но умоляющий лик и уста боязливые в камне видны досель, о пощаде мольба и покорности знаки.

Прибыв вместе с молодою женой на остров Сериф, Персей застал милую мать, вместе с праведным Диктисом, припавшими к алтарям богов в поисках убежища от преследований Полидекта, нечестивого правителя небольшого скалистого острова Серифа. Тогда он вместе с Данаей и Диктисом и с сумкой заплечной смело вошел в царские покои, где Полидект принимал своих друзей и громко царя обвинил в подлом обмане:

– Ты Полидект – лгун и негодяй, ты даже не ездил соревноваться на быстрых квадригах с Эномаем потому, что все время добивался не Гипподамии, а моей матери Данаи. Я же сделал все, что обещал и обезглавил Медусу-Горгону. Ты думаешь, если сын хитроумного Крона скипетр тебе дал и законы, чтоб царствовал ты над другими, то тебе можно все? Но есть еще дева великая Дике, рожденная Зевсом, славная, чтимая всеми богами, жильцами Олимпа. Если неправым деяньем ее оскорбят и обидят, подле родителя-Зевса немедля садится богиня и о неправде людской сообщает ему. И страдают за нечестье все люди, даже цари, злоумышленно правду от прямого пути отклонившие.

Однако ни юноши новая доблесть, ни прежние беды его и Данаи все же исправить не справедливое сердце царя не могли. Он ненавидел упорно Персея, непримиримый, и не было неправому гневу предела. Полидект, не придумал ничего лучше, как обвинить Персея во лжи, сказав, будто тот измыслил, что Медусу убил.

До сих пор Персей колебался и у своего спрашивал сердца совета:

– Надо ли мне царя этого смерти предать или милостиво простить? Ведь брат он благочестивого Диктиса и владыка небольшого народа, среди которого я вырос. И подаяниями царскими нам с матерью не раз помогал…

Теперь же Персей рассердился, и сердце его ужасной злобой наполнилось, грозно прищурив глаза, он Полидекту ответил:

– Так ты мне не веришь? Будучи сам лгуном и других лжецами считаешь? Я дам тебе знак непреложный. Поберегите глаза, кто не хочет навсегда изваянием стать!

Воскликнул герой, и Медусы ликом ужасным царево лицо превращает он в камень бескровный. Вместе с правителем окаменели и его царедворцы, застыв точно в таком же положении, в котором были, когда против воли взглянули Горгоне в магические глаза.

Персей сделал рыбака Диктиса царем острова Серифа и, оставив на его попечение теперь не только Данаю, но и супругу свою и мать Андромеду, поспешил на поиски Афины и Гермеса, чтоб возвратить меч серповидный, крылатые подошвы и щит полированный медный, а главное – спросить, что делать с чудовищной головой, совсем не утратившей ужасного дара.

Согласно Страбону, комические поэты говорят, что от взгляда ужасной Медусы-Горгоны окаменели все жители острова Сериф. Персей отомстил им за мать потому, что они помогали царю, желавшему взять Данаю в жены насильно. Поэтому этот остров и сейчас так каменист и скалист.

Говорят, когда Персей пролетал над Аргосом, где издревле правила златотронная супруга Зевеса, он услышал, как его призывает жрец Мелампод, знавший язык птиц и зверей и первый из смертных наделенный даром пророчества. Мелампод, придя из Мессении в Аргос, исцелил от бешенства аргосских женщин и стал там жить, получив две трети царства для себя и брата Бианта.

Прорицатель пользовался заслуженным уважением у аргосцев, и хитроумная Гера, приняв его облик, стала созывать аргивян для брани с Вакхом – ненавистным ей сыном Зевса от фиванской царевны Семелы, дочери Кадма и Гармонии. Гера резвых сатиров уже изгнала из Аргоса, и тирсы вакханок отвергла, и даже старого Силена, бывшего воспитателя и кормильца Диониса прогнала. Бромий разгневался и наслал безумие на племя жен инахийских. Ахеянки с громкими воплями понеслись по перекресткам, нападая на всех, кто попадался на пути. Безумные женщины даже стали резать острыми ножами своих же младенцев.