Руководство не ожидало такого быстрого возвращения и несколько раз переспрашивало, всё ли верно сделано. Часы показывали пятнадцать минут восьмого вечера – время, установленное на взрывателе.

Полкан тёр подбородок пятернёй, Санька, сжав зубы так, что желваки ходили, глядел на Игоря, а тот думал, где они могли ошибиться, но тут раздался взрыв. Первый в долгом ряду.

В Москве в программе «Время» в этот день передадут о введении ограниченного контингента войск в Афганистан. Только Михаилу Никифоровичу Гордееву было не до этих известий. Жена ему преподнесла такую новость, от которой мужчина впал в ступор. Ничего не видел и не слышал.

«Ах, Алёнка, куколка! Чего же ты натворила? Ведь всю жизнь себе испортила! И было бы из-за кого… Ладно бы красавец, каких свет не видывал, а то без роду, без племени», – глядя в светящееся огнями иллюминации окно, рассуждал Михаил Никифорович, уже немного спустя, после того как улеглась первая волна негодования на жену и дочь. А он уж начал думать, не заболели ли они обе разом: Новый год на носу, а подарков под ёлку не заказывают.

Вот подарок так подарок преподнесла любимая доченька… Как людям теперь в глаза глядеть? Ведь он надышаться на неё не мог, одна она у них, припозднились они с Лидией с детьми. Старой крестьянской закалки, рождённый в двадцать четвертом году, он остался без родителей: сослали их в Казахстан. Да по дороге болезнь всех скосила – он один и выжил. Мать его ещё совсем грудного от сердца оторвала, оставила родне, чем и спасла.

Воспитывала Михаила Никифоровича тётка по отцу, у которой своих мал-мала меньше. Что уж говорить про одёжку, когда сыт не всегда был… Нет, тётка не злая и не скупая была – чем богаты, как говорится… Только ему без кола и двора не с руки было жениться. А потом Советская власть выучила: сначала на рабфаке, а потом агрономному делу.

Он помнит, как отделился от тётки: братья двоюродные женились разом и пока пристрои делали, спали все на отделённых занавесками кроватях. Сколько ночей он слушал, как сопят они со своими жёнами в метре от него. Тогда он у бывшего председателя колхоза разрешение взял – спать прямо в правлении на скрипучем дермантиновом диване. Потому и на работу раньше всех приходил и уходил позже всех.

В результате заметили его в области, и для начала отправили председательствовать в соседний колхоз, который после войны всё никак из ямы выбраться не мог. Вот тогда он первый раз своё жильё получил – заброшенный дом. Наверное, из него когда-то выслали хозяев… А он, суеверный, прощения у домового попросил за то, что вошёл хозяином.

Молодой был, сильный, энергичный – днём на работе, а вечерами летними потихоньку домишко в порядок приводил, да вот только кроме стола, табуреток и деревянного топчана в нём ничего и не было. Одежду, какая у Михаила Никифоровича была, на гвоздь в стене вешал. Это сейчас у председателей колхозов дома лучше и богаче всех в деревне.

Видимо, за эту простоту народ его и полюбил, ведь слушались и рвали жилы и в посевную, и на прополке, а уж про уборочную и говорить не приходится.

Трудное время было, но почему-то счастливое. Оказаться бы опять в нём – променял бы своё место в обкомовском кресле, где, сколько не гоняйся по области, не снимай с бедовых голов стружку, всё равно сплошные приписки, чтобы в центр отрапортовать об успехах. Может, стар он стал, но захотелось ему вдруг на покой. Или опять в деревню с Лидией.

Ему уж тридцать три исполнилось, когда она учительствовать в его колхоз приехала. Могла бы и в городе устроиться: как-никак дочь героя войны – генерала Авдеева. Мать её до сих пор себя генеральшей чувствует, а ведь к восьмидесяти ей… Только Лидия романтики захотела и бедноты не испугалась. Правда, стараниями Софьи Андреевны дом быстро оброс вещами. Но, слава богу, не жила она с ними: уж больно въедливая бабёнка, таких сроду с простолюдинками не спутаешь.

Она, конечно, стара, но до сих пор ровно голову держит. Небольшого роста, но как будто выше всех. Вот завтра он с ней непременно поговорит, как это они, две гусыни, одного лебедёнка не углядели.

Ах, Алёнка, Алёнка! Если бы раньше сказала матери, может, они что-нибудь бы и придумали по своему бабьему делу… Ну а теперь-то что? Четыре месяца уже ребятёнку. Шевелится, шустриком расти будет.

Попробует он завтра выведать, куда этот гусь делся. Как бы на смех самого не подняли… дочь даже фамилии смельчака не знает, только имя – Александр. Нет, таких Александрами не кличут, Санька он и не больше. Хорошо, что хоть фамилию друга знают – Кузнецов.

Михаил Никифорович отошёл от окна, из которого тянуло холодом. Зима, а снега кот наплакал – помёрзнут озимые…

Прокрался на цыпочках к комнате дочери, приоткрыл дверь. Свет из коридора осветил бледное исхудавшее лицо Алёнки.

«Вот два старых глупца, – подумал он про себя и жену, – ведь ещё в октябре, когда отдыхали в Сочи, мутило её от шашлыков и рвало. Только мы ж тогда решили, что отравилась чем-то она… А тут, оказывается, в подоле принесла, непутёвая».

Софья Андреевна узнала о беременности внучки только после разговора дочери с зятем. Было ли это для неё ударом, неизвестно, но бессонницу, на которую её редкие подруги жаловались при встречах, она использовала с толком. Чтобы не выглядеть завтра перед зятем ощипанной курицей, она продумала весь разговор до мелочей.

Ах, как ко времени эта война в Афганистане. Её Владимир Петрович опять бы сказал: «Софи, ты не потопляема». Конечно, не такой судьбы она желала своей непревзойдённой красавице-внучке. Только Софья Андреевна, несмотря на то, что была из бывших, а, может быть, именно благодаря этому когда-то в молодости имела бурный роман. Жаль, что внучке об этом рано ещё рассказывать.

Давно это было для других, а сама она помнит его как сейчас… Ухаживал за ней Владимир, тогда командир конного отряда, совсем не по-дворянски. Некогда ему было: революцию делал. И сбегала Соня из дома, когда папенька её, земский врач, крепко засыпал. Его тогда и день, и ночь вызывали к больным да раненым. Прислуга помалкивала: она же барышня, они ей не указ. Грешна она всё-таки перед родителями… Сеновал у них тёплый был, сена запасали много – куда же земский врач без лошадей… И ведь её Володя сначала огонь и воду прошёл, а только потом посватался.

Нравилась ему её смелость и отчаянность. Она умела перевернуть всё с головы на ноги и при этом остаться правой. Он ей признавался, что никогда бы без неё генералом не стал. Жалко, после войны раны его в могилу свели. Но она до сих пор с ним советовалась. И получалось.

Наверное, и сейчас кивает головой на то, чего это Лидия удумала – отправить внучку к сестре Михаила в деревню, чтобы она там выносила младенца да родила. Они здесь, значит, от жиру беситься будут, а девчонка – на сносях в деревне щи пустые хлебать.

Софья Андреевна понимала, что зря себя накручивает, потому что никто в деревне пустых щей не ест. Но к утру она была готова постоять за себя и за внучку.

***

Лидия Владимировна ждала мать раньше, желая с её помощью выработать одну линию поведения, но та приехала когда она уже накормила мужа ужином.

Алёнка поела до его прихода и сидела в своей комнате, листая конспекты. Но мыслями витая если не в облаках, то, по крайней мере, где-то рядом с Сашей. Ей казалось, что он не такой суровый и равнодушный, каким был с ней, после… после того самого. Она желала, чтобы он признался ей в любви и сказал, что обязательно приедет к ней и поможет растить сына. Правда, она не знала, кто у неё будет, но ей хотелось сына, похожего на отца, с такими же глазами зелёными, словно крыжовник, и с ресницами густыми, как у девчонки. Она сейчас с удовольствием бы поела крыжовника – кислого-прекислого…

Мать гремела на кухне посудой, когда раздался звонок в дверь, и Алёнка тотчас метнулась к выходу.

– Софочка, как я рада тебя видеть!

Ещё когда Алёнке было два годика, бабушка сказала ей: