Тогда мне было неважно, что он скажет, когда придёт в себя, оттолкнет или распахнёт объятия, лишь бы жил, пусть и не со мной, но жил.

Но он не пришёл в себя, не открыл глаза и не посмотрел на меня, он год вообще ни на кого не смотрел.

***

— Ты понимаешь весь абсурд ситуации? — говорил Брайан, сдерживая злость. — Понимаешь, что я не могу бросить всё, что здесь наработал за всю свою жизнь? Кэт, милая, родная, скажи, что ты отказалась от предложения, а если и согласилась, то это ненадолго, — шептал он, глядя на мои слёзы. — Прошу, — добавил ещё тише.

Я не знала, как ему сказать, что не просто согласилась, а даже не раздумывала на этот счёт. Когда Елена сказала, что меня заметили, что могу вернуться на лёд не просто ради своего удовольствия, а профессионально, я, не слушая всех условий, согласилась. Тогда точно была уверена, что любимый мужчина меня поддержит, что мы с ним в огонь и в воду. Казалось, что мы всё преодолеем, но нынешний разговор показывал обратное.

— Молчишь, — он посмотрел на меня с такой болью, что мне стало тошно от самой себя. — Сколько?

— Контракт на три года.

— И ты уже подписала?

— Нет, но соб…

Договорить он мне не дал, выставив между нами руку. Брайан никогда не делал подобного жеста, он никогда от меня не отгораживался, никогда не закрывался. С ним мы всегда всё обсуждали. Когда мы ещё не состояли в отношениях, когда были просто хорошими друзьями, то договорились об одном:

«Рот создан для того, чтобы им говорить. Не нравится что-то — скажи! Обиделся за что-то — не молчи!»

Мы всегда говорили, но сейчас он молчал. И это молчание убивало медленно, мучительно. По крайней мере, тогда я думала, что это самое страшное, что могло с нами произойти.

— Малыш, это всего лишь три года. Мы сможем. Мы справимся… Вместе…

— Очнись! — вскрикнул он, сделав несколько шагов дальше от меня. — Кэт, мы не в сопливой мелодраме живём, нам не по пятнадцать, чтобы верить в отношения на расстоянии и, как ты знаешь, мне далеко уже даже не двадцать. Это не просто переезд в другой город, это другой континент! Европа, мать твою! — он громко выкрикнул ругательства и ударил кулаком в стену. — Я не так планировал провести эти годы. Родная, ты нужна мне рядом.

***

В тот день мы поставили точку. Брайан не ходил кругами, не пытался найти выход из ситуации, да и что его было искать: либо ехать вдвоём, либо я должна была остаться в Нью-Йорке. Он не говорил о глупостях по типу: «ну давай попробуем, а там как получится». Он сразу мне сказал о том, что не сможет, и я понимала его. Я принимала его выбор и даже уважала.

Зная характер моего мужчины, скандалы были бы у нас по несколько раз в день. Сцены ревности на расстоянии были бы обеспечены. Брайан до безумия ревнив, иногда мне даже казалось, что до безрассудства. И пусть я не давала для этого поводов, он был непреклонен. Было время, что обижалась на него, грозилась уйти, но со временем привыкла к такому поведению. Брайан не был агрессивен, по крайней мере, по отношению ко мне, но те, кто проявляли ко мне интерес, очень об этом жалели.

Часто слышала, что ревнивые люди это те, кто просто не уверен в себе, и какое-то время я даже так думала. Но стоило встретить его, как выбросила эту чушь из головы. Когда-то он мне сказал то, что я запомнила на всю жизнь:

«Родная, я более чем уверен в себе и ещё больше в своём выборе. Я уважаю тебя и доверяю. Ревность не оттого, что не верю тебе или комплексы свои прячу, нет. Ревность оттого, что я не доверяю тем, кто крутится вокруг тебя. Если моё, значит, моё во всём».

И так оно и было, я действительно была его во всех смыслах и помыслах. Я отдавала всю себя этому мужчине. Это не значило, что Брайан в чём-то меня ограничивал, что-то запрещал, ставил какие-то условия, вовсе нет. У меня всегда было право выбора, и я осознанно выбирала его.

Но пришло время, когда я выбрала себя, когда согласилась с его предложением расстаться, когда две недели не брала от него трубку, потому что боялась передумать. Я любила Брайана, но не хотела зацикливать свою жизнь только на нём. Я хотела значить что-то и без него. Хотела оставить после себя отпечаток, а не быть просто женщиной известного художника по совместительству хозяина нескольких галерей.

И какой же я дурой была, когда не ответила на звонок, что произошёл в аэропорту. Он ведь не просто так звонил…

***

— Ходж, пожалуйста, скажи, что с ним будет всё хорошо? Скажи, что они ему помогут? — говорила я, рыдая. — Прошу, скажи мне это.

У семейства Бейкеров была отличительная черта среди всех моих знакомых — они единственные никогда не врали. Я знала, что просила у него нереального, но продолжала умолять дать мне хоть призрачную надежду, хоть капельку веры, хоть что-то, за что бы я уцепилась.

Вместо ответа мужчина просто меня обнял. Крепко прижав к груди, Ходж что-то мне шептал в макушку. Я уверена, что это должно было быть что-то хорошее, но упорно не слышала ни единого слова, продолжая причитать, цепляясь за его рубашку.

— Тише, маленькая, тише. Он бы не хотел видеть тебя в таком состоянии, — прошептал мужчина, слегка отстранившись.

Вытерев с лица слёзы, Ходж постарался улыбнуться, но, откровенно говоря, у него это получилось паршиво. Представить тогда боялась, каково было ему, мало того, что брат был в операционной, так ещё и я, истеричка, под боком. Чужая. Та, которая только больше печали сейчас нагоняла.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — сказал Ходж, обратно притянув меня в объятия. — Не смей. Ты — член семьи.

— Но мы…

— Знаю, — перебил он меня, — расстались. Это не имеет никакого значения, раз ты сейчас здесь. К тому же я тебе, кажется, уже говорил: что бы у вас не произошло, ты всегда знаешь, к кому можно прийти за помощью. Друзья ведь, кажется, так и должны поступать?

Несколько минут, на которые мы смогли отвлечься, на время скрыли кровоточащие раны, но это было до тех пор, пока я не поняла, где нахожусь.

В тот момент мне казалось, что я сходила с ума, что моё сознание медленно, но уж слишком уверенно покидало меня без возможности на возвращение. Казалось, что ничто не смогло бы разбить истерзанное сердце ещё больше. Но как же я ошибалась.

Раздавшийся за спиной звук каблуков будто громом проходил по помещению, создавая отвратительное эхо. Повернувшись к раздражителю, я увидела Наоми, подругу, которая так и не смогла меня простить.

С ней мы познакомились с Брайаном одновременно, и если я изначально была заинтересована в дружбе с ним, то Наоми хотела большего, о чём часто намекала ему. Но он сделал выбор в мою пользу, и, по правде говоря, у нас всё как-то так закрутилось, что я сама не поняла, как от друзей мы дошли к возлюбленным.

— Это всё ты виновата! — закричала она, когда подошла к нам.

В ту секунду я не понимала, о чём она говорила, поэтому уставилась на неё, глупо хлопая глазами. Подруга же продолжала гневно кричать, активно жестикулируя руками. Кто знал, сколько бы это продолжалось, если бы не врач, который сделал замечание, а после и Ходж, что схватил её за предплечье и силком потащил к выходу. Последние слова, что я услышала, прежде чем она вышла, добили меня окончательно:

— Это ты во всём виновата! Я говорила ему, чтобы забыл! Говорила! А он за тобой поехал! Ненавижу!

***

Знала бы тогда подруга, как я себя ненавидела. Знала бы, сколько ночей провела в истериках, обвиняя себя в случившемся. Если бы она только знала…

Знала бы Наоми, сколько суток я просидела возле него, слушая звук аппарата жизненного обеспечения, и как шарахалась, если тот издавал непонятный писк. Сколько ночей сопротивлялась, когда Ходж меня буквально силой выталкивал из больницы и отвозил домой. Сколько волос вырвала от сумасшествия, когда лечащий врач Брайана сказал, что шансы на то, что он выйдет из комы, ничтожно малы, а если и придёт в себя, то, скорее всего, останется инвалидом.

Интересно, а знала ли? Когда сама за всё время наведалась к нему в лучшем случае один раз за месяц, а когда услышала, что он мог не открыть глаза, то и вовсе зажила своей жизнью, забыв о нём.