Отчасти именно в силу героической и романтической природы викингской экспансии анализировать это явление довольно сложно. Достоверных письменных свидетельств той эпохи почти не осталось, а в тех редких источниках, которые до нас дошли, слишком многое порождено страхом или является плодом поэтического воображения. Страх двигал людьми, добавившими клаузулу к литании: «Избави нас, Боже, от неистовства норманнов»; поэтическое воображение создало викингскую колыбельную: «Мама сказала, что мне купят корабль и прекрасные весла… И потом мы войдем в гавань и будем рубить людей, одного за другим» или триумфальную предсмертную песнь Рагнара Кожаные Штаны в змеиной яме: «Мы рубились мечами! Я… сражался в пятидесяти жестоких битвах и еще в одной… Умру я смеясь».

У современников — английских и франкских хронистов — викинги вызывали такой ужас, что для иных чувств не находилось места. Они видели в нашествиях пиратов-язычников бич Божий, наказание за грехи, исполнение пророчеств. Викинги были «бедой и великой гибелью, появлявшейся от севера»[6], лисами в винограднике, волками в овчарне, водами, затопившими землю. Но прежде всего они были «нехристи», «идолопоклонники», «варвары».

Для поэтов и рассказчиков саг, творивших в позднейшие времена, возможно, на Западных островах или в недавно колонизованной Исландии, викинги стали героями рыцарского романа. В представлении этих авторов, делавших упор на «личностное начало», первые набеги и последующие военные кампании были делом отдельных героев, полумифических военных вождей, вроде Рагнара Кожаные Штаны или Ивара Бескостного.

Нынешние историки, со своей стороны, пытаются объяснить возобновление западной миграции влиянием экономических или политических факторов, называя в качестве причин перенаселение, социальную нестабильность и недовольство, которое вызывали у вольнолюбивых людей все новые ограничения, налагаемые формирующимся государством.

Во всех этих представлениях и гипотезах есть доля истины. Но хотя судьба, желание и необходимость, вероятно, внесли свою лепту в развертывание викингской экспансии, непосредственный толчок к ней, как указывал некогда Лаппенберг, дали военные кампании Карла Великого против саксов. В результате этих войн даны и франки стали близкими соседями и взорам северных грабителей предстали сокровища христианской цивилизации; а когда при бездарных наследниках Карла империя развалилась, норманны немедленно воспользовались предоставившейся им возможностью. Так или иначе, первые сообщения письменных источников о викингских набегах на Англию, Ирландию и Фризию относятся к последней четверти VIII века, то есть к тому времени, когда границы христианских земель неуклонно продвигались на север и великий франкский король предпринимал последние шаги, завершавшие создание империи. В 810 году убийство датского конунга Годфреда, принявшего под свою защиту беглого саксонского вождя Видукинда, помешало разразиться жестокой войне между франками и норманнами. Карл Великий заключил мир с наследником Годфреда, но страх перед будущим омрачал последние годы его жизни, и Карл был весьма озабочен укреплением морских рубежей империи.

Известная легенда о том, как император плакал, глядя на пиратские корабли викингов в Средиземном море, ибо предвидел беды, которые обрушатся на его потомков, вполне соответствует реальной исторической ситуации. Христианский империализм и языческий трайбализм готовы были схлестнуться в долгой отчаянной схватке. Девятому веку суждено было стать эпохой «бури и натиска» (которую не раз сравнивали с предсказанной в северной мифологии «гибелью богов»), «веком мечей и секир» и «веком волков». Новая земля поднималась из глубин моря после «гибели богов», и в итоге, из столкновения противоборствующих сил, родилось новое общество, но для этого потребовалось целое столетие войн и грабежей, в течение которого уже само слово «викинг» — с его неясной (как и у слова «сарацин») этимологией и грозным смыслом — наводило ужас на весь западный христианский мир.

Когда в 814 году Карл, «великий и правоверный император», упокоился навеки в кафедральном соборе в Ахене, это означало, по сути, возвращение к царству Хаоса. Сын и наследник Карла, Людовик Благочестивый, хотя получил хорошее воспитание и был человеком просвещенным и искренне верующим, оказался слишком слаб, чтобы исполнять возложенные на него тяжкие обязанности. Трогательный и жалкий, постоянно конфликтовавший с собственными детьми и не понимавший основных веяний времени, он беспомощно подчинялся судьбе, влекущей его сквозь череду закономерных перемен и случайностей, бунтов и вражеских нашествий. Норманны, славяне, сарацины покушались на границы империи, в то время как непокорные сыновья и амбициозные вассалы затевали внутренние усобицы.

Но именно благодаря раздорам и разногласиям в реально существовавшем обществе старые идеалы мира и единства становились еще более значимыми. Одним из самых тяжелых обвинений в адрес Людовика Благочестивого стало обвинение в том, что он не сумел продолжить дело своего отца, Царя-Миротворца (Rex Pacificus), в результате чего империя оказалась в унизительном и отчаянном положении. Возвышенные нравственные кодексы и учения о принципах правления возникали подобно гигантским фантомам в общих сумятице и смятении лишь для того, чтобы вновь кануть во тьму. Люди мечтали о политическом и религиозном единении и постоянно обращались памятью к «золотому веку» Карла Великого.

В личности Карла абстрактный образ христианского короля получил наглядное воплощение, обретавшее дополнительную притягательность и глубину на фоне окружающего варварства. С тех пор все западноевропейские правители сознательно или бессознательно следовали этому образцу, приобщаясь тем самым к более древней традиции. В понятиях Средневековья Карл Великий вполне подходил на роль «счастливого императора» из своей любимой книги — «О граде Божьем» блаженного Августина, представления которого о христианском монархе, подкрепленные авторитетом римских законоведов и Отцов Церкви и сделавшиеся всеобщим достоянием благодаря легендарной славе Карла, стали идеалом для всех лучших государственных умов Средневековья.

Блаженный Августин учил, что счастье властителя заключается в справедливом правлении, страхе Божьем и любви к Царствию небесному. Он возвышал земной Рим, соотнося его с идеей «града Божьего». Политические мыслители более поздних времен подчеркивали, что король и император представляют государственную власть, и делали акцент на обязательствах, сопряженных с этими титулами, указывая на божественную природу этого служения и непосредственную связь королевской власти с Церковью и католицизмом.

Преемственность, характерная для средневековой политической доктрины, вытекает из непрерывности церковной традиции. Этим же объясняется неуклонный рост авторитета и влияния Церкви, служившей примером постоянства и последовательности в достижении целей, а также нравственным ориентиром в изменчивом царстве вседозволенности. Для христианских народов Западной Европы Рим по-прежнему оставался воплощением законности и порядка и символом «цивилизованного мира»; однако средоточием их надежд и честолюбивых устремлений постепенно стал не республиканский или имперский Рим, а город святого Петра. Реальная сила папства состояла в том, что его право на господство имело высшую природу, благодаря чему римские прелаты успешно противостояли любым превратностям судьбы, даже когда в самом Риме вспыхивали мятежи. Папа Лев III, из рук которого Карл Великий в Рождество 800 года получил императорскую корону, умер в 816 году, опороченный и ненавидимый восставшими против него римлянами. Далее папский престол занимали один за другим четыре прелата, правившие недолго и бесславно, и лишь в 827 году при Папе Григории IV Церковь сумела использовать себе во благо ситуацию, сложившуюся в результате ослабления и развала империи.

Начало правления Людовика Благочестивого было довольно многообещающим. Мирные переговоры, миссионерская деятельность и попытки политического вмешательства в сложную династическую борьбу в Дании составляли основу его отношений с северными народами. Славян на восточных границах и сарацин в Испании, невзирая на постоянные бунты, удавалось пока сдерживать, и в Италии власть императора упрочилась.