– Почему? Он напал на тебя. Ты едва не умерла!

– Не знаю. Мне его так стало жалко, когда он ползал вокруг куста и звал меня…

– Ну, так отозвалась бы! – обиженно бросил Паучок. – Посмотрела бы, как он тебя пожалеет.

– Нет, отзываться я не собиралась, – не приняла паучьей иронии Божья Коровка. – Страшно было! А к нему возникла жалость… Мы так хорошо дружили… Природой любовались, слушали трели птиц…

– Вот он и принял дружбу за… любовь.

– Но я же повода не давала!

– В твоём понимании – не давала, а в его – даже очень. Дружба и частое общение для него достаточный повод.

– Да… Теперь я вспоминаю, как он смотрел на меня… А мне и в голову не могло прийти…

У Паучка от «жарких объятий» Водяного Клопа болели все рёбра, паутину он почти не плёл и лапками перебирал уже не так бойко. Однако он старался не ныть и держаться мужественно, стойко нести свой крест, который по-прежнему украшал его спину.

Только Гигантского Водяного Клопа он не жалел. На это его не хватало. А пострадавшая от Скорпиона Божья Коровка, может, и Гигантского Клопа пожалела бы!..

– Ты говорил, что надо жить как бы поверх зла, – обратился Паук-крестовик к Изумрудному Жуку. – Не входить в него, не зацепляться за него… Но почему-то и добрые дела или чувства могут приносить боль.

– Да, добро и зло, их взаимодействие – как перекрёсток, на котором сталкиваются две машины. От удара – всегда боль. И от столкновения добра и зла неизбежны страдания!

– Значит, столкновения неминуемы?

– Если мы стремимся жить в плоскости добра, которая простирается над плоскостью, где творится зло, то зло нас особо и не касается. Если же плоскости где-то пересекаются (а это происходит, как правило, в нашем сердце), боль и страдания неизбежны… Посмотри на Бабочку. Она порхает, перелетает с цветочка на листочек, никому зла не желает…

– Порхает… пока не попадёт в чью-нибудь паутину!

– Ну, тут уж дело твоих лап…

Паучок и раньше не мог равнодушно смотреть, как трепыхаются насекомые, запутавшиеся в его паутине. Он поскорее выпускал хоботок с ядом, чтобы жертва не мучилась. Но теперь он решил отказаться от хищнического образа жизни.

– Может, зла от меня уменьшится хоть на немного, – делился он с Изумрудным Жуком.

– А питаться чем будешь? Светом?..

– Попробую… Это, наверное, возможно, если освободиться от своего внутреннего зла и не участвовать во внешнем.

Мягкий солнечный свет пронизывал белоствольную рощу, обрамлённую густыми елями и невысокими пышными соснами. Вдали под косогором нежно голубела гладь озера.

Мальчик лет десяти в синей бейсболке, проходя мимо калинового куста, заметил у себя на руке Божью Коровку. Он долго разглядывал её, поворачивая ладонь, когда Коровка заползала на тыльную сторону руки.

Потом поднял руку и произнёс речитативом:

– Божья Коровка, улети на небко! Там твои детки кушают конфетки. Божья Коровка, в небо голубое хочется мне очень полететь с тобою…

Мальчик улыбнулся каким-то своим мыслям, а симпатичная букашка в это время расправила крылышки и взлетела.

Высоко над землёй тянулась от одной ёлки к другой серебристо-фиолетовая нить. Чёрный колченогий Паучок с белыми пятнами в виде креста на спине, неспешно перебирая лапками, двигался по незаметной в прозрачном воздухе дорожке, которую сам же и изготовил.

Во всей природе, напитанной божественным Светом, царила счастливая безмятежность…

Рос на краю поля цветок Анфир.

Когда он был маленьким, только что проклюнувшимся ростком, никто не обращал на него внимания. Даже мамаша Анфира, из семечка которой он вырос, не хотела признавать своего родства.

– Какой невзрачный… Ты кто? – строго спросила она, когда он, едва поднявшись над землёй, повернулся к ней, ища тепла и ласки.

Но юный стебелёк всё равно тянулся к матери. Увы, чем могла она помочь ему? Склонить к нему свою увядающую, с поблекшими лепестками голову? Сказать доброе напутственное слово?..

Да, слово могла сказать. И сказала:

– Мы растём не потому, что такие способные к росту, эта способность заложена в каждом семечке. И не потому, что такие красивые, есть цветы и покраше! А потому, что светит солнце и животворит нас своими лучами. Тянись к солнцу!

Маленькому Анфиру хотелось тянуться к матери – ведь все малыши тянутся к своим родителям, но мать была строга и неумолима, словно неродная.

И Анфиру ничего не оставалось, как жить самому на краю огромного поля, на котором там и сям росли тысячи подобных Анфиру цветков и тысячи тысяч других: васильков и одуванов, иван-чая и колокольчиков, чертополоха и цикория…

Когда Анфир вырос и стал выше окружающей травы, его начали замечать. Обращали внимание на длинный тонкий стебель, на изящные лепестки, менявшие окраску и в течение дня, и ото дня ко дню, на солнечно-жёлтую с чёрными крапинками сердцевинку, светящуюся под небесными лучами.

Возвышаясь над низкорослыми цветами и травами, Анфир более других был подвержен стихиям. Иногда жестокие порывы ветра так трепали его голову с закрытыми лепестками, будто пытались вырвать цветок с корнем. Тяжёлые капли грозового дождя прибивали её к земле, чтобы она никогда больше не возвышалась над другими. Но заканчивался ливень, выглядывало обновлённое, будто умытое солнце, и дыхание новой жизни возвращалось к Анфиру. Он вновь тянулся к небу и распахивал свои переливающиеся лепестки навстречу солнцу!

– Что это?! – однажды воскликнула проходившая мимо девочка, продолжая держаться за руки папы и мамы. – Такая красота пропадает!

Девочка была очень добрая и действительно думала, что цветок в поле может погибнуть. Ей захотелось сорвать его, принести домой, поставить в хрустальную вазу и продлить его жизнь – не дать умереть красоте.

– Этот цветок не сможет расти в комнате, – уговаривали девочку родители. – Он зачахнет…

– Ничего не зачахнет, – упрямилась девочка. – Я буду ухаживать за ним! Менять каждый день воду, подрезать стебелёк… Это в поле ему смерть!

Родители с трудом увели дочь от цветка.

Но едва они дошли до леса, как девочка, сделав вид, что кроме предстоящего сбора грибов её ничего не интересует, улизнула от них и вернулась к цветку. Она попыталась вырвать его стебель из земли, но, на счастье, у цветка оказались глубокие корни, и все попытки вырвать его оказались тщетными.

Тут подоспел отец и оттащил непослушную дочь от цветка.

«Какая злая девочка», – подумал Анфир, приходя в себя от страха и боли.

Когда рядом с ним проросла полынь, он обрадовался: «Теперь я буду не один, и на меня не каждый посмеет наброситься!»

Полынь появилась рядом нежданно-негаданно и, по причине внутренней своей горечи, всегда была всем недовольна.

– Ну, что ты растопырил свои лепестки! – выговаривала она Анфиру, если тот тянулся к солнцу.

– Чего понурился! – упрекала она, когда цветок к вечеру закрывался.

Анфир кротко терпел нескончаемые претензии соседки.

Однажды хорёк, который всегда бродил в одиночестве, не зная, куда приткнуться, почему-то решил выказать своё особое расположение полыни. Увы, как он ни подступался к ней, кроме горечи, ничего не получал. Тогда, сердито испустив зловонный дух, хорёк убегал.

Однако на следующий день приходил снова.

В один непрекрасный день на поле появилось стадо коров. Они лениво передвигались, поглощая на своём пути клевер, тимофеевку – всё, что повкуснее. Долговязый цветок не вызвал ни у одной из них аппетита, но своими тяжёлыми ногами да боками они чуть не пришибли Анфира.

– Вот, торчишь на ветру, эдак недолго и голову потерять! – попрекнула его полынь.