Поначалу я расслабилась, поняв, что Мирон и сам не спешит разговоры разговаривать, не достает, не цепляется, относится как ко всем. За это и поплатилась. Стоило лишь ненадолго потерять бдительность – БАМ! Он выставил капкан, куда я и угодила. Он специально усыплял мою настороженность своим напускным спокойствием, выжидал момент. Нужно было сдержаться, а не впадать в истерику и, уж тем более, не бросаться в его объятия, пусть и с желанием прикончить, но всё же.
Жутко… Даже глаза страшно прикрыть, потому что чувствую, как путы прошлого уже раскинули свои объятия, чтобы затащить в свой плен.
***
– …Опять одна?
Я даже не испугалась резкого окрика, потому что чувствовала его присутствие. Шел за мной от самого ДК. Молча следовал по извилистым тропинкам рощи, которую я обычно обходила стороной, предпочитая бежать по освещенному тротуару. Но в его присутствии мне было хорошо и спокойно, поэтому я смело свернула в темноту сосновой посадки.
– Как тебя зовут? – быстро обернулась, выхватив в темноте силуэт в капюшоне объемной толстовки, что скрывал его лицо.
– Мирон, – парень закурил и ускорил шаг, сокращая расстояние между нами.
– Почему ты меня провожаешь? – так хотелось заглянуть ему в лицо, но смелости не хватало.
– Сам не знаю, – рассмеялся он, задирая голову так, что в отогнувшемся вороте белой футболки снова показался рваный край татуировки. – Сколько тебе?
– Двенадцать будет, – с какой-то глупой гордостью выплюнула я, едва повернув в его сторону голову.
– Поэтому и провожаю, – парень вздёрнул брови, но тут же отстал.
– А тебе?
– Семнадцать, – хрипло рассмеялся он, отставая еще сильнее. – Давай шевели лапками, а то я опаздываю из-за тебя…
***
Я зажмурилась, чтобы прогнать липкие воспоминания, но тут же распахнула глаза. Мне вдруг стало жарко, а легкие вспыхнули пламенем, будто кислород из палатки выкачали. Делала глубокие медленные вдохи, боясь разбудить друзей. Но это не помогало. Дёрнула молнию и выскользнула из палатки, провожаемая любопытным взглядом Катерины.
– Я подышу. Спи.
Шла к берегу, не дыша. И лишь вырвавшись из плотного кольца лагеря, побежала. Остановилась в сантиметре от края пирса, глубоко вдохнула и зарыдала.
Жалость к самой себе захлестнула меня с головой. Дура! Дура! Нужно было бежать от него, а не ждать, пока рванет бомба. Сама фитиль подожгла, так чего уж тут реветь?
– Ты опять одна по ночам шляешься? – его голос заглушил мой плач.
– Королёв, что ты хочешь?
– Честно?
– А ты умеешь? – вытерла слёзы и натянула капюшон толстовки, чтобы не было соблазна подсматривать за Мироном.
– А ты?
– С тобой невозможно разговаривать, Королёв! Тогда невозможно было, а сейчас и подавно!
– А со мной не нужно разговаривать, Сладкая, – его шепот послышался близко. Слишком близко. Тяжелые руки легли мне на плечи, опустила глаза, рассматривая знакомые татуировки, что выглянули из-под манжета толстовки. Руки его поползли вверх и сомкнулись на моей шее. Мирон опустился на колени, прижался к моей спине, и вот – уже его горячее дыхание обжигает мою щеку.
– Не разговаривала ты со мной, Олька, а целовала. Нежно-нежно… И сейчас поцелуешь, – пальцы сжимались на моём горле, дышать становилось всё тяжелее, но этот опасный странный жест вызвал во мне ураган. Перед глазами всё поплыло, мысли смешались.
– Нет! – крикнула я, да так громко, что голос мой эхом загулял по водной глади. Вцепилась в край пирса, ощущая, как рваный край дерева впивается в кожу. Старалась выдавить из себя рвущиеся эмоции, чтобы вновь ощутить приятное спокойствие в теле.
– Да, – Мирон резко развернул меня, как куклу, и впился губами. Как тогда!
Жадно. После его поцелуев у меня губы огнем горели, кожу саднило, а по краям корочки появлялись. Вот и сейчас ласкал мои губы языком, щекотал нёбо до тех пор, пока я навстречу ему не подалась. А после, как обычно, лизнул. Мягкий влажный язык прошелся от подбородка до кончика носа, принося аромат сигарет и сладость кока-колы. Руки сместились с шеи и нырнули под куртку. Действовал быстро, чтобы не успела опомниться и не начала отбиваться. Но я не могла. Лишь застонала, когда холодные ладони сжали мою грудь, стиснув меж пальцев затвердевшие соски.
– Нравится моей девочке, – шепнул и снова лизнул, чуть замедлившись на губах, чтобы пройтись по нежной коже. – Выросла моя девочка, уже нет угловатости, титьки вон какие, в руку не вмещаются. Хороши титьки… Думала, спрячешься от меня за спортивным костюмом? Глупенькая… Только глаза грустные, как раньше, и губы сладкие, как мармелад.
– А ты все такой же наглый, Королёк. Берёшь то, что хочешь, и никого не спрашиваешь.
– А кого мне спрашивать? Матери твоей нет здесь.
– Можно подумать, она тогда тебя остановила, – голос пропал, оставалось только шептать. – Отвали, Королёв!
– Ой, как неубедительно, Сладкая, – рассмеялся он, но не отпустил, лишь сильнее прижал к себе. – Не верю, Олька. Не верю! Ни одному твоему слову не верю.
– Ненавижу тебя!
– А я вот прям чувствую, – резко дернул рукой, пробираясь под тугую резинку спортивных штанов. – Ух… Как мокро. Это от ненависти, Сладкая? Странно, а я думал, что женщина становится горячей, мягкой и мокрой лишь от желания.
– Ты ошибаешься, Королёк.
– Сладкая моя, – шептал на ухо, пытаясь усыпить мою бдительность, пока его жёсткие пальцы правой руки скользят под ткань белья. А вот левая медленной удавкой стала обвивать шею. Капкан… Две секунды, и я оказываюсь беспомощной тряпочкой в его крепких родных руках. От каждой моей попытки вырваться боль пронизывает всё тело, горло сжимается в спазме и пересыхает от жадных глотков воздуха, смешиваясь с собственными животными стонами. Меня трясёт от реакции своего тела. Волна возбуждения накрывает меня резким, болезненным ударом. И лишь его отчаянный шёпот не даёт провалиться в манящую темноту обморока.
– Лялька моя… – шепчет, а сам скользит пальцами по складочкам, намеренно обходя налившийся от бурлящего возбуждения комочек удовольствия. Медлит, дразнит, усыпляет. Снимает броню слой за слоем, пробривается к самому сердцу, сдергивает пыльную ткань с воспоминаний, погружая меня в пучину прошлого, где я была только его.
– Проси давай. Только по-настоящему, – его губы сжимают мочку моего уха, проходя твёрдым кончиком языка по краю нежной кожи. – Чтобы я поверил, проси. И тогда я разрешу тебе кончить.
– Отвали…
– Нет, Олька. До утра буду мучить тебя, – пальцы его вдруг замирают, а потом резко и сильно щёлкают по клитору. Тело моё взрывается обманутым ожиданием облегчения, но нет… Королёв лишь пообещал. Не даст мне этого, пока не получит то, чего хочет. – Давай, милая… Скажи…
– Мироша-а-а-а, – проскулила я, отчаянно дёргая бедрами в поисках его руки.
– Нет! – зарычал он так, что перепонки завибрировали. – Проси, Сладкова! Проси!
– Нет!
– Хулиганка, – выдыхает он, тихо смеётся, а пальцы всё быстрее и быстрее кружат, увлекая меня в сладкий ад. – Моя жадная маленькая хулиганка.
Душа и разум покидают моё тело. Мышцы расслабляются, кожа горит, а бабочки в истеричном испуге мечутся во всём теле. Они словно пытаются заставить меня очнуться, но не могу. Откидываю голову ему на плечо, и его губы скользят по щеке. Я вдруг ощущаю всю силу напряжения его тела, вбираю мелкую дрожь и шумные вздохи. Не одна я на грани. Королёк мой тоже готов взреветь от бушующего возбуждения, но терпит изо всех сил.
Открыла глаза, сталкиваясь с его ласковым, как морской штиль, взглядом. Но это всего лишь миг… Нежность вмиг превращается в бурю, что разрушает всё вокруг, но это всё уже неважно, потому что я, как сумасшедшая, скулю от сладости, что овладевает моим телом.
– Проси.
– Пошёл ты, – выдыхаю я, ощущая, как низ живота скручивает, а по ногам бегут обжигающие мурашки, готовые взорвать моё равновесие на миллион осколков.