– Ля-ля-ля… – прошептал он и резко прижал меня к себе, зарываясь лицом в волосах.

Готова была поклясться, что слышала взрыв. Оглушающий, дезориентирующий. Сладко и медленно убивающий, но все равно разрушающий прежнюю жизнь. Внутреннее спокойствие рассыпалось бьющимся стеклом, а уже забытый звон опять поселился в голове, возрождая чувство дикого страха.

Его руки бродили по моему телу, будто искали подтверждение, что живая, настоящая, не видение. С силой впивались в кожу под тонким трикотажным платьем, дарили тепло, но забирали воздух. Землю под ногами теряла, в куклу бездушную превращалась, но ответила… Поцелуем впился, словно жизненно важным это было. С силой сталкивалась с его языком, словно в поединке участвовали не на жизнь, а на смерть. Сами не понимали, что специально пытаемся сделать другу другу больно. Пусть так, через поцелуй, но зато больно! Зубами щелкались звонко, стонали, от удовольствия и дышать забывали.

– Ты обещал уйти, Королёв! Обещал! – хотела вырваться, но он зубами держал мою нижнюю губу. Не отпускал. Не мог. А я радовалась, что держит. Сжала кулаки, на миг ощутив легкую боль, но неважно это было. Руки сами стали врезаться в его грудь с силой. А Мирон держал губу и отпускать не думал, лишь языком ласкал, словно боль пытался унять.

– Отпусти! Мне больно…

Отпустил. Почувствовала, как рот наполняется тёплой солоноватой жидкостью. Прокусил. Глаза подняла и вздрогнула, вся его футболка почему-то была в кровавых разводах.

– Черт! – зашипел он и стал осматривать меня, словно искал что-то. А перехватив кулак, что продолжал вырезаться в него, присвистнул. – Идем, хулиганка.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Пойдёшь, ещё как пойдёшь, – взял меня за локоть и потянул обратно к дороге.

– Мирон! – закричала я, зарываясь каблуками в грязь, мысленно прощаясь с новыми лодочками. Все равно терять уже было нечего.

– Поздно, девочка.

– Мироша, уезжай. Прошу тебя, уезжай!

Он подхватил меня на руки, чтобы не тащить вверх по склону. Перекинул через плечо и ловко взбежал. Распахнул багажник своего джипа и усадил в него.

– А что такое? Ты не рада видеть старого друга? – достал аптечку и расправил мой сжатый кулак, откуда темными струйками бежала кровь. Черт! Наверное, та ветка шиповника. Я даже не почувствовала.

Скрутил колпачок перекиси и ливанул в ладонь. Жидкость зашипела, стала превращаться в розово-багряную пену, которую он стёр и тут же наложил повязку. Действовал быстро, уверенно, лишь изредка скользя по мне испытующим взглядом.

Рванул зубами край бинта, завязал большой нелепый бант и руки свои ко мне опять потянул. Пальцы сжали подбородок, заскользили по скулам и стали прятаться в волосах.

– Не трогай волосы, – зашипела я, отчаянно пытаясь избавиться от неприятных ощущений. Вертела головой, била руками, пока он не прекратил. – Никогда не трогай мои волосы!

– Не рада? Оля? Или ты надеялась, что я уже сгнил? И тебе не придётся смотреть в мои глаза? Так вот, жив я, Сладкая. Жив! Из-за тебя чуть не сдох, но благодаря тебе выжил. Чтобы однажды заглянуть в глаза твои бесстыжие. Вот!  Смотри мне в глаза теперь! Смотри…

И я покорно заглянула в синюю бездну и зарыдала. В голос! До всхлипов и соплей. Так, как тогда… Боль физически чувствовала. И свою, и его через себя пропускала. Больно, черт, как больно! Не прошло, лишь пылью времени запорошило. А его появление ураганным ветром эту пыль смахнуло, оголив уродство сломанной любви.

– Уезжай, Мироша… Уезжай! Поздно…

– Доброе утро, – я потянулась, расставив руки в дверном проёме кухни.

Бабушка уже пекла блины, заполняя дом волшебными ароматом и уютным шкворчанием сковороды.

– Доброе, внучка, – она повернулась, обняла меня и кивнула на кресло. – Кофе будешь?

– Конечно.

– И бабке плесни, а то с пяти утра на ногах.

Я рассмеялась, потому что у меня язык просто не поворачивался называть эту холёную даму бабушкой. Роясь в грядках, высаживая цветы или просто стоя у плиты, она была неподражаема. Никогда не видела её в чем-то мятом, старом и потрёпанном. Нет, моя Алевтина Николаевна даже дома перед телевизором просто должна была выглядеть так, будто в любой момент могут заявиться гости. Вот и сейчас, несмотря на раннее утро, на ней был чёрный сарафан в пол, что выигрышно подчеркивал до сих пор тонкую талию.

– Из тебя бабка, как из меня Плисецкая!

– Из тебя Плисецкая, как из меня стриптизёрша, – рассмеялась она. – Какие планы?

– Даже не знаю, за что хвататься, – вздохнула, выглядывая в окно кухни, что выходило на веранду.

– Мать звонила, – бабушка, очевидно, решила долго не плясать вокруг да около, выпалив в лоб то, что тяготило её.

– Все хорошо? – прикусила язык, радуясь, что вопрос меня этот застиг, когда я уже отвернулась от пристального взгляда к столешнице, где кофемашина стояла. Мало мне Королёва, что из ниоткуда вырос на моем пути, так еще и матушка объявилась. Ненавижу гороскопы!

– А что с ними сделается? Отец диссертацию пишет, а мать устала от однообразия серых будней и ощущает на своих плечах тяжесть бренного мира. А, забыла… Говорит, бессонница её замучила.

– Алевтина Николаевна, что за сарказм с утра пораньше? – я попыталась натянуть улыбку, протягивая ей голубенькую с золотой каймой чашечку кофе. – Не рановато ли?

– Мишку хочет увидеть, – поставила финальный аккорд женщина и отвернулась к плите. – Я отказала.

– Ну, отказала и отказала. Чего переживаешь тогда?

– А она заявила, что тогда сама придёт в гости. Про права что-то говорила ещё.

– Пусть приходит, – я пожала плечами и снова осмотрела веранду, которую предстояло покрасить.

– Ещё чего? – бабушка шлёпнула тарелку в центр круглого стола, стянула фартук и села на диванчик. – Морду недовольную я и у внука могу посмотреть, когда ты решать задачи для третьего класса его заставляешь. Или вон, к Любке Ростовой могу сбегать похвастаться, что с самого утра ничего не болит. А на мать твою пусть отец смотрит.

– Тогда отведи Мишку к ним сама, – обхватила большую чашку двумя руками, чтобы о тёплую поверхность согреть вмиг похолодевшие руки.

– Ладно, разберёмся. А что у тебя с губой, кстати?

– На грабли наступила, – натянуто рассмеялась я.

– Хм, – бабушка улыбнулась, чуть сдвинула на переносице очки и уперлась в меня своим вмиг ставшим подозрительным взглядом. – Интересно… У нормальных людей от грабель след на лбу, а у тебя на губе.

– Ты же сама сказала – у нормальных!

– И правда, – бабушка прищурилась, но потом махнула рукой. – Хоть на экскаватор напорись, главное – жить начни. А то спряталась за Мишенькой и за ворохом тетрадей, а от жизни отгородилась. Нельзя так. Один раз живем, внуча. Один. Вот мне есть что вспомнить! Я мечтаю, чтобы и тебе было, что вспомнить.

– О! Воспоминаний у меня с избытком, Алечка. За это можешь быть спокойна.

– А я не про прошлое, а про будущее. Тебе всего двадцать шесть!

– Будет двадцать шесть!

– Олька, дурная ты голова, – бабушка сжала мою ладонь в своей, чуть нагнулась, чтобы зацепить мой взгляд. – Ну, отдохни! Напейся, потанцуй!

– Ба, ты провокатор какой-то!

– Просто пытаюсь не дать единственной внучке стухнуть в собственном унынии. Хоть любовничка какого-никакого заведи, пыль-то иногда стряхивать нужно! – не унималась бабушка, не отпуская мою руку.

– Мам! А ты чего меня не будишь? – спасительный детский визг заставил бабушку отстраниться и разорвать свой гипнотический взгляд. – Блинчики! Ура!

– Ещё чего! – я вскочила с кресла и обняла тёплого после сна сына. Вдохнула запах его волос, поцеловала мягкую нежную щечку и прижала к себе крепко-крепко. – Сначала умываться, а потом завтракать.

– Это скучно, мам! Бабуля говорит, что правила иногда полезно нарушать.

– Твоя бабушка педагог от Бога, чес-слово. Пожалуй, пусть Алевтина Николаевна и ходит на твои собрания, раз у вас своя методика воспитания, между прочим, не одобренная министерством образования.