Она позвонила в 32 минуты…

Вторник всегда был их днём, днём их знакомства, днём их единения…

И он струсил, и не подошёл к телефону… И она не смела форсировать то, что суждено было им судьбой. Она любила его, и не стала ущемлять его свободу…

19 октября

Изумрудная тихо обняла Жёлтого… Он сиял от радости её возвращения, от единения с её нежностью, с её ароматом, её миром. Он проникся им насквозь, и был неделим с ней… Она молча стояла, и струилась теплом и мягкостью, ей было приятно, всё, что ей хотелось, было теперь в её руках. Жёлтый вспомнил свои первые стихи:

Он написал их, когда ему было 15 лет, и это пророчество он пытался, плохо ли хорошо исполнить сознательно или бессознательно всю жизнь…

– Не переживай, я знаю, что ты раньше программировал себя, а сейчас становишься всё более и более спонтанным, – сказала Она, обняв его чуть крепче, – я пытаюсь понять, куда девалась твоя чувственность, твоя подлинная сентиментальность и ненадуманный романтизм? Почему твоё сердце стало таким жёстким? Почему ты стал стесняться того, что тебя привлекают первые цветки мать-и-мачехи, появившиеся на пригорках вдоль дороги? И когда ты идёшь с работы домой мимо них, ты не слушаешься своего сердца в желании наклониться и понюхать их, а оборачиваешься по сторонам, глядя на прохожих, как бы они не прочитали твои мысли? Почему ты стесняешься смотреть на Патриарших пудах на облака, ведь ты же хочешь этого, но что запрещает тебе кроме тебя самого? Ты боишься променять искренность на мнение случайных людей, проходящих мимо? Почему ты не бегаешь по росе босиком, как сделал это, сдав диплом? Почему тебе немного неудобно рассказывать, как ты резвился и бегал по полю босиком в костюме и брюках, а потом так танцевал, что забыл, где оставил ботинки, и возвращался домой в метро босиком? Почему тебе тогда не было стыдно в метро, и даже когда ты входил в свой лифт с соседями по подъезду ты не стеснялся их удивлённых взглядов, направленных на босые ноги? Почему ты перестал быть утончённым и внимательным к чужим проблемам и желаниям, отгородившись понятием «это чужая карма, я к ней никакого отношения не имею»? Почему ты забыл, как ты мог умилённо смотреть на смеющегося малыша? Почему ты перестал писать стихи? Почему ты так холоден и расчётлив? Почему ты такой неестественный? – Она смотрела на него любящими глазами, слёзы текли по её щекам, вся блузка уже была сыра от них… Не сдерживая рыданий, не пряча потёкшую на глазах тушь, Изумрудная смотрела в его глаза и продолжала, – Понимаешь, я не хочу тебя ни в чём укорять и упрекать… Понимаешь, просто мне больно, безмерно больно за тебя, за то каким ты стал…

Жёлтый взглянул в её широко открытые любящие глаза, увидел в них искренность, тепло, поддержку и то, что не выразимо словами… он поцеловал её троекратно в губы и радостно взглянул на несущиеся по небу облака…

20 октября

Тяжёлый почувствовал нестерпимую боль в сердце. Эта боль чувствовалась им в ментальном теле, но она пронизывала его тело также в районе ключиц, дыхание было затруднённым.

– Зачем она так? Мне же больно, почему она такая бесчувственная. Мне лучше сейчас отвлечься, не думать о ней, и боль рассосётся, – страдальчески размышлял Тяжёлый.

– Боль не рассосётся, – услышал он голос незнакомки, – сейчас ты рассматриваешь боль пристально, и потому она занимает весь «монитор» твоего сознания. Да, со временем, ты сможешь отвлечь себя от боли, сможешь переключить внимание на другое. Но боль от этого не исчезнет, она останется и будет так же разрушать цельность всех твоих тел. Она будет скрытым ядом отравлять тебя, и при новых обстоятельствах нарыв снова даст о себе знать ещё большей болью. У тебя есть выбор, либо принять эту боль и трансформировать её. Найти её источник в себе, и понять, где ты зажимаешь в себе энергию, которая течёт сквозь твои тела свободным потоком. Либо, снова и снова вселенная будет тебя возвращать к непрожитому уроку, через боль, – её голос звучал мягко и твёрдо. Но Тяжёлому не хотелось верить в очевидность её слов, ведь признать себя источником боли означало начало перестройки всех своих убеждений. А когда рушатся пусть даже неверные и разрушительные схемы (а все схемы ложные), почва уходит из-под ног, а летать Тяжёлый пока не научился.

– Это она доставляет мне боль, это всё Фиолетик, это у неё нет совести и нравственности. Это она издевается надо мной, – возмущался Тяжёлый, – стоит мне ограничить общение с ней, и моя боль исчезнет. Нельзя же быть рядом с теми, от кого испытываешь дискомфорт.

– Смотря для чего ты живёшь, – тихим голосом ответила незнакомка, – если у тебя есть цели устроить это тело в этой жизни без боли, если твои цели в реализациях твоих социальных схем, то я не смогу тебе что-то объяснить, ведь твои глаза смотрят в другую сторону.

– А разве я могу ощутить что-то, кроме как этим телом, его органами? – вдруг перескочил на другую тему Тяжёлый.

– У тебя много тел, ты не ограничен этой физической оболочкой, но её страдания сейчас отражают то, что в тебе искажает Божественную Сущность, которая чрез тебя явлена. Если для тебя не важно, что ты Бог, если не важен тот, кто проявляется сквозь всё, что есть, как я могу тебе объяснить, что кроме этого знания ничего нет, что всё остальное только временные иллюзии туловища, – без слов сказала неизвестная в сердце Тяжёлого, и его сердце отозвалось нестерпимой болью.

– Забыть, всё забыть, жил же я нормально без этого бреда, – шмыгнул носом Тяжёлый.

21 октября

Багровая на мгновение остановилась на самой вершине низвергающегося в океан водопада… ещё мгновение, и весь столь долгий путь будет закончен…

Она стояла на высоте 120 метров и наблюдала, как капли сливаются с целым, миллионы капель…

Вот ещё одно движение, и она достигнет Дома, того, ради чего она столько протекла, сделала столько поворотов, разливаясь то широченной рекой, то струясь ручейком…

Ей так хотелось дать энергию своего знания (ведь она уже достигла океана) другим каплям, находящимся в болотах, лужах, прекрасных озёрах, не имеющих рек, бутылках с минеральной водой, фонтанах…

Она хотела дарить свою любовь им, но…

Она замерла, готовая разразиться плачем: «Зачем мне Дом, когда миллиарды капель даже не ищут Его? Конечно, это их свобода выбора, но как больно знать это и понимать, что я ничего не смогу для них сделать…»

И тут она решила, что МОЖЕТ!

Может «заразить» стоячую воду движением, её энергии любви хватит на это. Она стала светиться оттенками алого. «Да», – сказала она, повернувшись спиной к океану, – «мой путь только начинается с этого момента осознания того, что я люблю! И нет больше той любви, чем оставить личное счастье, личное благополучие ради того, кого любишь». Алая сделала первое движение по новому руслу, в обратном от океана направлении. «Я люблю! Я смогу жить ради них, и если надо, то отдам за них свою жизнь» – и алая струйка потекла по земле…

Эммануил записал эти строки в дневник уже в лаборатории, секретной на столько, что даже намекнуть о направлении исследований он не мог. На дверях помещений вместо цифр и обозначений подразделений красовались плакаты. Эммануил запомнил три из них.