Когда девочки на летних или зимних курсах рассказывали, что ругаются дома с родителями, злятся на бессмысленные требования папы или мамы, Элинор завидовала им: «А меня даже никто не отругает, что вещи разбросаны или задания не выполнены. Ей нет до меня дела». Элинор, когда думала о матери или отвечала на вопросы девочек, не произносила слово «мама». Ей стало привычно говорить про мать «она» или называть ее, как принято при дворе короля «Тея, дочь Ваина». Элинор считала, что семейные беды и неприятности девочек – сущая ерунда, а вот ее боль – настоящая.

Элинор шла позади Жана смотрела на его спину и думала: «Как с ним жестоко обошлось Небо. Как он справился, когда его мамы не стало?» Неожиданное осознание, что есть на свете такие же люди и даже эльф, как она сама, пережившее потерю кого-то из родителей, подтолкнуло к тому, что Элинор перестала себя жалеть. «Бессмысленно выяснять, чья боль больше, моя или его, мы оба пострадали сильно», – Элинор впервые размышляла о страдании другого, ее душа наполнилась благодарностью Жану не только за спасение, но и за его честный рассказ. Но вслух она ничего не сказала.

Ее мысли вернулись к потере питомца, которого отдали «эти». Элинор почувствовала себя предательницей, потому что никак не защитила своего минильвушика Фосео: «Кому его отдали? «Эти» мне все равно не скажут. Попробую его разыскать, может, бабушка что-нибудь знает? Я найду способ вернуть моего маленького друга».

Элинор едва поспевала за Жаном. Быстрая ходьба улучшила настроение, а история, рассказанная мальчиком-эльфом, на многое ей открыла глаза. Она никогда не задумывалась о том, как устроена торговля. Им с бабушкой слуги из дворца привозили все продукты домой, отец, получавший большое королевское жалование, за все платил, все необходимое доставлялось к ним по первой просьбе. Элинор удивлялась тому, что всех торговцев контролировали эльфы при помощи магии. «Как там сказал Жан, у них стелющаяся магия? Интересно, что есть еще какая-то?» – девочка хотела задать ему этот вопрос, но деревья расступились, и они вышли на поляну.

Хмурое небо приветствовало легким ветерком путника, шагавшего по лесу. Для советника короля он был слишком просто одет. Серая рубашка и штаны, заправленные в сапоги, кожаная сумка на поясе, легкий плащ от дождя – удобная одежда, чтобы можно было проходить пешком большие расстояния.

Когда он в таком наряде появлялся во дворце, то сильно выделялся из толпы придворных. Гостям из других городов часто бывало удивительно, что разодетые и украшенные драгоценностями королевские подданные кланяются какому-то простолюдину. Но стоило приезжим взглянуть в лицо советнику или поймать на себе взгляд его цепких глаз, как им сразу становилось понятно, что перед ними человек, наделенный властью. Нартин по прозвищу Великий Пешеход был главным советником короля.

Сейчас он направлялся к своему другу Алеусу, жившему отшельником в лесу. Только у очень значимых жителей города были прозвища. Получить официальное прозвище, это означало то же, что получить титул. Если у человека было прозвище, которое он официально называл при знакомстве, это означало, что он немало потрудился для государства и был одним из приближенных короля. Прозвище Алеуса было Толстяк-Мудрец.

Обычно, когда до жилища Толстяка оставалось две – три минуты ходу, были слышны гомон гусей, кудахтанье кур, приветственные возгласы, издаваемые прочей живностью. Великий Пешеход приближался к дому быстрым шагом, но никаких звуков не доносилось, только человеческий голос нарушал тишину. Громкая речь звучала торжественно, но слов было не разобрать. "Толстяк репетирует роль для выступления в театре?" – Пешеход хмыкнул от нелепости этого предположения.

За невысоким забором хорошо просматривался двор. Корова, пара коз, несколько гусей стояли кружком вокруг хозяина, внимали его речам. Толстяк Алеус взгромоздился на пень, на котором обычно колол дрова, говорил нараспев, вещал животным что – то умное, размахивая руками. Голос его становился то громче, то превращался в доверительный шепот.

Корова со жвачкой во рту, одобрительно кивала.

Заметив гостя, хозяин повернулся и поприветствовал:

– Злобного дня тебе, Пешеход!

– Ты что рехнулся? Желаешь мне зла с утра?

– Вовсе нет, – хитро прищурясь, произнес Толстяк. – Это моя новая философия: признай свое зло, и ты обретёшь счастье. Вот им, – Алеус обвел рукой двор, показывая на мычащих, гогочущих и кудахтающих жителей, – понравилось. Слишком много стало добра.

Поправив шляпу и покрутив на шее кулон огромного размера, Толстяк положил руку на плечо Пешеходу:

– Я расскажу тебе мою новую теорию добра и зла. Рукоплескания в мой адрес тебе зачтутся. Небо оценит твой хороший поступок, – подмигнул он.

– Мне не до твоих глупостей, я шел за советом, – сбросив его руку, раздраженно проговорил Нартин.

– Приветствие: «Злобного дня» – это лучший совет, который можно дать всем. Добра после королевских указов стало слишком много. Надо запретить говорить всем: «Добрый день!» Тогда ситуация улучшится.

– Тебя зря прозвали Мудрецом, – Нартин злился все больше. Он устало сел на лавку.

– Это проблема тех, кто прозвал, – хмыкнул Алеус. – Признай свое зло, и ты постигнешь мир. Каждый человек уверен, что он хорош. А уж наш король тем более.

Толстяк плюхнулся рядом с гостем, привалился к нему:

– Я об тебя сейчас подумаю, – довольным голосом проговорил Алеус, игнорируя раздражение друга. – То, что зло для одного, для другого – добро. Корова дает молоко, ты его пьешь – это добро, а убирать за ней навоз тебе неприятно – это зло. Ты ж не станешь убираться в коровнике? Ты советник короля, а вот для фермера навоз – добро, потому что это лучшее удобрение для растений, и он с радостью его убирает.

– Я что, по-твоему, пойду рассказывать королю про коровник и навоз? – перебил друга Нартин. – Ты что, не понимаешь какая ситуация в городе после этих указов о приумножении добра?

– А почему бы и нет? Может, король займётся сельским хозяйством, соберет группу добровольцев, станет собирать удобрение и постигнет гармонию.

Пешеход пропустил это замечание Толстяка мимо ушей.

– Сегодня вышел новый указ Его Величества по улучшению торговли. Эльфы этого не потерпят, поднимут бунт. Король повысил им налог.

– Эти торгаши – эльфы продали слишком много продуктов и шерсти в соседние страны, дома и железные башни в ближайшие города. А свои души тоже продали… бессмертию. Охотниц на их потроха!

– Не шли проклятий, не призывай бед на наши головы, – устало сказал Пешеход. – Чувствую, серьезного разговора сегодня не получится.

Он поднялся, резко развернулся и пошел прочь.

После часа быстрой ходьбы раздражение Пешехода улетучилось, но нерешенные вопросы требовали ответа.

«Небо, вразуми нашего короля!» – мысленно взмолился Нартин по прозвищу Великий Пешеход, главный советник Его Величества.

Он шел быстро и думал о себе и Мире: «Я мог бы уйти, как Толстяк-Мудрец в отшельники, но мне важно, чтобы в стране было спокойно». Он спросил себя, что для него значит это «спокойно»? И ответил: «Чтобы не было недовольных, устраивающих бунты, чтобы каждое утро начиналось у подданных с улыбки Небу».

Великий Пешеход с благоговением поднял глаза вверх: «Сколько просьб, обращений, слез, требований, жалоб летит в Тебя, Небо, ежедневно. Все жители Мира молят, ругают, взывают, проклинают Тебя. Мы наделяем Тебя могущественной силой, обзываем чёрствым и бесчувственным, а Ты всегда величественно и прекрасно!»

Сердце путника наполнилось любовью и благодарностью. «Нет, – подумал Пешеход, – Небо не служба спасения от неприятностей. Оно не вразумляет и не жалеет, оно посылает знаки. Главное – их не пропустить!

– А ведь мне Толстяк дал совет, про группу добровольцев для короля, а я и не понял! Конечно, он украсил все, как всегда, своими дурацкими шутками, но его идею можно применить. Мне надо с Алеусом немедленно поговорить, – неожиданно решил Нартин.