А может быть еще это и беглое размышление, случайно задуманное на борту милицейского, вернее теперь-то полицейского (в мире-то каком изменчивом живем мы сегодня) вертолета МИ-8МТ 10 января 2014 года в год лошади, настоящей труженицы и невероятной по природе своей красавицы, какими и были моя мать Евфросиния Ивановна Левенчук (Якименко) и моя бабка Надежда Изотовна Кайда (Науменко, Якименко), да и жена моя тоже Наталия Васильевна Левенчук (Сущик это в девичестве).
– И, еще раз! – скажу я.
– Автору хотелось довольно таки искренне и точно уж откровенно высказаться обо всей нашей такой противоречивой современной и не очень жизни, и о её той особой, как физик-практик, и даже физик-теоретик сказал бы обо всей нашей жизненной энтропии её или том постоянном нашем внутреннем горении и одновременном стремлении к определенному балансу и даже к особому её уравновешиванию и даже той особой сбалансированности, и особому её равновесному балансу, ведущему к настоящей стабильности и к великой, и даже величайшей в этом мире гармонии, и той её совершенно законченной органичности со всем нашим разношерстным обществом и сообществом, каким бы оно ни было или в том перенаселенном людьми самом многомиллионном мегаполисе, когда мы друг друга и не знаем, даже соседей по своему подъезду не знаем мы, или в такой как Тиличики маленькой камчатской удаленной от всей цивилизации деревушке, где каждый из нас на виду у всех других односельчан, и вот не нужны тогда откровения какого-то американского ЦРУшника и по крови разведчика Сноудена, что кто-то там о нас всё уж давно знает.
– В нашей любимой деревне нам и скрывать, и скрыть, ничегошеньки никогда не удастся. И даже ни от кого ….
Когда, как у скульптора Гогена, когда твоя рукотворная скульптура поутру, как бы им и не окончена после напряженной творческой бессонной ночи, но ни одной капельки пластилина или глины много раз мятой и такой мягкой уже, ни одного мазка нельзя уж сюда добавить к творению своему, чтобы как-то не нарушить тот первоначальный может быть действительно единственный из возможных твой поистине Божественный телесный замысел, который давно от самого рождения вложен по его же соизволению самого Господа Бога в каждого из нас, кем бы и каким бы мы ни были, расы какой, какими бы талантливыми не родились мы летом или зимой, ранней весной или даже, как я поздней ноябрьскою осенью, или даже в самом начале лютой на мороз зимы…
– И, конечно же, нельзя было мне не сказать и здесь не написать о настоящей нашей возвышенной, одухотворенной всей жизни нашей, да и о невероятно страстной нашей любви, которая и окрыляет, и одновременно воодушевляет меня и каждого из нас, делая человека тем самым земным и совершенным, тем непревзойденным творением самой земной Природы, которое часто само себя и творит, и одновременно еще, как-то и себя же разрушает, то, огорчаясь, то страдая от всей повседневности или от твоего всего непонимания, оставляя твою любовь, как бы наедине вновь и вновь с самим тобою же!
– И, только ли эта твоя любовь к единственной у каждого своей самой родной, самой близкой – матери твоей?
– Только ли это любовь моя к маме моей с бабушкой моей?
– И, понятно еще и уж говорю о более плотской, и об такой осязаемой нашей той страстной любви к жене своей и, той, по-особому может быть новой, вдруг ниоткуда взявшейся той по-философски мудрой платонической отцовской, и также непередаваемой её материнской любви к своим детям и, естественно, той божественно-страстной, всегда с возрастом нашим по-особому окрашенной любви к нашим таким родным, таким желанным и, естественно непередаваемо божественным внукам и внучатам, которых и так долго ты сам ждешь и, неимоверно душою радуешься, когда они так громко еще по ночам и кричат, когда они еще там, в животике мамы своей слегка ножками своими брыкаются, напоминая, что они уже есть, а еще и не слушаются и, тоже тебя любят таким же, каким ты и есть теперь, и буквально вот сейчас…
– И, еще вероятно и наверняка это эссе о нашей всё той же неуемной и может быть в чем-то не утоленной страсти к этой нашей самой простой жизни, нашей всеобщей верности и искренней преданности друг другу и, о том их полном всём философском наполнении этих слов, о всей полноте нашей жизни и её внутреннем том философском противоречии, и понятно самой нашей трепетной и трепещущейся душе, творению тела нашего и не только, и одновременно этого бренного тела нашего, часто и такого больного, и неимоверно болезненного, и даже слегка где-то и подуставшего…
– И как всё это продолжить? – не слышно ни для кого спрашиваю я сам себя…
– И, потом оно, даже о том постоянном нашем стремлении, может быть, с самого рождения нашего к вечной нашей, как это не прискорбно осознавать к смерти каждого из нас, так как сам апоптоз наших всех клеток и всех до единой клеточек в них самих где-то там, в далёком их ядре, не то в их рибосомах или может быть и в самых мощных фабриках ферментов – лизосомах уже давно от рождения нашего, как бы и заложен. Да и самой Природой миллионы лет назад как бы давно и до нас прописан, и даже запрограммирован, чтобы мы, родив и, вырастив своих детей, незаметно ушли, как и наши родители в то черное небытие, как бы нас и не было здесь, и именно сейчас.
– А еще, наверное, и думаю, наверняка в нашу маленькую ту одну единственную зиготу кем-то и когда-то было мимо воли нашей вложен такой всю нашу сущность, поглощающий принцип и такой сложный и одновременной простой, по сути, механизм и, вот наша ранее длинная и предлинная, и не познанная та моя длинная-предлинная каждая, кажется из всех 23-х хромосом более короткая теломера с каждым своим делением понемногу, укорачиваясь с каждым её естественным циклом нашей быстротечной жизни сама при этом, как бы сокращаясь и укорачиваясь при каждом делении клеток моих, сама тем самым часто укорачивает и всю нашу трепетную жизнь легко, поглощая и все волнения наши, и поглощая даже душу нашу страждущую, превращая через годы её, может быть в тот особый внеземной эфир, который и окружает, и каждодневно питает, и подпитывает всех нас, и подпитывает ежечасно даже душу страждущую нашу. И, не только она, но и еще наши земные повседневные, разгорающиеся с каждым разом те особые наши страсти и, рефлексивные или даже арефлексивные вспышки гнева и всех эмоций наших, вызванные противоречием между тем, что мы часто страстно хотим и абсолютно всем тем, что мы ведь поистине во Времени и даже в Пространстве своём еще и можем. Так как истинно Богом нашим и по его божественному единственно верному, и единственно, вероятно в данное Время возможному велению, созданный и еще человек простой, и понятно такой земной и, часто даже невероятно приземленный, так как именно такими мы можем осуществить и сделать многое так, что зачастую даже и физических тех мышечных силенок-то нам не хватает, да и времени часто и зачастую в сутках оказывается всего-то каких-то 24 коротких и быстротечных часика. Да и само земное и космическое безмерное Пространство и вся сила тяжести Землицы нашей часто не позволяет нам осуществить всё то, о чём может и мечтается всю нашу у кого-то совсем короткую, а у кого-то такую длинную-предлинную жизнь, что уж самому хочется побыстрее покинуть эту Землю, легко возносясь во внеземной тот рай и далеко на небеса с настоящего и горящего пламенем кострища своих волнений, и всех твоих переживаний, снова земных же.
А хочется всегда и каждому из нас, и горы легко мыслями своими своротить, и еще героем хоть раз бы в жизни стать, постоянно само выражаясь только в труде и, понятно еще и в творчестве, чтобы тобою затем и все близкие по-особому породному гордились, и еще безмерно радовались за тебя!
А раз, начавшись внутри нас и в каждой нашей клеточке, то часто скрытое где-то там внутри нас движение к естественной нашей смерти и, еще само однонаправленное стремление от рождения и к самой конечной нашей точке – самурайской гордой смерти и неизбежному в конце жизни сепукку нашему, уже само по себе превращается в то особое и такое поистине неизмеримо философское, и может для кого-то даже вероятностно-временно-абстрактное и, не совсем даже и понятное, да и не понятое многими тем незыблемым философским законом «отрицания-отрицания», когда мой родной, мой единственный и не только единственный понимаю это, а еще такой любимый младший сын Василий легко отрицает только уже своим рождением 18 числа в июне 1984 года, своим первым вздохом самого меня – отца и родителя его, а уж внук мой родной Степан, сын его, рожденный 23 октября 2012 года вот также первый раз, вдохнув этот морозный звенящий камчатско-тиличикский ядреный тихоокеанский вольный воздух – сначала отрицает моего младшего сына, и уж теперь и уже дважды отрицает всего меня, такого гордого, такого обрадованного и такого вдохновленного этим поистине божественным обретением его в жизни теперешней моей.
