К сентябрю семнадцатого стало понятно, что с таким фабричным комитетом из спевшихся с хозяином эсеров каши не сваришь. Общее собрание рабочих "прокатило старый комитет на вороных". Избрали наиболее уважаемых рабочих из большевиков.

Во время Социалистической Революции пришлось оборонять фабрику от отрядов юнкеров. Рабочие сами с винтовками заступали на посты, чтобы защитить фабрику.

Пришло новое руководство и на фабрику. Первым делом вскрыли факт масштабных спекуляций. Прохоров прекрасно понимал, что тканей в стране не хватает и ломил цены без стеснения, набивая карманы.

Новое руководство фабрики принялось наводить порядок. Цены не ломить, ткани отпускать туда, где они нужны в первую очередь. Каждая поставка подписывалась в Союзе текстильщиков.

Старый хозяин и его прихвостни как могли вставляли палки в колёса. Конторщики нарочно задерживали выдачу зарплаты, стараясь вызвать недовольство рабочих новым начальством.

Было несколько попыток остановить фабрику или хотя бы сильно снизить объёмы выработки. Старый хозяйский инженер туманно сообщал, что надо бы остановить моторы, а то шкивы износятся слишком быстро. Рабочие сделать этого не дали.

Капиталисты, не стесняясь, подрывали собственные производства, чтобы навредить молодой Советской власти. Ответом стала национализация крупнейших предприятий. Заодно, в народную собственность забрали и запасы тканей на купеческих складах.

Что сделали купцы? Правильно, массово побежали в английское и прочие посольства за паспортами. Проверяющим тыкали в нос свеженький паспорт иностранца. Прямо ссориться с западными государствами Советская республика тогда не могла.

Прав был дедушка Маркс – капитал отечества не имеет. Денежные мешки Родину продадут первыми. Так всегда было.

Только через год, в сентябре 1918 года Трёхгорка наконец стала народной, Советской мануфактурой. Семейке Прохорова и его прихвостням дорога на фабрику теперь была закрыта.

Советская власть сделала фабрику одной из крупнейших в Союзе. Были построены новые цеха, отдельная электростанция. В восьмидесятые Трёхгорка давала рекордные двести миллионов метров тканей.

В новые времена фабрика вернулась в руки капиталистов. Только на сей раз не Прохорова, а Дерипаски. Что сделали новые хозяева?

Правильно, полностью закрыли производство, а здания раздали в аренду под рестораны и бутики. Большевиков, чтобы фабричным комитетом запретить уничтожение крупнейшей фабрики, увы, не нашлось.

Константин Симонов ненавидел Сталина уже лет с пятнадцати. Так нас пытаются уверить его посмертными мемуарами, опубликованными через десяток лет после ухода поэта. Да-да, тот самый лауреат шести Сталинских премий.

Лазарь Шиндель сообщает, что обработал найденные в архиве диктовки Симонова и издал как книгу мемуаров литератора. Книга получилась откровенно странная.

Симонов, якобы, вспоминал, что уже в пятнадцать лет заслушивался издевательской частушкой:

«Ой, калина-калина,

Шесть условий Сталина,

Остальные – Рыкова

И Петра Великого».

Кто не помнит, речь про государственную программу развития промышленности и сельского хозяйства, которую выдвинул товарищ Сталин. Прозвучали эти условия впервые в докладе «Новая обстановка – новые задачи хозяйственного строительства».

Условия крайне толковые. По итогам обсуждения были даны поручения Высшему совету народного хозяйства Союза и Наркомату снабжения. Частушка, скажем прямо, откровенно кулацкая. Слабо верится, что Симонову такое было близко.

Оказывается, в тридцатом году и откровенно националистические, и антисталинские листовочки ходили. Да не просто ходили, а издавались изрядными тиражами на гектографах. Это не тогдашний ксерокс, а почти типографская машинка.

На одной из листовок, памятных Симонову, изображалась речка. На берегу стоят люди одной национальности: Троцкий, Зиновьев и Каменев.

А на другом берегу кавказцы: Сталин, Енукидзе и то ли Микоян, то ли Орджоникидзе. Сопровождается подписью:

«И заспорили славяне, кому править на Руси».

Любопытно, где это товарищ Симонов знакомился с такими листовочками? Стиль-то крайне узнаваемый, например, из фашистских листовок времён финской кампании:

«Бей (лицо известной национальности) политрука, морда просит кирпича».

Это же фирменный заход доктора Геббельса – посмотрите, все большевики из национальных меньшинств. Нацмены разворовали Россию и прочие комиссары с пейсами на плакатах.

Ну нацистам простительно, у них голова так была поломана, а вот Симонов такое где брал? Да были ли такие листовки?

Дальше оказывается, что Симонов очень любил Бухарина:

«В разговорах, которые я слышал, проскальзывали ноты симпатии к Рыкову, к Бухарину, в особенности к последнему, как к людям, которые хотели, чтобы в стране полегче жилось, чтоб было побольше всего, как к радетелям за сытость человека».

Напомню, что Бухарин яростно выступал против коллективизации, за элементы капитализма на селе. А радел в основном за сытость кулаков на селе, предлагая сохранить этих крепких хозяйственников. То, что при этом основная масса крестьян окажется в долговой кабале у кулака, ну что ж, издержки истории.

Именно с Бухариным связан и рассказ Симонова о жестоких Сталинских репрессиях. В сорок четвёртом году его мама нашла старую записку ужасного содержания:

«Милая мамочка, я не приду, меня вызывают ровно на пять часов к Николаю Ивановичу Бухарину. Зачем – пока не могу тебе сказать, пока это секрет, скажу потом. Сын».

Секрет был в том, что молодой Симонов написал новые стихи. И хотел просить Бухарина об их публикации в «Известиях». Но в сорок четвертом Костя Симонов, подполковник, фронтовой корреспондент и лауреат двух Сталинских премий задрожал и немедленно порвал старую записочку в мелкие клочки.

«В те времена это могло бы кончиться плохо не только для печатавшего в Известиях свои стихи студента Литинститута, но и для его родителей. Да и не только тогда, но и в сорок четвертом году».

Ну что, простите, за бред? Симонов, на минуточку, сын царского генерала и княжны Оболенской. Отчим – царский подполковник. Вся родня из благородных.

Да если верить либералам, его за одно происхождение должны были трижды к стенке поставить. Но почему-то с «репрессивного» 1938 года Симонов не в лагере, а член Союза писателей. Какие, к собакам, записочки про секреты Бухарина?

Кстати, про репрессии Симонов с удивлением пишет, что сейчас-то мы «знаем» их ужасающий масштаб. А тогда почему-то «ощущения массовости происходящего» не было. Может потому и не было, что «массовые» репрессии придумали в восьмидесятые с целью развала Союза?

Показательно, как в мнимых мемуарах Симонова извращают, казалось бы, вполне прямые рассказы очевидцев. Симонов пересказывает беседу с Фадеевым об аресте Михаила Кольцова (Моисея Фридлянда).

Фадеев рассказывал, что Сталин спросил, верит ли тот в виновность Кольцова. Когда Фадеев сказал, что не особо, вождь отвёл к Поскрёбышеву и приказал выдать для изучения дело Кольцова.

После прочтения дела Фадеев был шокирован и сомнений в справедливости обвинения не осталось. О чём Фадеев прямо и рассказал Симонову.

Но нет, автор мемуаров с ехидцей вкладывает в уста Симонова такие слова:

«Горечь от безвыходности тогдашнего положения самого Фадеева, в глубине души все-таки, видимо, не верившего в вину Кольцова и не питавшего доверия или, во всяком случае, полного доверия к тем папкам, которые он прочитал».

Вот же Фадеев сам сказал, документы видел, удостоверился. Тяжело признать, но и не признать нельзя. Но нет, наверняка держал фигу в кармане. Ну из лихих лет перестройки виднее.

И в том же духе раз за разом во вполне исторические рассказы Симонова ядовитой нитью вплетаются антисоветские уколы. Что за детский сад – какие-то белогвардейские частушки, листовки националистические вполне геббельсовского толка.