На часах 6:03. Она давно так рано не просыпалась. И она никогда не замечала, как в ее квартире грязно. Взгляд судорожно бегал от одной валяющейся вещи к другой, провоцируя Софи выкинуть весь хлам. Раздражало все. Особенно птицы. Их слишком много, и все они противны ей: разорвать в клочья, уничтожить так называемую «свободу», ведь ее не существует. Мы все зависимы от потребностей, от желаний, от чертовой любви. И птицы, парящие в небе, тоже зависимы: рано или поздно им придется спуститься на землю.

Мусорные пакеты быстро наполнялись. Разорванные картины, игрушки, статуэтки, перья, содранные с люстры, одежда – все летело в черный полиэтилен. Софи не давала себе возможности остановиться. Как заведенная, она выкидывала все, что попадалось на глаза. Стены и полки мгновенно опустели, и лишь сова Мона молча ждала своей участи в углу. Обычно ее пугающий и уставший взгляд сменился на спокойный и покорный. Сова словно ждала того, что с ней сейчас произойдет, и уже была готова упасть в мусорный пакет.

– Тебе здесь не место, – прошептала Софи и запихнула в пакет последнюю птицу в комнате.

Софи немного взбодрилась, но каждый раз, проходя мимо зеркала, она видела отчаяние, которое напоминало ей о недавней ночи. И она начинала ходить на цыпочках, еле касаясь пола, чтобы не нарушить покой Джона. Он был под ней, на этаж ниже. И пол (эта бездушная бетонная плита) стал единственным элементом, что их сейчас связывал. Сняв с себя футболку, Софи робко расположилась на холодном паркете. Мурашки тут же покрыли ее тело, а тянущая и ноющая боль в груди застыла и наконец-то отпустила – Софи уснула.

Минус шесть мусорных мешков. В комнате стало пусто, сиротливо и чисто. Так чисто, что противно. В образовавшейся стерильности она не могла найти себя. Порядок, несвойственный Софи, давил, и она нарочно рассыпала сахар.

Прибралась.

И медленно рассыпала снова. Белые, маленькие крупинки падали причудливым узором на пол, и Софи легла вслед за ними. С утра игравшая песня Pink Floyd – Hey You стояла на повторе.

Сахар впечатался в кожу Софи и застрял в ее волосах, так же, как и Джон, проник в каждую клеточку ее тела.

Провела голая на полу под Pink Floyd – Hey You.

Звонила мама. Лучше бы не звонила.

Это был первый звонок, нарушивший тишину за последние четыре дня. Ломаясь, Софи ответила. С каждым новым словом Жаклин злость и разочарование Софи росли. Она сжимала телефон и мысленно кричала «Замолчи!». На 57-й секунде разговора она прошептала это вслух.

Оказалось, сегодня 1 января.

Сжимая телефон, в котором не было от него ни СМС, ни звонков, Софи разрыдалась. Слезы катились и градом падали на экран телефона. Только сейчас Софи осознала, что это все. Он не придет. Джон Картер ушел. Он больше не напишет ей и никогда не постучит в дверь. И она ему больше никогда не напишет – она обещала себе, и она сдержит свое жалкое последнее обещание. Тишина и чистота, что она так не выносила, станут ее новыми друзьями, а Джон Картер растворится в ее памяти, его прикосновения растают на ее теле.

Сквозь слезы она видела, как рушится мир и превращается в пепел, от которого было сложно дышать и невозможно спрятаться. Она покорно закрыла глаза и, задыхаясь, исчезла в нем.

«Я не хочу жить».

Хочется есть.

Она ест.

Много ест.

Но только пустоту, образовавшуюся недавно, не заполнишь ничем. Пицца, круассаны, ведро любимого клубничного мороженого – все было безвкусно. Запихивая в рот последний кусок пепперони и плача от боли в животе, Софи остановилась.

– Две недели, – ее губы еле шевелились, – две недели, чтобы влюбиться, быть счастливой и быть брошенной… Тебе бы, Илберт, Джон понравился. Такой же, как ты: думает только о себе, и так же, как ты, неуловим. Вы бы могли создать клуб по интересам. И ваш интерес – оставить меня одну.

Тупые мультики.

Софи вымыла два раза окна. Первый раз, потому что они были грязными, второй раз, потому что они были все в разводах. В итоге они и остались в разводах, но сил это исправить уже не было.

Все та же песня на повторе, и она голая на полу. Ей казалось, что только так она сможет установить связь с Джоном. И, замирая в позе эмбриона, покрытая мурашками от холода, она верила, что Джон почувствует ее, вспомнит и поднимется к ней.

Еды нет. Джона нет. Желания жить тоже нет. Она замерзла от января, от одиночества, от душевного холода, что морозил ее изнутри. Натягивая футболку Илберта, Софи замерла. Смотря в свое отражение, нервно стянула футболку и швырнула в стену.

– Сволочь ты, Илберт! Ты тоже ушел.

От собственного крика стало стыдно. Софи взглянула снова в зеркало: она не узнавала уставленных на нее пустых глаз, ей были противны грязные волосы и худое сутулое тело. Она начала ненавидеть себя, Джона, Илберта, родителей, она ненавидела мир и все, что создано этим миром. К горлу подступила тошнота, и она ринулась в ванную комнату.

Разбила банку.

Специально.

Потом еще одну.

Собирая осколки, порезала палец. Тоненькой струйкой остатки жизни вытекали из раны и капали на паркет и стекло. Внезапно Софи стало интересно, как скоро она сможет залить всю комнату кровью. Ей понадобится час? День? Неделя?

Слишком долго.

Она взяла самый большой кусок стекла и приставила к ладони. Одно резкое движение, и она превратит пол в свой личный кровавый бассейн.

Досчитала до пяти, выронила осколок и засунула палец в рот. Привкус крови напомнил о той ночи, когда она осталась одна. Софи пошатнулась.

Закричала от боли, пульсирующей где-то в груди.

Стало только хуже.

Разочарованно Софи села на подоконник и взглянула в окно: там была жизнь. Закрыв глаза, посмотрела внутрь себя: здесь зияла пустота.

Горячая пицца, и снова повод вымыть в квартире все. Снова протереть полы, постирать чистую одежду. И снова распластаться на полу. И снова пытаться ощутить его. Но чувствовался лишь холод, пожирающий Софи, и одиночество, прилегшее рядом с ней в убивающей тишине. Они стали напарниками и единственными союзниками.

В поисках Джона Софи нашла успокоительные, когда-то подаренные им. Она помнила их первую встречу, и если бы она знала тогда, как ей будет больно сегодня, то швырнула бы ему в лицо эти таблетки и захлопнула дверь перед подлецом.