Она знала, что не давала Хисыну ничего материального, но всеми силами старалась не позволять ему опустить руки в трудные времена. Она говорила ему простые, но важные слова о том, что всё наладится, когда он горевал о дочери, которую не видел уже несколько лет из-за того, что мать увезла её учиться в Европу; когда он скупо рассказывал о сложностях на работе, о том, как непросто раз за разом брать на себя всё больше ответственности; когда он печалился от того, что уже никогда не сможет испытать всех прелестей молодости, а будет лишь стареть и заболевать. Когда умерла его мама, и Хисын приехал к Дженни после похорон в три часа ночи, они долго сидели в его машине, и он плакал, совсем как маленький мальчик, а девушка, чувствующая себя в тот момент по настоящему взрослой, гладила его по волосам, и утешала.

– Трудно жить без мамы? – Спросил он тогда, и ресницы его, слипшиеся от слёз, задрожали.

– Иногда кажется, что невозможно, – ответила Дженни, сглотнув комок, подкативший к горлу, – и к этому нельзя привыкнуть. Я всё ещё надеюсь, что она сможет меня спасти. Но, если она не со мной, это и хорошо, понимаешь?

– Что же тут хорошего, девочка? – Он смотрел на неё, старающуюся держаться, и голос его дрожал и хрипел.

– Она сейчас в лучшем месте. И ей не надо справляться со всем тем, что тут происходит, – на последнем слове силы покинули её, и Дженни зарыдала.

Хисын тогда обнял её, и она несколько минут истерично сжимала в руках ткань его пальто, выла ему в плечо и никак не могла успокоиться.

– Прости, – всхлип, – я хотела тебя поддержать, а в итоге, – всхлип, – ты сам меня и утешил.

– Ты не соврала мне. И дала понять, что мама и правда больше не страдает. Впервые за свою жизнь, – он грустно улыбнулся, обхватил её лицо двумя руками. – Спасибо тебе, Дженни. Спасибо за то, что сегодня была со мной.

Да, Дженни казалось, что они нашли друг в друге утешение.

– Почему ты молчишь? – Он вглядывался в её лицо, словно искал там ответ на безумно важный вопрос.

– Мне нечего сказать.

– Тебе не понравилось? Было неприятно целоваться с таким старпёром, как я? – В глазах его заплескалось отчаяние, а голос дрогнул. У Дженни защемило сердце от того, каким беззащитным, каким ранимым он выглядел в тот момент.

– Нет, что ты! – Она махнула руками, всеми силами давая понять, что возраст тут ни при чём.

– Тогда тебе не нравлюсь я? – Морщинки на его лбу собрались в гармошку, а глаза стали большими и испуганными. Будто бы Дженни вершила его судьбу.

– Нравишься, ты мне нравишься, – поспешила уверить его она. Было невыносимо видеть, что такой хороший человек, её друг, её спаситель, так из-за неё страдает. – Ты чудесный человек, и я не знаю, кого мне благодарить за нашу встречу…

Она хотела продолжить. Хотела сказать, что очень ценит его, как человека, но совершенно не воспринимает, как романтический объект. Хотела поблагодарить за всё, что он для неё сделал.

Но Пак Хисын воскликнул:

– Боже, Дженни, как я счастлив сейчас, ты сделала меня таким!

Он обнял Дженни, с силой прижал к себе и зашептал в ухо:

– Как я волновался из-за этого! Как давно хотел признаться! Я так давно никого не любил, моя девочка, и думал, что уже никогда не смогу испытать это чувство. Я так боялся, что ты поднимешь меня на смех, и тогда жизнь точно будет кончено. В ней не останется никакого смысла.

Дженни заледенела. Её руки, до этого успокаивающе поглаживающие его по спине, застыли.

Ещё один человек, умерший из-за Дженни.

Она не могла позволить этому случится.

– Ну что ты, как мог такое подумать, – она заговорила мягко, надеясь не задеть его и не обидеть.

Хисын порывисто отстранился от неё, сжал её плечи. Его глаза, ставшие действительно жёлтыми в тусклом освещении бара, были влажными от непролитых слёз.

– Я люблю тебя, Дженни. Пожалуйста, не оставляй меня, – он поцеловал её ещё раз, так же трепетно и нежно.

А у Дженни внутри обычная её пустыня вдруг превратилась в ледяную.

«Я люблю тебя, папочка! Папа, пожалуйста, не уходи!»

Её сердце заколотилось как сумасшедшее. Она моментально покрылась холодным потом, руки затряслись, а из лёгких пропал кислород. Или, наоборот, его стало так много, что он не помещался в маленькое пространство её тела. Кислород поглощал миллиметр за миллиметром, и Дженни вырвало прямо на пол приличного бара. Она заляпала его туфли и костюм, рвота оказалась на её руках, которыми она старалась прикрыть рот, и на волосах.

– Детка, что с тобой? Перепила? – Он, кажется, и не заметил, что дорогущим его вещам пришла крышка.

Не заметил он и сумасшедших глаз Дженни, и того, как она уцепилась за табуретку побелевшими пальцами.

– Я быстро, – пробормотала она, прикрыла рот рукой – кислороду снова не хватало места – и побежала в туалет.

Дженни рвало долго. Она выблевала, кажется, половину органов, вместе с ужином и алкоголем, и всё никак не могла остановиться.

Слова Хисына и её собственные слова переплетались в голове и долбили, долбили, долбили о внутреннюю часть черепной коробки.

Дженни поняла, что не может больше причинять людям, которые так её любят и столько для неё делают, боль.

Ну и что, что в её мечтах, Пак Хисын скорее был отцом, который ведёт дочь к алтарю, а не тем, кто у алтаря ждёт. Это ерунда. Пока она может делать его счастливым, пока он не говорит больше тех страшных слов о том, что жить не за чем, всё нормально. Она потерпит.

Когда Дженни вернулась в зал, всё уже было убрано, Хисын остался без пиджака, в одной рубашке.

– Прости, – она села рядом, ближе, чем они сидели до этого, – я не рассчитала с алкоголем. Очень быстро пила.

– Ничего, это ты меня прости, что вот так ошарашил признанием. Мне стоило додуматься, что такая красивая, молодая и очаровательная девушка, просто не сможет испытывать ко мне того же. Разве что омерзение, – он смотрел в сторону, пока говорил всё это.

Она не могла позволить такому хорошему человеку страдать. В тот момент Хисын, печальный и искренний, показался ей ужасно беззащитным, и напомнил её саму несколько лет назад. Дженни тоже приходилось умолять не оставлять её, не покидать. Дженни умоляла любить её, но самый дорогой человек не слышал этих слов. Самый дорогой человек ушёл, обрекая её на одиночество и лишения.

Дженни поняла, что сделала правильный выбор.

– Посмотри на меня, – она взяла его лицо в свои руки, точь-в-точь, как он двадцать минут назад. Его глаза снова блестели, и у Дженни заболело сердце. – Я люблю тебя. Я так виновата, что испортила такой момент. Но я люблю тебя. Ты такой добрый, такой удивительный человек. Рядом с тобой мне спокойно и хорошо. Я люблю тебя.

– Правда? – Он улыбнулся так, будто она подарила ему вселенную. – Детка, это правда?

– Я люблю тебя, – повторила она.

И они целовались в этом баре, и Дженни старалась дать ему в разы больше, чем он ей. Она вспоминала украшения, которых набралась целая шкатулка, переводы, улыбку Джису, которая теперь могла выходить из дома чаще, потому что Дженни наняла физиотерапевта, помогающего ей спускаться. Она думала обо всех тех горячих ужинах и хороших вещах, которые появились у неё благодаря ему. И ещё она отдавала долг за все те прекрасные моменты, когда она чувствовала себя полностью защищённой.

Дженни говорила ему слова любви так много раз.

Дженни очень хотела собственным словам поверить.

В его постели, когда она делала всё, что он скажет, даже если ей это не слишком нравилось.

На людях, когда он приводил её в компанию к коллегам и друзьям, и эти взрослые люди, некоторые, годящиеся Дженни в дедушки, рассматривали её, словно какую-то диковинку. Не человека – вещь.

Возле своего дома, когда он сказал, что не будет знакомиться с Джису, чтобы её не смущать, но дал денег на её реабилитацию.

В люксовых магазинах, где он заставлял её мерить десятки нарядов, пока не выбирал что-то на свой вкус. И Дженни вертелась перед ним, но никогда – перед зеркалом.