И вдруг перед её внутренним взором предстаёт одна-единственная картина: Гарри и Рон, распростёртые на земле в паре метров друг от друга. Окровавленная одежда, трясущиеся от усталости тела, зелёные глаза, всматривающиеся в синие, — обоюдная попытка удержаться в сознании и убедиться, что твой друг жив. И Гермиона не знает, что ещё могло бы лучше охарактеризовать её мальчишек в конце этой войны.

— Ты выжил.

Гарри кивает и выдыхает — наверное, он пока не до конца это уяснил. Бóльшую часть своей жизни он прожил в сгущающейся тени Волдеморта и с осознанием того, что может в любой момент погибнуть — от той же палочки, что убила его родителей. Всё, что знал Гарри, — это опасность и угрозы, он так долго существовал под их гнётом, что, скорее всего, сейчас гораздо хуже Гермионы представляет, как жить дальше.

Они проводят время за ничего не значащей болтовней, и когда Гарри интересуется, как себя чувствуют остальные, Гермиона начинает нервничать. Она почти уверена: сейчас последует вопрос о Драко, но что именно отвечать, она не знает.

— Ты виделась с Малфоем?

— Да, — Гермиона задерживает дыхание.

— Передала ему мои слова?

— Да.

Гарри не спрашивает, какой была реакция Драко, — вероятно, он понимает, что вряд ли хорошей. Вместо слов он упирается взглядом в бледнеющие полоски света, заметные сквозь щели в шторах, и в течение нескольких ударов её сердца хранит молчание.

— Знаешь, я убил Люциуса Малфоя, — теперь всё встало на места: и его извинение, и ярость Драко.

— Ясно.

Гарри слегка качает головой.

— Он… схватил Рона. Думаю, Рон потерял палочку, и Люциус… пытал его. Именно он оставил этот порез на его лице. Обратила внимание?

— Да, — собственная ложь ранит Гермиону.

— Я сражался с двумя Пожирателями Смерти, слева подбирался ещё один. И я ничего не мог сделать. Рон стоял там, прислонившись к дереву, ждал смерти, а я не сделал ничего.

— Ты не мог, Гарри. Если бы ты попытался, погиб бы сам, даже не добравшись до Люциуса. А Рон жив, — так ли это? Так ли? Так ли? — и незачем винить себя в том, что даже не произошло.

— Знаю. Я это знаю. Именно поэтому и не чувствую никакой вины. Чувствовал бы… Я имею в виду, если бы что-то случилось.

— Но ты его всё же убил.

— Малфой… Драко Малфой. Я глянул мельком и заметил его. Он держал в кулаке отцовскую палочку, направив свою на Люциуса. Они о чём-то говорили, но о чём именно — не знаю. Драко… его рука дрожала. И я вспомнил Астрономическую башню, потому что картина была та же. Малфой — перед тем, кого должен, но не может убить. Он не мог этого сделать. Я видел.

— И его убил ты.

— Да. Да, я. Потому что не хотел… не хотел, чтобы Малфой передумал. Я не желал давать ему время прийти к выводу, что он может. Как сын будет жить дальше, зная, что он убил своего отца, и неважно, на чьей стороне тот сражался? Гермиона, я нисколько не виню его — я сам не уверен, что у меня бы поднялась рука. Я не хотел, чтобы Малфой жил с этим.

— Я понимаю.

— Это… это же не так просто, верно? Быть обязанным взять на прицел собственного отца. Я не мог отделаться от мысли, насколько многим он жертвует. В конце концов, всё к лучшему, но… господи, Гермиона, это же его отец. Стоять и знать, что вот сейчас ты его убьёшь. И сторона не играет никакой роли, ведь так? Потому что в любом случае ты будешь ощущать себя монстром.

— Но его убил ты, Гарри. Ты не дал ему сделать это.

— В том-то и дело. Я… убил Люциуса на глазах его сына. Я же знаю, каково это, Гермиона. Знаю, что ты чувствуешь, когда кто-то убивает твоего отца — человека, которого ты любишь, несмотря ни на что. И ведь я, я заставил другого пройти через тот же кошмар.

— Гарри, у тебя не было выбора.

— Знаю! Знаю, что не было, но легче от этого не становится, верно? Ведь я убил отца своего приятеля прямо у него на виду.

— Гарри, Драко знал, что это необходимость. Он знал и именно поэтому пытался всё сделать сам. Если уж на то пошло, он больше благодарен, чем зол, что ты избавил его от этого.

— Просто… — Гарри качает головой. — Малфой потом отвернулся — закрыв рот ладонью, он боролся со спазмами и плакал. Без драматизма, конечно, но я заметил, что его лицо мокрое. Затем он снова повернулся и… и посмотрел прямо на меня. Прямо на меня, Гермиона. И богом клянусь: за всю свою жизнь я ещё никогда не испытывал такого чувства вины. Я сам был готов заплакать. Меня чуть не вывернуло. Это был Люциус Малфой, а я никогда так не мучился оттого, что причинил боль другому.

— Ты сделал то, что до́лжно, Гарри. Уверена, Драко это понимает. Тебе не за что себя винить. Люциус был ужасным, отвратительным человеком.

— Я знаю это. Но только… не думаю, что смогу когда-нибудь забыть этот взгляд. Мне кажется, остаток жизни я проживу, видя лицо Малфоя перед глазами.

— Если бы не ты, это сделал бы кто-то другой. Ты поступил правильно.

— Может быть, — шепчет Гарри. — Да. Да, всё так. Но мне было очень тяжело.

— Я думаю, правильные поступки всегда самые тяжелые.

— А ещё говорят, бог не хочет, чтобы мы грешили.

Гермиона улыбается, и Гарри отвечает ей лёгким изгибом губ, откидывается на подушки и, погрузившись в свою грусть, снова молча смотрит на окно.

День: 1438; Время: 17

Гермиона не спит с тех самых пор, как покинула палату Гарри, — она слишком занята поисками нужных людей, но усталость всё же берёт своё. Она побывала в трёх убежищах и пяти домах, но смогла разыскать лишь семерых бойцов — один так вообще вывалился из паба возле больницы, в которую Гермиона вернулась, чтобы ещё раз всё проверить. Гарри как раз собирался выписываться, Драко уже покинул здание. Она понятия не имеет, как они теперь будут скрывать от Гарри новости о Роне.

Гермиона сидит в белоснежном убежище, бездумно пялясь на свою абстрактную работу, что по-прежнему висит на стене. Кажется, прошли десятилетия с тех пор, как они вместе с Дином занимались здесь живописью. Её художества выглядят хуже, чем ей запомнилось, но может, дело лишь в переутомлении и затуманенном зрении?… Хотя вряд ли.

— Где мать Малфоя?

Гермиона удивленно вскидывает голову — странный вопрос, с трудом доходящий до её сознания.

— Я… не знаю.

— О, — Чо шевелит пальцами в воздухе.

— А что такое?

— Этим утром я была в Малфой-мэноре. Джастин и Энтони что-то разглядывали в окне, я тоже подошла и увидела Малфоя… Полагаю, его отца похоронили в поместье… Драко что-то обговаривал со своим адвокатом и смотрителем, ведь по слухам, Министерство бы просто оставило тело гнить.

— Не сомневаюсь, — откликается Гермиона, когда пауза затягивается, — ей хочется узнать продолжение.

— Он немного постоял у могилы. Достаточно далеко от дома, но Джастин и Энтони сказали, будто видели, как до моего прихода он что-то бормотал. Затем Малфой стал копать землю… Я подумала: стоит выйти и остановить его. Знаешь, иногда от потери близких у людей случается временное помутнение рассудка? И я решила… Ну, ничего такого он не сделал. Просто выкопал небольшую ямку и потом зарыл её. Джастин решил, Малфой просто передумал. А мне кажется, он туда что-то положил.

— Это странно.

— Да. Может быть. И вот я подумала: как же ему, наверное, тяжело. Отец погиб, зная о предательстве сына. Я имею в виду… мы же не в курсе, каким был Люциус Малфой. Он, безусловно, злой человек, но мы ведь понятия не имеем, вдруг он был заботливым родителем? Очень сильно любил Драко? Понимаешь?

Гермиона кивает и бормочет:

— Да.

Она замечает, что, занятая своим обедом, Чо на неё не смотрит. Интересно, когда люди стали беспокоиться о Малфое? Сейчас Гарри, Чо и все остальные начали за него переживать, хотя уже давно должны были заметить, что он этого достоин. Но может быть, это только она такая. Гермиона всегда во всём видела нечто хорошее, тогда как другим, чтобы это разглядеть, требовалось время.

— Он одинок, — пожимает плечами Чо. — Отец умер, друзья либо погибли, либо сидят в Азкабане. Будь ты там, тоже бы это заметила, когда он шёл обратно. Малфой знает, что он совсем один.