Кажется, эти двое так же искренне удивлены встретить её здесь, как и она — их, хотя эмоции Малфоя не столь очевидны. Он принимает защитную позу, и Гермиона понимает это потому, что Гарри и Рон поступали так бесчисленное множество раз, защищая подругу. Малфой напряжён и собран, и Гермиона не знает, планирует ли он атаковать, или ожидает нападения.

Она проходит мимо, ещё раз стрельнув в их сторону глазами, и отказывается от идеи обернуться через плечо. Лучше притвориться, что они для неё так же незначительны, как это продемонстрировал Люпин своим невниманием.

Однако как только они с Ремусом оказываются на крыльце и захлопывают за собой дверь, Гермиона не может не отреагировать на постороннее присутствие.

— Почему они здесь?

Люпин устало вздыхает.

— Не сомневаюсь, тому есть несколько причин. Я не знаю всех подробностей, но думаю, это связано с тем, что предложил Малфой.

— Предложил?

— Финансовую помощь. Они давали ему сыворотку правды, это всё, что мне известно. Наверное, он не требует многого, лишь чуть-чуть мира.

— Он не заслужил мира, — она говорит быстро и резко и чувствует, как щёки полыхают от гнева и убеждённости в собственной правоте.

— Возможно. Но дело в том, что им нужен не просто молодой Малфой. Они могут сделать его примером или как-то использовать. И второе нашей стороне выгоднее. Уверен, если его присутствие здесь хоть о чём-то и говорит, так это о том, что Орден сейчас восполняет нехватку финансов, получив доступ к нескольким хранилищам в банке Гринготтс. И я убеждён, что вся та новая информация, что недавно поступила в штаб, связана именно с Малфоем, как, впрочем, и трёхметровый список на моём столе с инструкциями: как снять охранные чары с Малфой-мэнора.

— Так… — Гермиона трясёт головой. — Значит, он просто дал им денег и стал членом Ордена? В то время как он убил…

— Нет-нет. Ему гарантировали неприкосновенность. Что означает, если он не будет даже косвенно в чём-то замешан, то сможет отсидеться в этом милом маленьком доме до конца войны. Больше никакого тюремного заключения, но и никакой защиты от злых Пожирателей Смерти.

— Пожиратели на него злы? Я…

— Даже если и не были до этого, не сомневаюсь, сейчас они взбесятся.

— Но это неважно, Люпин! Он…

Ремус оборачивается, и выражение его лица сурово.

— Я знаю, что он натворил, Гермиона. И поверь мне, единственное, что мне хочется сделать при виде него… — Люпин трясёт головой, обретая то, чего в этот момент так не хватает Гермионе. — У Министерства должны быть и другие резоны. Да, он впустил Пожирателей Смерти в школу, и да, совершил попытку убийства. Я понятия не имею, почему сейчас это не является поводом для заключения под стражу, но когда-нибудь позже такие поступки не будут заслуживать снисхождения – ты понимаешь?

— Это не имеет для него никакого смысла!..

Он улыбается, будто она ребенок, и ей становится обидно.

— Большинство вещей в этой жизни бессмысленны, Гермиона.

День: 103; Время: 5

Во время просмотров фильмов о войне она всегда удивлялась, как же можно по форме отличить своего от неприятеля. Это всегда подавалось как самое простое базовое умение во время битвы, кроме ещё, пожалуй, способности «пригнись и стреляй».

Однако это враньё. Одно из самых гнусных.

Гермиона с трудом видит разницу. На одних бойцах она опознаёт заострённые и всё объясняющие капюшоны. На других — оранжевые лоскуты на рукавах мантий, свидетельствующие о том, что их обладатели на стороне Ордена. Но большинство сражающихся одеты в чёрное, и в гуще людей Гермиона не может никого узнать. Это самая раздражающая, сбивающая с толку, убийственная чёрная толпа, что она когда-либо видела.

Гермиона сразила Оглушающим заклятием четверых членов Ордена, включая Джастина Финч-Флетчли. И она только рада, что они не пользуются Непростительными. Даже если бы это колдовство можно было пустить в ход, Гермиона не смогла бы доверять самой себе. Только два Пожирателя Смерти пали от её палочки, и лишь в одном из них она не сомневалась.

Вокруг кипит сражение, а Гермиона застыла, потерянная и беспомощная. Её рука дрожит совсем немного, но плечи трясутся ощутимо. Кроссовки тонут в грязи, а глаза совсем бесполезны в темноте и дыме. Гермиона мельком замечает приближающуюся тень, две фигуры надвигаются справа, ещё одна – вырастает прямо перед ней. А она не знает.

Друг, враг, друг, враг? Друг или враг… друг или враг… Её накрывает паника, и воздух слишком тяжело проходит в лёгкие. Гермиона не чувствует своего сердца, но зато ощущает зверскую боль от того, как оно бьётся. Пот струится по шее и спине, хватка мокрых пальцев на рукоятке слабеет. Палочка неистово мечется слева направо, Гермиона вертится и уже подумывает закричать. Закричать и заплакать, и внезапно наименее храбрая из всех возможных идей вспыхивает в её испуганном мозгу.

Она спрячется. Притворится, что её чем-то задели, ляжет на землю и прикинется мёртвой. Прикинется мёртвой. Мёртвой — именно так она и сделает. И вдруг всё, чего ей хочется, сужается до желания зарыться лицом в грязь и не смотреть вверх, не дышать, пока все звуки не затихнут.

Гермиона ненавидит себя за эту мысль. Ей тошно, и она беззвучно кричит и кричит, потому что она не такая. Гермиона не перепуганная трусиха, хоронящаяся в грязи, это её война. Её война, и она не доставит им такого удовольствия.

Но Гермиона потеряна. Совершенно дезориентирована. И её рука мерзко трясётся, когда палочка дёргается влево. Гермиона скользит по грязи, почти падает, и от этого захлёбывается воздухом, а страх прорывается наружу звуком. Фигура справа подбирается ближе, и Гермиона знает, что сейчас оглушит её, пусть и не имеет понятия, кто это. Потому что речь идёт о жизни и смерти, и вот в этом Гермиона уверена. Потому что здесь Пожиратели Смерти (может быть, может быть), а они не разбрасываются Оглушающими. Точно нет.

Жёлтая вспышка пролетает в дюйме от её бедра, и сердце сбивается с ритма. Живот вваливается от пробившегося сквозь сжатое горло воздуха, и Гермиона плачет. Плачет, не желая этого и не замечая. Потому что не хочет умирать. Ей восемнадцать, она напугана и не хочет умирать.

В горле влажно щёлкает, когда Гермиона пытается проглотить тугой комок, но она уверена в своих действиях и наставляет палочку на одного из атаковавших.

— Ступ… — обездвиженная, Гермиона падает вперёд.

Она больше не различает цвета, а по центру спины разливается покалывающее тепло. Её кости неподвижны, мышцы в оцепенении, и она валится, будто манекен. Грязь влажная, холодная и густая, и лёжа в ней лицом, Гермиона осознаёт иронию ситуации. От этого лишь сильнее хочется плакать, что бы Гермиона и сделала, имей возможность пошевелить нужными частями тела. Вместо этого она пялится в темноту и пытается дышать, но грязь забивает рот, не давая втянуть кислород в лёгкие.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мысленно взывает она, напрягая всю свою магию, чтобы освободиться.

До её слуха доносятся вопли и вой — какофония битвы, которую Гермиона слушает вот уже час. Она на удивление бесстрастна, хотя полагает, что погибнет здесь. Умрёт вот тут, в грязи для грязнокровок. И никогда больше не увидит солнца. Будут только размытые тёмные фигуры, страх и боль в сердце, а затем могила из этой жижи и дождевой воды.

Пока она оплакивает себя, появляется рука, больно хватает её и переворачивает на спину. Гермиона ожидает увидеть маску или знакомое слизеринское лицо, полное насмешки или предвкушения пытки, но над ней возвышается Невилл, который, всхлипывая и бормоча извинения, дрожащей рукой выковыривает грязь у неё изо рта.

День: 123; Время: 11

— Ты чувствуешь это? Это как… как будто витает в воздухе. Я имею в виду, что-то происходит. Действительно начинает происходить.

Рон отрывает глаза от потрёпанного журнала по квиддичу, который читал уже сотню раз, и переводит взгляд на Гарри.

Потому что Гарри может это чувствовать и знает об этом. Он годами испытывает то, что они переживают сейчас, и никто лучше него не понимает ту глухую нутряную боль. Теперь вокруг много страха, ужас окружает их, будто влажная, не дающая дышать тряпка. Они ощущают себя так, словно жили с этим уже давно, и всё же такого ещё не было. Самое страшное – не знать. Дать мозгу возможность обдумывать вероятности.