Гермиона проводит ночь, доставая больничный персонал и забываясь в полусне, когда эмоциональная усталость наваливается особенно сильно. Она здесь уже девять часов. Резко вздохнув, Гермиона выныривает из дрёмы и видит перед собой Люпина.

Она подскакивает, чтобы его обнять, но Ремус, морщась от одной только мысли об этом, поднимает перевязанную руку. Джастин, стоящий слева от Гермионы, тоже бормочет себе под нос извинения. Люпин выглядит бледнее обычного, непривычно болезненным, и это пугает.

— Я в порядке. Если буду умницей, выйду отсюда до полуночи.

— Ты должен как можно больше отдыхать… — начинает Симус, но под пронзительным взглядом Люпина сбивается.

— Нужно ещё слишком много сделать, и я… Грюм погиб.

Несколько резких вдохов сливаются в один громкий звук. Во-первых, Грюм — их, казалось бы, неуязвимый лидер — мёртв… Но это война, и Суперменов здесь нет. Они все уже очень давно отбросили свою наивность. Во-вторых, они сейчас получат Тот Самый Список, и те надежды, за которые они цеплялись не только этой ночью, но и все последние годы, должны либо оправдаться, либо же обратиться в прах.

— Кто ещё? — спрашивает Лаванда. Создаётся впечатление, что продолжать Люпин не намерен, а задать ему этот вопрос никто больше не осмеливается.

— Я не уверен. Всё, что у меня есть, это лишь предварительная информация, кое-кого я видел, о каких-то пациентах слышал. Мы потеряли Ли Джордана, Мэнди Броклхёрст, Терри Бута, Шэрон Ливора, Ханну Эббот, Дона Китса, — он замолкает, встречается глазами с Гермионой — и они оба выдыхают, — Невилла Лонгботтома.

Из горла Гермионы вырывается невольный всхлип.

— Что?

Это даже словом нельзя назвать — бульканье слюны и горя. Гермиона вдруг теряет способность дышать. Кто-то кладёт ей на плечо руку, и это помогает собраться с силами и вернуться в действительность.

Люпин на мгновение опускает глаза, заталкивая свою боль в те страшные уголки души, в которых они хранят ужасы войны. Но Гермиона так сделать не может: всё, что она сейчас чувствует, — это боль, ломающая кости и сотрясающая тело.

Она запихивает в рот кулак, впивается зубами в костяшки пальцев, и её всю колотит от рыданий — тихих, отчаянных, горьких. Перед мысленным взором проносятся тысячи эпизодов, когда она видела лицо друга. Они сменяются, словно страницы альбома с воспоминаниями, который Гермиона, стараясь залечить рану, выуживает из памяти. Ох, Невилл, Невилл, Невилл — она не может в это поверить, потому что это не по-настоящему.

— Нам надо ещё многое выяснить — думаю, на это уйдёт несколько дней. Но всё, что требуется от вас, это вернуться в штаб-квартиру, — Люпин снова говорит о делах, потому что должен, и никто, кроме него, ничего не сделает.

— Зачем? — Гермиона понимает, что Джастин тоже плачет, но взглянуть на него не может.

— Пропали Гэррет Юст и Рон Уизли.

Гермионе повезло, что за её спиной оказались стулья — иначе бы она упала прямо на пол.

— Пропали?

— Мы полагаем, их захватили в плен. Мы хотим задействовать в поисках всех, кому позволит здоровье, — Люпин быстро оглядывается по сторонам. — Я выйду отсюда сегодня в шесть вечера. И рассчитываю, что вы, проинформировав всех о собрании в семь часов, будете в Штабе.

— Есть, сэр.

Гермиона не сразу поняла, что все остальные ушли, — лишь когда Люпин привлёк её внимание, она, оторвавшись от пола, заметила, что они оставались вдвоем.

— Мы найдем его. Они всё ещё живы… Ты же знаешь: Рон слишком важен, чтобы этим не воспользоваться.

— Да, — откликается она, и её голос кажется слабым даже ей самой.

— Посетителей к Гарри сейчас не пускают, но с ним всё будет в порядке. Я мельком проглядел его карту.

— А что… — Гермиона замолкает, откашливается и, отбросив неловкость, продолжает: — А что с Малфоем?

На лице Люпина мелькает неясное выражение, и хотя у Гермионы нет сил об этом задумываться, оно кажется ей ласковым.

— Три-ноль-шесть.

— Что?

— Палата 306, Гермиона.

День: 1436; Время: 13

После ухода Люпина она поднимается с кресла далеко не сразу. Гермиона, наверное, проплакала около часа, прежде чем, наконец, смогла взять себя в руки. Несмотря ни на что Невилл всегда казался таким… чистым, невинным. Ей и в голову не приходило, что он не доживёт до конца войны. Но сейчас не время об этом думать, не время скорбеть или замыкаться в себе. Надо найти Рона — ещё только предстоит положить конец этому кошмару.

Всё, что Гермиона может сейчас сделать, это сохранить в сердце все свои утраты и дождаться окончательного исхода, чтобы потом найти место каждой из них. Она не вправе думать о своих потерях, но в состоянии притвориться, что их никогда и не было. Невилл просто… находится в каком-то убежище, отсыпается этим утром, ведь так? Вот и всё, полный порядок, он впорядкеснимвсёбудетхорошопотомучтопотому… Потому что это Невилл. Наверное, он дремлет, принимает душ или занят какой-нибудь игрой. Что же до неё, то у Гермионы есть неотложное дело, и она уверена: последнее, чего бы хотел Невилл или любой другой из её списка погибших, это чтобы она сидела и оплакивала их, когда то, ради чего они умерли, ещё не окончено. Гермиона не собирается обесценивать эту жертву. Ни за что.

Ради Рона ей нужно быть сильной. Она должна найти друга — и сделает это. Если потребуется, перевернёт мир. Гермионе остаётся лишь надеяться на то, что с ним всё хорошо, что он держится, он сильный… Она и так знает, что Рон сильный и будет в порядке, если сохранит присутствие духа. Люпин прав: Пожиратели Смерти не станут пока ничего предпринимать — не теперь, когда, лишившись лидера, они заполучили Рона и шанс отыграть позиции. Они в курсе, что именно значит Рон для Гарри (потому что для Тёмной стороны — и может быть, для Ордена тоже — важен только Гарри, а все остальные не особо существенны). У него всё будет хорошо, но требуется как можно быстрее разработать план — и все они должны быть в здравом рассудке. Чтобы помочь другу, трезво должна мыслить она, — и чёрт побери! — ради Рона Гермиона возьмёт себя в руки.

В палату под номером 306 Гермиона идёт подобравшись, с прямой спиной, вздёрнутым подбородком и лицом, покрытым пятнами от слёз. Она осторожно выглядывает из-за двери: Малфой бодрствует и смотрит прямо на неё, будто ожидая её прихода. Сердце молотом бухает в груди, адреналин буквально сочится сквозь кожу. По крайней мере, Драко жив. Жив и находится здесь. Гермиона просто стоит и внимательно на него смотрит, и, наверное, он понимает, как ей это нужно, потому что молчит, не позволяя себе никаких колкостей. Он отвечает ей тем же, ощупывая глазами её фигурку и наверняка догадываясь, почему Гермиона так плохо выглядит.

Она проводит рукой по волосам, заходит в палату и по непонятной причине чувствует себя глупо. Внутренности снова стягиваются узлом, и отчего-то ей вдруг очень хочется, чтобы Драко был тем самым человеком, которому она могла бы броситься на шею и, уткнувшись в плечо, откровенно поведать обо всех своих горестях и волнениях.

— Привет.

— Привет, — откликается он.

— Ты сволочь, — шмыгает Гермиона носом — ей горько, что никто не сказал ей о финальной битве, она немного злится на Малфоя за то, что он тоже ни о чём её не предупредил. И ей надо высказаться, прежде чем она сможет оставить эту обиду позади.

— Да уж. Я лежу в больнице, но у тебя хватает совести меня оскорблять. Где твоё сочувствие, Грейнджер? Слёзы, стенания и прочая чушь?

— В твоём воображении, — она едва улыбается, чувствуя, что оживает, и Малфой внимательно на неё смотрит.

Гермиона пользуется моментом и оглядывает его, довольная уже тем, что, судя по всему, мозги Малфоя не пострадали. Его пальцы забинтованы — наверняка сломаны, на правой челюсти расплывается гигантский синяк, над губами чернеет какое-то пятно, а вдоль линии носа проступает синева. На его грудь и живот наложены три повязки — на двух из них уже выступила кровь, — а правая рука обмотана бинтами. Голое плечо обмазано снадобьями, которые издают голубое свечение.