Гермиона делает два, три вдоха и задумывается. Так легко быть слабой и гораздо труднее — сильной, а она никогда не искала лёгких путей. Гарри и без неё получил сполна. После войны будет время заняться врачеванием ран, пусть на это и уйдут годы. Но не сейчас. Ребята же по-прежнему здесь, ведь так? Ради неё. И это говорит о многом. Гермиона их любит, и этого ничто не изменит. Они все поступали так, как было лучше для общего дела, или что-то в этом роде, и если попутно оказались задеты чьи-то чувства — это же мелочь. Должна являться таковой. Для тех, пожалуй, кому не обязательно было их испытывать.

— Я в порядке, — и, наверное, её голос звучит слишком глухо.

— Гермиона, — словно тихая мольба, и она невольно вскидывает глаза на Гарри.

Сейчас он выглядит очень усталым, обессиленным, и вдруг Гермиона ясно видит перед собой уже не мальчика, которого знала когда-то. Думая о Гарри, она представляет то знакомое лицо, что четыре года назад встречала изо дня в день. До того, как война стала войной, до того, как друг ушёл. И теперь во время каждой новой встречи Гермиона ищет в нём знакомые черты — ведь так она оказывается ближе к прошлому, к той самой поре, что даёт ей опору. Но время шло, война разгоралась, и каким-то образом, пока Гермиона не видела, Гарри Поттер превратился в мужчину. Она тоже чувствует себя старше, черствее; находит на столе его ладонь и крепко стискивает, едва Гарри переплетает их пальцы.

Когда они умудрились так повзрослеть? Когда Гарри получил право смотреть на неё так, будто он прожил достаточно, чтобы выяснить главный секрет этого мира — оказавшийся слишком плохим, чтобы о нём рассказывать? Когда его ладонь стала настолько большой, а черты лица такими острыми и мрачными, искажёнными не юношеским страхом, а пониманием и горем? И почему от осознания всего этого Гермионе кажется, будто у неё в горле стоит ком размером с теннисный мяч? О, а теперь она ещё и плачет. Что за нелепость.

Вскакивая, Гарри опрокидывает стул — обходит стол и тянет Гермиону на себя, заставляя её встать на ноги и уткнуться в него. Он пахнет лесом, завтраком и костром, и она теряется в его объятиях.

— Знаешь, я не хотел никого из вас… — шепчет Гарри ей в макушку, и тот факт, что он заговаривает именно об этом, заставляет Гермиону прийти к мысли: друг всё понимает или хотя бы переживает, что бросил её. — Рон бы не остался… натворил бы глупостей… ты же знаешь, какой он.

— Всё хорошо.

— Правда?

Гермиона не уверена.

— Да.

Гарри замирает, зарываясь лицом в копну её волос, и она приникает к нему ещё ближе: оба сжимают друг друга в объятиях так сильно, что едва могут дышать, но им на это плевать.

— А будет?

— Да, будет. Обещаю. Да, да, да, — прислонившись к его плечу, Гермиона кивает и вытирает его рубашкой слёзы, чувствуя себя глупо и бестолково.

— Прости, — вырывается у них одновременно, и они неловко смеются: пусть не смешно, но получилось забавно.

— Просто пообещай мне, богом поклянись, что вернёшься.

Гарри молчит. И Гермиона крепче прижимается к другу, ожидая от него того же.

День: 1431; Время: 16

Рон шлёпает Гермиону по попе, и она оборачивается к нему с дурацкой улыбкой — он вскидывает руки и делает шаг назад. Закатив глаза, Гермиона бьёт его по руке. Этот поганец жаждет шоу и, начни она кричать, небось, лопнет от гордости.

— Берегись, друг, — шепчет Рон на ухо Гарри, медленно обходя Гермиону. — Опасность, опасность… Она может взорваться в любой мом… Вот чёрт! Руки в боки.

— Что это вообще было? Знаешь же: никогда не дразни спящего дракона, — от этого комментария Гарри Рон прыскает — совсем так же, как в Хогвартсе, — ведь он балбес, и навсегда им останется.

Гермиона притягивает обоих мальчишек в свои объятия, отказываясь думать об их отъезде. На минуту её обвивают четыре руки. Рон их всех покачивает, Гарри обдувает мятным дыханием — сейчас есть только они трое, и ничто больше не ощущается правильнее.

— Будьте осторожны, — твердит она им.

— Ты тоже.

— Будь очень осторожна.

— Я люблю вас обоих.

— Люблю тебя.

— Честно говоря, — выдыхает Рон, затем, будто что-то вспомнив, замирает с серьёзным выражением, — я тоже тебя люблю. Скоро увидимся.

— Конечно, — они все делают вид, будто улыбка Гермионы не полна слёз, а сами ребята не всматриваются в подругу так, будто хотят запереть её в сундуке и не выпускать до конца войны. — Если я вам понадоблюсь…

— Знаем.

А потом, не дожидаясь, пока прощание станет ещё тяжелее, они уходят. Но Гермиону не покидает надежда, и она всё ждёт: они вот-вот вернутся, чтобы забрать её с собой или остаться здесь.

День: 1434; Время: 11

— Ты заметила? — Симус, до этого тихо стоящий у плиты, наконец подаёт голос.

Гермиона качает головой и пожимает плечами.

— Что именно?

— Этот дом… Ещё два дня назад здесь было полно народу. А сегодня нас тут только трое. Джастин только что вернулся из убежища в Глазго и рассказал, что был там совсем один. Один. Где все?

Грейнджер таращится на поверхность стола. Болтает ложкой в безвкусном супе и затем отталкивает от себя тарелку.

— Они ещё не ушли… туда.

— Откуда ты знаешь?

Потому что я здесь.

— Просто знаю.

Симус мотает головой, иронично усмехается и выходит из комнаты.

День: 1436; Время: 1

Когда заканчивается война?

Для кого-то сразу до или после того, как Гермиона просыпается посреди ночи, — рука Джастина трясётся, когда он тянет её за плечо. Слова вылетают из его рта отрывисто, возбуждённо, с запинкой, глаза широко раскрыты, а голос надламывается. Это те, кто верят, что всё закончилось: ведь Мальчик-Который-Выжил стал Тем-Кто-Победил, свершил наконец свою месть, разрушил крестражи и убил Волдеморта.

Другие празднуют успех в тот самый момент, когда Гермиона швыряет свои часы в стену, задаваясь мучительным вопросом: почему её там не было, чтобы занять всегда предназначавшееся ей место? Они думают об убитых и раненых — совсем как Гермиона, которая, дрожа, сидит на кровати и размышляет о своих друзьях. Для этих людей ничего не закончится до тех пор, пока не будут подсчитаны все потери и на свете не останется ни единого Пожирателя Смерти.

Джастин снова входит в комнату и видит, что Гермиона плачет. Но он знает: это не слёзы горя или радости. Это облегчение. Она уверена: конец близок. Очень близок. И Гарри выжил — об этом ей рассказал Джастин.

Гарри жив.

День: 1436; Время: 3

Она появляется в больнице Св. Мунго, чувствуя внутри жар, от которого потряхивает всё тело. Снаружи у здания толпится множество журналистов, и охрана намного бдительнее, чем когда-либо. Гермиону почти что с неохотой пропускают на третий этаж, но сейчас удержать её не может ничто, и не понимать этого нельзя.

— В данный момент всех пациентов осматривают целители. Посетителей ни к кому не пускают.

— Мне нужно их увидеть, чтобы узнать, как они! — кричит Гермиона, её разочарование можно потрогать пальцами. — Я не уйду отсюда, пока вы не пропустите меня в палаты.

— Мисс, без обид, — наклоняясь вперед, охранник понижает голос, — но ни у кого здесь не хватит на вас терпения. Позвольте им делать свою работу, пока не прибыли новые пострадавшие.

Гермиона смотрит на него так, будто готова обхватить его толстую шею ладонями и сдавливать до тех пор, пока не почувствует, как мужчина задыхается.

— Тогда дайте мне список.

— Нет никаких списков, — охранник выпрямляется и впивается взглядом во что-то над её головой, переставая обращать на Гермиону внимание.

— Чушь! Дайте мне эти чёртовы списки! — голос Гермионы ломается, колени подгибаются так мерзко, словно она вот-вот потеряет сознание.

Она давится вдохом, чувствуя подступающие слёзы, — охранник полностью её игнорирует, и лишь жилка бьётся на его виске. Гермиона сжимает и разжимает кулаки, но, бредя в комнату ожидания, так и не может взять себя в руки.

День: 1436; Время: 12