Она пристально в него вглядывается.

— Малфой, я могу быть с тем, с кем пожелаю, и могу простить тебя, если мне этого хочется. Избавь меня от подобных сентенций. Я в состоянии сама принимать решения.

— Ты и вправду чокнутая. Вечно стремишься во всём отыскать хоть что-то хорошее, даже если его там нет или оно перевешивается…

Гермиона звонко шлёпает Малфоя по руке — он к ней поворачивается, и она почти готова снова его ударить.

— Я не ищу хорошее в каждом. Я нашла его в тебе. Смирись с этим.

— Я…

— И больше не называй меня чокнутой.

— Ты невозможна.

— Ты тоже.

День: 1262; Время: 22

Она замечает Метку прежде, чем аврор скручивает женщину, которую запросто можно принять за совершенно обычную ведьму. И это противоречие вызывает страх.

— Дезертир, — Энглвуд дёргает подбородком в сторону разворачивающейся перед ними сцены.

Гермиона качает головой и поворачивается к Энглвуду, не сводя глаз с кричащей женщины, которую рывком ставят на ноги.

— Неужели она не знала, что либо её убьют свои, либо арестуем мы?

Энглвуд смотрит на Гермиону с раздражением — он же один из старших авроров, а они всегда закатывают глаза и ничего не объясняют.

— Трусы дезертируют. Вот почему за последние два месяца мы поймали четверых из ближнего круга Волдеморта.

Круг. Можно подумать, все эти годы они сражались с крохотной кучкой магов. Что? Этот самый круг опоясывает Землю? Гермиона открывает рот, чтобы спросить, сколько сторонников подобным образом потеряли они сами, но меняет своё решение. Никто никогда не упоминает тех, кто их покинул. Она не знает, кроется ли причина в стремлении создать у людей впечатление, будто они побеждают. Или же это вопрос чести — не разоблачать своих пропавших товарищей. Как бы там ни было, Гермиона знает, что не добьётся ответа, поэтому закрывает рот и пытается перестать думать: только лишь смерть служила причиной исчезновения людей за последние три года?

День: 1267; Время: 13

Ладони Гермионы перепачканы в краске, кончики пальцев перемазаны всеми цветами радуги — она делает вид, что ей не чужды творческие порывы. Дин, сидящий напротив, улыбается, одновременно поощряя и подтрунивая.

— Это абстракция.

— А… — он усмехается, кивает и возвращается к собственному рисунку.

— Вот увидишь, она станет музейным экспонатом.

— Не сомневаюсь, — хохочет Дин, и Гермиона строго смотрит на него, но улыбка сводит на нет всю суровость.

Она хмыкает и рисует кривоватый круг — то ли солнце, то ли диск для фрисби, то ли вообще мяч… Но она же сказала, что это абстракция. Тем временем Дин растушёвывает тени на портрете мужчины, в котором Гермиона узнаёт его отца, — есть что-то восхитительное в том, с какой любовью друг наносит каждый мазок.

— Разве не странно, что иногда всё кажется нормальным?

Она переводит взгляд на Дина, и тот мельком смотрит на неё и снова возвращается к работе.

— Что именно?

— Это. Будто именно так мы и должны жить. Словно это и есть наша жизнь после школы. Я было подумал: всё дело в том, что мы уже слишком долго существуем в подобных условиях… Но иногда — когда ничего особого не происходит и мы просто сидим здесь, вот как сейчас — всё выглядит так, будто всегда таким и было.

— Ты имеешь в виду небольшие перерывы?

— Ага. Когда у нас нет никаких приказов или чего-то такого… Мне кажется, это нам и нужно. Передышка, пауза. Просто, чтобы… вспомнить, каково это — дышать.

За секунды в голове Гермионы проносится множество вещей: рисование, садоводство, игры, беседы, Малфой.

— Передышка — отличная штука.

— Да.

Закончив, Гермиона не сможет отыскать скотч и воспользуется жвачкой Кэти Бэлл, которую та оставила в одной из спален. Она приклеит свою работу в этом чертовски белом доме рядом с дверью и будет изучать это многообразие красок до тех пор, пока не загудят ноги.

День: 1279; Время: 23

— Никогда бы не подумал, что ты принадлежишь к тому типу людей, что сбегают сразу после секса.

Перестав выворачивать рубашку, Гермиона удивленно таращится на свою одежду. Голос Малфоя звучит вроде бы беззаботно, но в нём явно слышится любопытство, и такого заявления она уж никак не могла ожидать.

— Я не принадлежу ни к какому типу, — шепчет она в ответ, сминая ткань пальцами.

Она не сомневается, что сейчас Малфой ухмыляется.

— Не поддающаяся классификации Грейнджер.

Гермиона вспыхивает, сама не понимая почему, и опускает глаза на своё обнажённое тело. Поднимает рубашку, чтобы прикрыться, — правильная сторона уже не имеет значения, главное, на себя можно что-то накинуть, — и поворачивается направо в поисках штанов. Гермионе совсем не хочется уходить, но она сомневается, что прозвучавшее замечание подразумевает желание Малфоя, чтобы она осталась… как и всегда.

— Тебя это беспокоит? То, что я постоянно тебя удивляю? — Гермиона вовсе не жаждет, чтобы Малфой думал, будто ей не всё равно, есть ли ему дело до её поспешных уходов после секса… ведь она знает: ему на это плевать.

Когда Драко отвечает, в его голосе слышится улыбка:

— Это зависит от моего настроения.

Она усмехается и тут же замирает, почувствовав спиной прикосновение. Малфой обводит её позвоночник костяшками пальцев, легко пробегается подушечками по ягодицам.

— На сегодня ты со мной закончила?

Уставившись в стену, Гермиона моргает, смотрит на холодный декабрьский пейзаж за окном и вдруг внезапно ощущает острый прилив одиночества: будто она и есть зима, отрезанная от человеческого тепла. Гермиона никогда не думала о происходящем между ними в подобном ключе. Будто бы она использует Малфоя и, пресытившись, от него избавляется. Да, в каком-то смысле она им пользовалась… ведь в этом секс и заключается. Но Гермиона никогда не хотела с Малфоем закончить, и как раз здесь и кроется разница.

Он не служил для неё подобием секс-игрушки или… или… или чего бы то ни было ещё — одна лишь мысль об этом заставляет её внутренности леденеть. Выдохни Малфой сейчас резче, и она разлетится на осколки — словно оторвавшиеся от подоконника сосульки.

— Я вот что хочу сказать… Грейнджер, мне, конечно, уже не шестнадцать, но я ещё не настолько стар, чтобы довольствоваться одним разом… — Малфой замолкает, оставляя это замечание висеть в воздухе. Приглашение. Принятие её присутствия в собственной постели.

Гермиона делает три, четыре вдоха, сосредоточившись только на том, как воздух сначала наполняет лёгкие, а потом вырывается наружу. Несмотря на всю очевидность, она собирается уточнить: неужели Драко хочет, чтобы она осталась, — лишь бы хоть как-то подчеркнуть тот факт, что это был не её выбор. И что Гермиона всегда принимала правила игры, признавая: навязчивость не приветствуется.

Но, оглядываясь на Малфоя через плечо, она не говорит ничего. С такого странного ракурса Гермиона видит его подбородок и грудь, и этого достаточно, чтобы понять: его дыхание ровно, а поза напряжена лишь немного. Малфой добровольно сделал то, на что она сама никогда бы не осмелилась: поставил себя в такую неудобную ситуацию. И теперь Гермиона не ушла бы никуда, даже если бы её ждали где-то в другом месте.

Его пальцы невесомо скользят по её коже, вызывая мурашки от поясницы до затылка. Соски от такой нехитрой ласки сжимаются, а сердце неровно стучит в груди, отбивая ставший таким обычным в присутствии Драко ритм. Движения неловки, ведь Гермиона не привыкла возвращаться — и она краснеет, понимая, что Малфой за ней наблюдает. Ей приходится развернуться, застыть, сместиться, подойти, снова развернуться — и выглядит она при этом отнюдь не грациозно. Он же никак не комментирует её неуклюжесть — ведь она объяснима, и Гермиона только-только начинает осознавать, что находиться подле Малфоя… возможно.

Его пальцы зарываются в её волосы, находят пучок, дёргают, и она морщится. Любой другой мужчина сразу бы сдался либо же просто не обратил внимания, но Малфой замирает, перехватывает ладонь поудобнее, подаётся вперёд и снова пытается распустить тёмные локоны. Его рука тепло и уютно ложится на голову Гермионе — он помогает ей устроиться возле него так, чтобы легко дотягиваться до её рта.