— Ты же принимаешь маггловские наркотики, да? Радуешься без причины, сажаешь растения, набрасываешься с водой и грязью на людей. Я кое-что слышал о марихуане. Ты высаживала её?

Гермиона не может успокоиться, и Малфой, сообразив, что ничего от неё сейчас не добьется, скатывается на пол рядом и старается отдышаться. Она затихает лишь через несколько минут — её скулы болят от смеха — и поворачивает голову к Драко.

— Это было так… по-детски. Но клянусь, давненько я так не веселилась.

— Знаешь, меня это пугает.

Она широко улыбается и качает головой, наблюдая, как Малфой сверлит взглядом потолок.

— Никогда не думала, что ты можешь быть таким.

Драко переводит глаза на Гермиону и, наверное, удивлённо приподнимает брови — определить это наверняка она не может.

— Каким таким?

— Весёлым. Ведущим себя как идиот… эй, погоди, — Малфой сердито зыркает на неё, и Гермиона ухмыляется. — Ты же знаешь, что я имею в виду. Я сказала, как.

— Это была самозащита.

— Ну, конечно! — да пусть говорит, что хочет. Гермиона же понимает, что с Малфоя не убудет, если он хотя бы раз подурачится как нормальный человек. — Мне холодно.

— Именно ты затеяла игры со шлангом в конце осени.

— Это была самозащита.

Он улыбается, отворачивается и снова упирается взглядом в потолок.

— Ну, конечно.

День: 1250; Время: 16

Гермиона два дня проводит с Джинни и каждые десять минут порывается обо всём ей рассказать. Но ей страшно и стыдно, как никогда раньше до этого. Одно дело знать, что ты делаешь, и получать от этого достаточно удовольствия, чтобы не останавливаться, и совсем другое — рассказать об этом кому-то, кто наверняка постарается объяснить, насколько это плохая затея.

«Он изменился», — сказала бы она подруге. Гермиона не совсем понимает, как именно, но этих перемен хватает, чтобы продолжать общение с ним. Есть в Малфое что-то притягательное, интригующее. Интересно, наркоманы испытывают именно такие чувства?.. Понимают, что делают что-то неправильное, и подозревают, что должны остановиться, но тот предел, который позволил бы бросить пагубную привычку, ещё не достигнут.

Иногда, не видясь с Малфоем несколько дней подряд, Гермиона проговаривает это вслух и смеётся над нелепостью своего сравнения. А иногда задаётся вопросом: а что бы она стала делать, окажись он рядом, когда она бы не была столь одинока.

========== Четырнадцать ==========

День: 1256; Время: 1

Прямо у самого лица ощущается дыхание, так похожее на её собственное. Пытаясь поудобнее устроиться в этой крошечной комнатушке, Лаванда утыкается кроссовком в ногу Гермионе. Они не столько слышат, сколько чувствуют, как мимо двери проходят Пожиратели Смерти, и Гермиона старается дышать беззвучно, но каждый вдох шумом отдаётся в ушах. По венам бежит адреналин, сердце испуганно замирает. Гермиона никак не может поверить, насколько близки они были к провалу. Она отлично знает, что в случае обнаружения шансов выбраться живыми у них бы не было.

— Гермиона? — слишком громко шепчет Лаванда. Страх так усиливает каждый звук и каждое движение, что Гермиона не сомневается: стоит ей лишь шевельнуть пальцем, и враг выбьет дверь.

— А? — почти что одним выдохом откликается она, продолжая сверлить взглядом то место в темноте, где, по её представлениям, находится дверь.

— Ты… Ты хоть раз задумывалась о том… Чтобы не вернуться назад? Например… Например, остаться здесь и просто не вернуться. У меня есть родственники в других странах, есть места, куда я могу уйти. Мы можем просто… спрятаться. Тебе приходят в голову такие мысли?

— Нет.

Лаванда замолкает — и это хорошо, но Гермиона оказывается права, решив, что та ещё не до конца высказалась.

— Я просто так устала всё время бояться.

Гермиона убеждается, что за дверью больше никого нет, и поднимается на ноги.

— Мы бы не были людьми, если бы не боялись. Люди могут умереть в любой момент… и дело не в войне, такова жизнь.

— Это совсем другое.

— Знаю, — Гермиона нащупывает ручку и смотрит в сторону Лаванды. — Ты идёшь?

— Ты возненавидишь меня, если я откажусь?

— Нет.

Воцаряется тишина, слышатся шорох и стук, затем Лаванда касается её бока.

— Пойдём.

День: 1257; Время: 8

Шум за спиной издают друзья, а не враги, — Гермиона должна постоянно себе об этом напоминать, потому что эти звуки её пугают. Она не может припомнить, когда ещё была настолько напугана… Речь не о каком-то конкретном моменте, а о войне в целом. Эта эпоха, декада, столетие, состоящие из крови, пыли и ржавчины, что пробрали до самых костей, не дают быстро двигаться и кажутся тяжелее, нежели выросшая перед носом каменная стена. Это хуже монстров, засевших в детстве в тёмном углу её комнаты (и которые оказались результатом выброса её магии), потому что теперь монстром стала она сама. Чудовищем слева, что пялится на чудище справа и спрашивает само себя: а видно ли его?

Гермиона считала, что отвага для неё не пустой звук, и в каком-то смысле так оно и было, но вот только совсем иначе, чем теперь. Она и понятия не имела, что значит быть храброй, таиться в грязи и изнывать от ожидания вместо того, чтобы сражаться. Бояться этого самого бесстрашия и самой себя. Себя, своей палочки, своей склонности бежать сломя голову навстречу опасности. Так что же такое храбрость? Слово на памятнике, награде, могильном камне? Возможно, у того, чем обладает Гермиона, есть другое название, а может, и вовсе нет имени. Может статься, имени нет и у самой войны. Простые слова и буквы, строчные и прописные, слишком банальные и ничего не значащие, чтобы верно описать эти минуты. Ведь происходящее чересчур велико и важно, чтобы выразить его глупыми словами.

Это было тем, чем собственно и являлось, и видимо, данную мысль и пытался постоянно донести до неё Драко Малфой. Объяснить, что если Гермиона прекратит вкладывать смысл в происходящее, подбирать ему названия, то она перестанет ждать, что события начнут соответствовать своим наименованиям, и тогда не будет больше шока и путаницы. Ни сами годы, ни случившееся за это время не имеют названия. Они просто были и есть, как и она сама — существовала в этот период и в самом эпицентре.

День: 1260; Время: 12

— Знаешь… ты не такой, каким я тебя себе представляла.

Он наконец отвлекается от женщин, занимающихся спортом в рекламном ролике, — именно этого Гермиона и добивалась, пытаясь завести разговор на разные темы с тех самых пор, как устроилась рядом. Задумавшись, она молча просидела минут пятнадцать и вот теперь не уверена: Малфой обратил на неё внимание из-за этих слов или же потому, что молоденьких девушек на экране сменили пожилые дамы.

— Каким ты меня представляла?

— Ну, сначала я решила, что ты не изменился, может, только хуже стал. Но даже после того, как я заметила в тебе перемены, ты всё равно… Не такой, каким мне казался.

— И что же тебе казалось? — Драко сверлит взглядом её полную попкорна ладонь, лежащую на колене, — его миска теперь пуста.

— Что ты был полным засранцем, конечно же.

— Теперь это не так?

— Ну… нет, — Малфой фыркает в ответ, и Гермиона машет рукой, пока дожёвывает кукурузу. — Ты всё равно стал другим.

— Грейнджер, я больше не придерживаюсь прежних убеждений. Вот и все изменения. В остальном я тот же самый человек.

— Не для меня.

— Тогда что во мне изменилось?

— Я вдруг обнаружила, что тебя… можно простить.

Малфой переводит ничего не выражающий взгляд на её ногу, а затем, не найдясь с ответом, поворачивается к экрану.

— Нет… я имею в виду… Иногда я забываю, кем ты был, из-за того, кто ты сейчас. Я всё помню, но, похоже… похоже, не могу больше злиться. Даже когда специально пытаюсь.

— Грейнджер, я не сделал ничего, чтобы заслужить прощение, — бесцветно откликается он.

— Нет, — возражает она. — Сделал. Иначе это… мы…

— Тебе не стоит прощать меня, — Малфой ёрзает в кресле. — Как я уже сказал, мои убеждения изменились, а сам я остался прежним. Я так же жесток, многое порчу и… и воплощаю всё то, с чем рядом тебе лучше не быть.