День: 804; Время: 5

До неё доходят слухи, что Малфой и Тонкс были сильно ранены в одной заброшенной церкви в Глазго. Гермиона упрашивает Люпина разрешить ей оставить свой пост в этом жутком белом доме и переправиться на Гриммо. Тонкс идёт на поправку, хотя ей ещё несколько дней придётся залечивать переломы пальцев. Гермиона следует за Тонкс из гостиной в лазарет, и та ничего не говорит, когда замечает, что подруга несколько раз во время разговора бросает взгляды на койку Малфоя.

— Он сломал рёбра. Свалился с балки, по которой бежал, когда они его засекли. К тому же здорово порезался стёклами на полу.

— По крайней мере, не умер. Нам бы очень не хватало хорошего стратега.

Сказать по правде, дело не только в этом, ведь Гермиона понимает: наверное, смерть Малфоя взволновала бы её чуточку больше. Похоже, Тонкс об этом знает, потому что не отвечает, зато голос подаёт сам Малфой.

— Рад, что ты теперь столь высокого обо мне мнения.

Гермиона вздрагивает: она-то думала, он спит — создавалось именно такое впечатление.

— Это уже прогресс. Год назад она бы любовалась твоим трупом, — замечает Тонкс, Малфой фыркает, а Гермиона задаётся вопросом, делает ли её этот факт плохим человеком.

Он скользит рукой по телу, пробегая кончиками пальцев вдоль шрама, край которого выглядывает из-под рубашки.

— Лонгботтом подлатал меня просто фантастически.

— Именно так. Я им горжусь, — улыбается Тонкс, а Гермиона бросается на защиту друга.

— Он хотя бы тебя вылечил, — слова звучат резче, чем следовало бы, и на целую долгую секунду воцаряется тишина.

— Я знаю, — шепчет Малфой и убирает руку.

Гермиона переводит взгляд на Тонкс, и та ей подмигивает.

— Он не перестаёт жаловаться с тех самых пор, как очнулся вчера вечером.

— Если бы Драко Малфой прекратил жаловаться, — шепчет в ответ Гермиона, — думаю, от шока Земля бы остановила вращение.

— Мне он угрюмым больше нравился. Они начали пичкать его зельями, и он стал болтлив.

— Ничего, что я вас всё ещё слышу?

День: 811; Время: 6

Она привыкла к простым миссиям. Гермиона понимает это по тому, что сейчас не чувствует ног, а к голове прилило слишком много крови. Мир вокруг кренится и вертится, и она спотыкается. Огонь, бушуя, пожирает здание за её спиной. Ночь озаряется оранжевыми всполохами, мечутся тени, а пепел во рту у Гермионы затрудняет дыхание.

Раздаётся крик — хриплый и полный такого страха, что ей хочется плакать. Она различает Энтони Голдштейна — тонущую в грязи жёлтую фигуру. Его голова запрокинута: он видит Бога, смерть или что-то ещё, гораздо бо́льшее, чем то, что их здесь окружает. Гермиона быстро выхватывает палочку и направляет её на скалящегося за костяной маской Пожирателя Смерти. Её рука совершенно не дрожит.

— Авада Кедавра!

Ухмылка застывает — злобная и мёртвая, тело валится на колени и падает лицом вниз.

Гермиона не чувствует себя спасительницей — слишком давит осознание того, что она забрала чужую жизнь. И пусть не так уж сложно убить человека, оказывается, гораздо тяжелее, если об этом кто-то знает. Она думает, что теперь Энтони будет смотреть на неё по-другому, так же, как она сама когда-то смотрела на Малфоя, убившего Пожирателя Смерти. Или на Симуса. Невилла. Анджелину. На любого другого. В воздухе разлита смерть, которая накрывает их всех тенью.

Но Энтони не обращает на неё внимания — он трясётся от шока, и Гермиона находит этому объяснение, заметив рядом с упавшим врагом ещё одно тело. Чёрные локоны Падмы развеваются на ветру, полном дыма и пепла, и сердце Гермионы раньше мозга понимает, что произошло.

День: 811; Время: 12

Вваливаясь в дверной проём в поисках места, куда бы рухнуть, Гермиона не ожидает увидеть его стоящим в кухне рядом с Люпином. Но заметив Малфоя, она движется на инстинктах, забывая и о разлившейся по мышцам усталости, и о тупой тяжести за грудиной.

Наверное, она выглядит жутко, но Гермиона подумает об этом позже, когда уставится в ванной комнате на своё зеркальное отражение и увидит только чёрный пепел и глаза, до краёв полные горя. Гермиона бросается на Малфоя, но тот стоит, не шевелясь, и она пихает его рукой в грудь, отбрасывая на столешницу.

— Гермиона… — выдыхает и дёргается Люпин, но Малфой вскидывает ладонь, разжимая длинные пальцы, и останавливает его.

— Ублюдок! — кричит она и толкает его снова, снова и снова. Это не причиняет Малфою никакого вреда, и Гермиона стискивает кулаки, врезаясь костяшками в его тело. — Твою мать, я ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу!

Он пытается перехватить её запястья, и она разжимает пальцы — бьёт его ладонью по рту, челюсти, щекам. Малфой сопротивляется, а Гермиона не видит, что делает, но знает: она лупит его по голове, обрушивает удары туда, куда только может дотянуться. Наконец он ловит её руки. И тогда она пускает в ход ноги. Резкий голос прерывается, но Гермиона не осознаёт, что кричит сквозь слёзы.

— Ты знал! Сволочь! Ты знал, что она не сможет справиться. Что она не могла… не могла быть там. Но тебе было насрать. Ты всё равно отправил её, ты, поганый кусок дерьма! — она визжит рвано и бессвязно, большая часть выкриков бессмысленна, но ей плевать.

Гермионе плевать, потому что под кожей пузырится гнев, и она взрывается. Это самая ужасная эмоция, которую она когда-либо испытывала, и она не сможет потом вспомнить ни единого раза, когда бы настолько теряла над собой контроль.

Малфой хватает Гермиону в охапку, разворачивает, и она понимает: её до хруста в позвоночнике прижимают к краю столешницы. Его бедра крепко фиксируют её стиснутые ноги, пальцы обхватывают запястья, прижимая к плечам. Гермиона впивается ногтями в его одежду, но этого мало, и тогда она рывком закрывает уши ладонями, и её собственный крик разрывает глотку.

Гермиона зажмуривается, лишь бы не видеть перед собой яростное выражение лица, капающую с губ кровь. Она убирает пальцы от головы, хватается за Малфоя, наклоняется так, что макушкой упирается прямо в основание его шеи, и, не стесняясь, всхлипывает в его пахнущую мылом рубашку. Раздирающая внутренности боль так велика, что кроме неё Гермиона больше ничего не чувствует, и всё, о чём она сейчас может думать, это Падма, а вместе с ней все остальные погибшие. И ещё о том, как безумно она скучает по Гарри, Рону, родителям и насколько сильно ненавидит свою жизнь.

Малфой немного расслабляется, и теперь Гермионе становится легче дышать, но она всё равно чувствует и его тело, и край стола. Он убирает её ладони со своих плеч и наклоняется ближе.

— Это был не я, — шепчет он.

Тут же появляются ещё одни руки, и секунду спустя она обхватывает Люпина за шею, а Малфой исчезает.

— Всё хорошо, хорошо, пойдём.

— Падма.

Римус тяжело выдыхает ей в макушку и, бормоча ругательства, выводит из кухни.

— Ты хочешь пойти в душ или лечь в постель?

— Мне плевать.

И она отправляется в кровать.

День: 814; Время: 17

Гермиона не выходит из своей комнаты в течение двух дней. Во-первых, дело в депрессии, а во-вторых, в стыде и унынии. Она не понимает, что с ней такое было, но это пугает и шокирует её почти так же, как Малфоя с Люпином. Гермиона не подозревала, что в её жилах бурлит столько эмоций, пока те не выплеснулись наружу.

Она напала на него. Что само по себе не так уж ужасно, учитывая то, что в прошлом он поступил так же, однако подобное поведение совсем не в её характере. К тому же это оказался не тот человек. Гермиона слишком быстро выдвинула обвинение и направила на Малфоя свой гнев. На того, кто, как она думала, составил план операции и отобрал людей.

Гермиона пропустила похороны Падмы. Вчера она выяснила у Люпина, что будет скромная церемония, и лишь немногие смогут в ней участвовать. Чтобы при необходимости запросить соответствующее разрешение, он уточнил, хочет ли пойти она, но Гермиона отказалась, сославшись на то, что те, кого выберут, должны быть погибшей действительно близкими людьми. Она общалась с Падмой, но не слишком тесно и не чувствовала себя вправе отбирать место у того, кто её знал и любил.