— Попадание не в бровь, а в глаз, да, Драко?

Его голова дёргается назад так, словно этими словами Гермиона ударила его по лбу. Но она не сожалеет о сказанном, потому что так оно и есть. И если Малфой хочет ткнуть в неё правдой, она ответит ему тем же. Драко никогда не нужно было сражаться. Возможно, он решился на это, потому что этого жаждала Пэнси, а он не захотел оставлять подругу одну. Может, им двигало стремление отомстить. Может, он не знал, куда ещё себя деть. Но по большей части Драко сражался ради своего искупления. Он воевал, чтобы вытащить себя из вихря пустоты, сменившего идиллическое детство. Сорвавшего фасад, плюнувшего неприкрытой реальностью в лицо, ясно давая понять: вот каким ты станешь, вот кто ты такой. Драко сражался, чтобы спастись, пусть бы ему и пришлось погибнуть.

— Ты добился своего, Драко. Несмотря на все потери и тяжесть, ты докатил свой камень, — вряд ли он понимает, о чём она говорит, но это не имеет никакого значения. — Ты не сын своего отца. И заслужил каждый сантиметр своего пути искупления. И я… я действительно оченьгоржусьтобой.

Он пристально смотрит на неё, и она не узнаёт застывшее на его лице выражение. Оно пугает её, вызывает одновременно желание заплакать, обнять Драко и сделать осторожный шаг в сторону. Она выдерживает его взгляд достаточно долго, чтобы продемонстрировать серьёзность своих слов, и с трудом сглатывает. Гермиона имела в виду именно то, что сказала. И возможно, ей стоило сказать ему об этом раньше. Может, ему важно услышать от неё это признание, а может, вообще на него наплевать, но он всё равно должен знать. Он заслужил это право.

— Что же до меня, — продолжает Гермиона, её тихий голос грохочет в тишине кухни, — дело не в этом. Победа в войне — это действительно спасение мира. А то, что будет после… Если я могу помочь людям, то именно этим и хочу заниматься. Я не в силах понять людей, имеющих ресурсы и возможности помогать нуждающимся, но при этом не делающих ничего. Помощь людям делает меня счастливой. И… Ну, возможно, таким образом я спасаю и себя тоже, — она смеётся, немного удивлённо, немного горько — это ужасно. Личные откровения.

Тишина. Она упирается взглядом в столешницу, скользя глазами по желобкам в древесине. У края виднеется обуглившееся пятно, и в памяти всплывает Лаванда, кладущая сюда сигарету, — она тогда бродила по кухне с улыбкой на опухших от поцелуев губах. Гермиона позабыла об этом. Ханна напевала какую-то детскую песенку, и Гермиона пыталась незаметно определить: опух ли её собственный рот так же сильно, как у Лав.

Драко откашливается спустя пятьдесят четыре движения секундной стрелки.

— Есть и худшие вещи, которые приходится делать, чтобы стать счастливым.

— Да.

— Но иногда то, чего мы хотим, на самом деле нам не нужно.

— Но иногда бывает необходимо рискнуть, — Гермиона перестаёт думать о своих карьерных амбициях, сосредоточиваясь на мыслях о Драко.

— Тогда нужно увериться, что риск того стоит, — он поднимает пустые кружки и относит их в раковину. — Я думаю, тебе сейчас самое время отправиться в постель, Грейнджер. Ты вот-вот начнёшь пускать тут слюни.

— Вовсе нет, — но она действительно устала, поэтому выходит за ним в коридор.

Они неуверенно замирают перед дверью в её спальню, Гермиона с благодарностью пожимает пальцы Драко и шагает в комнату. Она надеется, что Малфой последует за ней, но этого не происходит. Гермиона просыпается днём, обнимая сопящего в её волосы Драко.

День: 1566; Время: 11

Гермиона заходит в Нору и обнаруживает там Гарри и Рона, играющих в шахматы. Это так близко к нормальности, что ей хочется плакать.

День: 1566; Время: 16

Гермиона с довольной улыбкой откидывается назад и со стоном расстёгивает пуговицу, поглаживая набитый живот. Она так хорошо поела впервые за… она даже не помнит, когда с ней было такое в последний раз. Может быть, до Кладбищенской битвы, как раз за этим самым столом. Тогда всё было иначе. Больше людей, смеха и отчаянная надежда, что война не сумеет этого изменить. Сейчас за столом пустуют три места, перед двумя из которых стоят тарелки. Третья сейчас наверху — Джордж поднялся с ней по лестнице и закрылся в своей спальне.

Голова Джинни покоится на плече у Гарри, Молли и Артур держатся за руки между блюдом с картофелем и солонкой. Миссис Уизли смотрит на Гермиону с Роном своим особым взглядом, а Чарли жалуется, что столь обильная пища лишила его подвижности. Билл подшучивает над тем, что Гермиона расстегнула свои джинсы, Флёр пытается его заткнуть, бестактно напоминая, что ещё год назад у Гермионы можно было пересчитать рёбра. Джинни сверлит невестку сердитым взглядом и, похоже, пытается раздавить в ладони свой стакан.

Гермионе кажется, они смогут справиться. В конце концов, паузы заполнятся, а пустые места за столом не будут создавать впечатление, будто они занимают всё пространство. Если им осталось вот это, то всё получится. У них ещё есть то, за что можно держаться.

День: 1567; Время: 11

Она находит Драко на заднем крыльце: он смотрит на лес, перекатывая палочку в пальцах. Гермиона едва сдерживает смех: ведь это в самом деле забавно. Похоже на замкнувшийся круг. Год назад, в день, который наступит завтра, она отыскала его, съедаемого виной за проваленную операцию, на другом заднем крыльце. А несколько дней спустя отдала ему свою девственность. Кажется, что с тех пор прошли годы. Будто миновали столетия, а они снова оказались здесь. Интересно, думает ли он об этом? Помнит ли вообще?

В памяти всплывает, что тогда он говорил про растения. Растения, извивающиеся в поисках света, к которому стремятся расти. Гермиона думает: это же про них, на этой войне, в жизни. Драко Малфой большим острым булыжником врезался в её мягкую кору. И пока она тянулась вверх, он врастал в неё, и она затягивала его древесиной так, что он стал её частью. Чужеродный, застрявший в стволе предмет, и никто не может понять, как он тут очутился и почему дерево подстроилось под него вместо того, чтобы отторгнуть.

Она не может вырвать его из себя. На это способен только сам Драко, и если он этого захочет, ему придётся вырезать и выпиливать, расщеплять и выковыривать. Уйдя прочь после завершения войны, на которой она его по-настоящему узнала, он её не сломает. Но оставит после себя дыру, подходящую по размерам только ему одному.

Он знает её разной. Видел её счастливой, сломленной, поглощённой темнотой, охваченной страстью. Он понимает её тогда, когда сама Гермиона находится в растерянности, когда убивает, когда её суть обнажена. Понимает её в те моменты, когда мир распадается на части, и в те, когда она пытается этому помешать. Он знает её истощённой и наполненной заново. Был с ней и поддерживал, когда она вилась и тянулась. Искал свет вместе с ней или служил опорой, когда найти его не удавалось. Ему ведомы её самые отвратительные стороны — те, о которых она никогда никому не расскажет. Он знает её войну, потому что та стала для них общей.

Он знал её, когда для неё существовал только он. Это всегда был только он: рядом с ней бóльшую часть войны, в самые тяжелые моменты. Так или иначе, это всегда был он.

— Не повреди там себе ничего, Грейнджер.

— А? — она выныривает из оцепенения и улыбается, заметив листик, врезавшийся в его щёку.

— У тебя такой вид, словно твой огромный мозг сейчас взорвётся.

Он косится на её волосы, и уголки его губ чуть дёргаются. Гермиона неуверенно поднимает руку и нащупывает в своих кудрях два застрявших листочка. Конечно же, этот засранец ничего ей не сказал. Она смотрит на красный и зелёный листья и разжимает ладонь, позволяя ветру их подхватить.

— Знакомые ощущения, Малфой? Думаю, с тобой это часто бывает, раз уж серого вещества у тебя кот наплакал, — она долго и пристально сверлит его шевелюру взглядом, пока наконец он, почувствовав неловкость, не запускает пальцы в волосы, чтобы вытащить оттуда листья.

Ничего там не обнаружив, он сердито смотрит на неё, но её лицо светится самодовольством.