Он сплёвывает снова и снова, затем усмехается.

— Понятия не имею. Эта песня стала моей жизнью.

Гермиона не представляет, что парень под этим подразумевает, — она не говорит по-французски, но понимает, что в песне оплакиваются утраты. У каждого своя война.

День: 1566; Время: 1

Одетый лишь в боксеры, он спотыкается на ступеньках, потирает глаза и нетвёрдо шагает. Гермионе кажется: её тело почувствовало присутствие Драко даже до того, как он появился в поле её зрения. Заметив её, он на секунду останавливается, а затем продолжает идти по коридору. Гермиона не видела его два дня и даже не знала, что он здесь. Ей показалось, что она слышала его голос, выкрикивающий какое-то незнакомое имя пару часов назад, но решила, что ей просто померещилось.

Погружённая в свои мысли, Гермиона ёрзает на диване и вздыхает от скуки, сожалея, что в доме нет телевизора, способного заглушить её раздумья. Заслышав шум в кухне, она поднимает голову — на смену этим звукам через пару секунд приходит приглушённое восклицание — и с улыбкой качает головой. Многие бы наверное ей сказали: это ненормально, что одно лишь его присутствие действует на неё так успокаивающе, но она приняла подобное положение вещей, потому что сил сопротивляться ещё и этому у неё нет. Предаться своим сожалениям она сможет потом.

Она так и не смогла заснуть. Мозг — её сила и слабость, в зависимости от ситуации. Бывают моменты, когда стоит откинуть одеяло и признать тот факт, что этой ночью заснуть не удастся. В полночь, смирившись, Гермиона оставила бесплодные попытки.

Драко возвращается в гостиную более уверенной походкой и, к удивлению Гермионы, вместо того, чтобы подняться по лестнице, садится рядом с ней на диван. Он делает глоток воды и откидывается на спинку, вытягивая ноги на кофейный столик.

— Не могу заснуть.

— А я-то подумал, что можешь и именно поэтому сидишь здесь в темноте в три часа утра.

Она пожимает плечами, ведя глазами вдоль трещины на противоположной стене. Драко затихает, прижимая к груди чашку с водой, и барабанит пальцами по дешёвой диванной обивке.

— Ты веришь в Бога?

— Я не очень много об этом знаю, — теперь плечами пожимает Малфой. — Я верю в то, что происходит. В то, что могу потрогать, увидеть, почувствовать. Верю в жизнь, потому что она осязаема. Это то, где мы есть, то, что мы делаем. Да вообще всё.

— Ну, там, где вера…

— Это лишь способ получить ответы, Грейнджер. Объяснить необъяснимое. Почувствовать себя увереннее перед лицом собственных страхов, потому что причиной происходящего является Бог.

— Дело не только в ответах. Да и как ты сможешь объяснить некоторые вещи? Например, как мы здесь оказались, какова цель наших жизней, куда мы отправимся после смерти.

— Не важно, как мы здесь оказались, потому что мы уже здесь. Цель жизни мы определяем сами, проживая её. И какая разница, куда мы попадём после смерти, мы же будем мертвы.

— Так значит, свои ответы ты нашёл?

— Грейнджер, мне не нужны никакие ответы, вот в чём дело. Ты умрёшь. Представь, что ты будешь знать, когда именно, почему, где и как… — только это ничего не изменит, верно? Ведь ты всё равно умрёшь. Так что, в конце концов, это не играет никакой роли. Ответы бесполезны.

— Они приносят рассудку успокоение.

— Результат будет тем же, если совсем об этом не думать.

Гермиона сомневается, что когда-нибудь станет той, кто перестанет задумываться над разными вопросами.

— Так таращиться грубо.

— Прости, — Гермиона краснеет, пойманная за разглядыванием его странной дырки между большим и средним пальцами на ноге.

— Ты часто так делаешь.

— Таращусь?

— Краснеешь. Оказавшись рядом со мной.

Гермиона ещё гуще заливается румянцем, и это ужасно, ведь она всеми силами старается этого избежать. Она сердито косится на малфоевскую ухмылку и, защищаясь, возражает:

— Вовсе нет.

— О, да.

— Это у меня такое заболевание.

— О? — Драко вовсю веселится.

— Да. Э-э, ну… Болезнь, связанная с кровяным давлением. Оно иногда без всякой причины повышается, и кожа меняет цвет, — Гермиона понимает: наверное, это самая чудовищная ложь в её жизни, но от своих слов не отступается.

— Ясно.

— Мне поставили диагноз ещё в детстве. Очень неприятное заболевание.

— Не сомневаюсь, — в его голосе слышится смех, низкий и сдерживаемый.

Она хмыкает в ответ и хватается за первую пришедшую на ум тему.

— Я могу потрогать?

— Что именно?

— Твои… — она показывает на его ступни.

— Э-э, наверное, да, — он косится на неё, давая понять, как странно звучит эта просьба.

Она не обращает на это внимания, наклоняется вперёд и осторожно касается пальцем его ноги. Малфой дёргается, едва она дотрагивается до небольшого бугорка: гладкость кожи контрастирует с шероховатостью толстого красного рубца.

— Я и забыл, что у тебя нездоровая страсть к ногам, — стóит Гермионе описать пальцем круг, Драко выгибает ступню и растопыривает пальцы.

— Нет у меня ничего такого.

— Ты… — он осекается на полуслове и отдёргивает ногу. Гермиона замирает с поднятым пальцем и смотрит на Драко с улыбкой. — Не смей.

— Великий Драко Малфой боится щекотки, да?

— Ну… Полагаю, у всех есть своя ахиллесова пята.

Она фыркает и откидывается на спинку дивана, беря на заметку тот факт, что Малфой боится щекотки. Хотя вряд ли она сможет использовать это знание против него. Драко уже выяснил, что шея её слабое место, заметив, что даже лёгкое дуновение заставляет Гермиону с хихиканьем извиваться и корчиться.

Малфой вдруг поднимается на ноги и кивает головой в сторону дверного проёма за своей спиной.

— Пойдём, приготовишь мне чай.

— Приготовлю тебе чай? — она вскидывает бровь.

— Если захочешь, можешь добавить воды и на себя.

Она пылает негодованием, но всё же встаёт и направляется в кухню. Включает воду, но заставляет Малфоя самостоятельно наполнить чайник. А потом они несколько часов сидят на кухне, пока не устают от разговоров, а помещение не освещают первые солнечные лучи. Они обсуждают погоду, нервную дёрганую пляску Невилла, странности любовников Лаванды, при этом оба игнорируют эпизод с участием Малфоя: Гермиона — бросая сердитые взгляды на Драко, он — с бесстрастным выражением лица. Они беседуют о людях, местах и идеях. Спорят и дискутируют по поводу зелий, различных теорий, маггловской медицины. Разговор течёт легко и плавно, и Гермиона благодарит того, кто может её сейчас слышать, за то, что Драко проснулся и решил составить ей компанию.

— Профессор в Хогвартсе или исследователь, — он пробует, как звучат эти слова.

— Да, я хочу заняться волонтёрской работой, но… Мне также хочется найти лекарства, например, от последствий Круциатуса или укуса оборотня. Мне кажется, если я всё хорошо распланирую, то смогу преподавать в течение школьного года, а в свободное время и в период летних каникул заниматься исследованиями. Наверное.

Малфой кивает, его ложка отстукивает по столу какой-то старый мотив, знакомый, но который Гермиона никак не может вспомнить.

— Ты собираешься взяться за всё сразу?

— Разве я не должна смотреть в будущее?

— Смотри сколько угодно, но, нырнув с головой, ты рискуешь утонуть.

— Но если не иметь стремлений, каков тогда будет резон преодолевать препятствия, раз для этого нет никакой причины?

— О, причины всегда найдутся, — Малфой смотрит на неё так, словно она должна это знать, а потом неверяще смеётся: — Мерлин… Ты же никогда не бросишь попыток спасти этот мир, верно?

— О чём ты говоришь?

— Победить в войне, выучить новое поколение, освободить домовых эльфов, стать матерью сиротам, изобрести лекарства от всех болезней. Маленькое кровоточащее гриффиндорское сердечко с комплексом героя. Ты что, серьёзно думаешь, что сможешь спасти себя, спасая этот мир?

Гермиона смотрит на него, её рот дважды открывается и закрывается. Нахмурившись, она наконец произносит: