— Вот, — рычит Гермиона, пихая тарелку ему в руки.

Малфой смотрит на неё и прикусывает щеку, словно погружаясь в раздумья.

— Грейнджер, даже не знаю. Ты можешь оказаться шпионом. Отравление любовника так банальн…

— Малфой, я ткну тебя в глаз, если ты не передашь мне…

— Ткнёшь в глаз?

— Да. Вот этим самым пальцем, — она поднимает указательный палец правой руки и угрожающе крутит им в воздухе.

Он вскидывает бровь, недоверчиво смотрит на неё — его правый глаз дважды дёргается.

— Давай.

— Что?

— Давай.

Гермиона открывает рот, чтобы уточнить, всё ли в порядке у него с головой, но вместо этого просто рычит. К сожалению, запихнутое Малфою в рот печенье стирает самодовольное выражение с его лица всего на три секунды. Гермиона хватает стакан с молоком и свирепо таращится на Драко.

День: 1562; Время: 1

Ей снится сон. Кто-то лежит на земле, лицо она не узнаёт, но это тело раньше уже видела. Незнакомец сообщает ей, что было сражение, битва, нечто ужасное. И Гермиона несётся через лес, будто его собираются сжечь дотла, и она вот-вот пропадёт в ревущем пламени и пепле. За спиной слышен топот ног и сбитое дыхание — Невилл. «Я не могу больше никого потерять, я не могу потерять ещё одного», — кричит она и плачет, а Невилл мелькает где-то позади между деревьями. На земле лежат сваленные в лужу тела — она хватает их по очереди за промокшие воротники и холодные руки. Но не может найти того, кого ищет.

Гермиона просыпается в пустой комнате, на лбу выступила испарина, в спальне царит тишина, за исключением звуков её рваного дыхания. Она сбрасывает с себя одеяло, быстро включает свет и смотрит в потолок, а сердце бешено колотится в груди.

День: 1562; Время: 16

Он находит её у озера, в воздухе кружатся оранжевые и красные листья. Свитер, связанный Молли годы назад — тёмно-красный, с большой золотой буквой «Г» спереди, — висит на Гермионе. На Малфое зелёный джемпер, с гербом Слизерина слева на груди, и ей кажется это немного… ироничным. Это могло быть почти что Хогвартсом, будь они тогда другими людьми. Может быть, если бы они росли после войны. Может быть, тогда всё бы прекрасно сошлось.

Драко держит позабытую ею в доме книгу, перо зажато между страницами, которые она читала. Гермиона пару мгновений смотрит на фолиант, затем начинает теребить пальцами край свитера.

— Я ничего не пытаюсь забыть, — резко говорит она, потому что полчаса своей жизни потратила на размышления: что было бы, если бы она могла это сделать.

Только худшие из событий. Те самые, что снятся ей перед тем, как она просыпается с ощущением, будто что-то внутри неё умирает и взывает о помощи. То тлеющее, голодное пламя, которое она иногда ощущает, пусть и не помнит деталей своего сна.

— Предатель, — говорит она, и ветер заглушает, относит это слово в сторону. — Они думают, я знаю, кто это.

Драко засовывает левую руку в карман. Правая, в которой он держит палочку, остаётся свободной. Гермиона смотрит на чехол, висящий на его боку, на узоры на рукоятке и думает: интересно, лак в том месте, где Драко упирается в древко пальцем, так же сошёл с древесины, как на её собственной палочке?

— Сказали, это был один из погибших авроров, но доказательств никаких нет. Это просто метод исключения. Но я не знаю, почему они пытались спрятать мои воспоминания, если собирались убить…

— Есть несколько причин, почему они могли его убить, пусть изначально и не планировали этого делать. И они не прятали твои воспоминания, Грейнджер. Они их стёрли, — он смотрит на небо: то ли на серые облака, то ли на кружащие над их головами листья, то ли на птицу, летящую к дереву. — В твоих воспоминаниях нет пробелов, нет стыков. Они удалили их полностью, — Драко двигает рукой, и книга скользит между его боком и предплечьем. — Ты ничего не можешь сделать, чтобы их восстановить.

Этого она и боялась. Любая магия, связанная с разумом, опасна. Гермиона вычитала пару способов, которые бы не хотела испытывать. Но кое-что она не прочь попробовать после более тщательного изучения. Гермиона из тех, кто ненавидит такие ситуации, когда требуется что-то узнать, а нужная книга никак не находится. Когда она должна выяснить уже имеющуюся в её мозгу информацию.

Она обязана попытаться. Интересно, насколько способен к легилименции Драко, что он так убеждён в отсутствии каких-либо следов. Малфой тогда использовал заклинание: либо он недостаточно хорош, чтобы забраться к ней в голову, только взглянув в глаза, или он так сделал специально, чтобы она понимала, когда именно он приступит.

Гермиона отрывает взгляд от воды — Малфой смотрит на неё. И изгиб его брови даёт понять, что он и без заклинаний знает, о чём она думает.

— Ты знаешь, что случится, если магия не найдёт в твоём мозгу цель или…

— Конечно, знаю. Я могу спровоцировать травму мозга, кровотечение, повредить или уничтожить какие-то или даже все чувства. Можно потерять воспоминания, или начать постоянно прокручивать какой-то случайный образ, или…

— И тебе всё это нравится? — он наклоняет голову. — Есть причина…

— Разумеется, это не тот результат, которого я жажду, но если есть вероятность…

— Её нет.

— В случае применения более слабого зелья или заклинания, последствия могут быть не такими серьёзными…

— И ты хочешь рискнуть?

Гермиона делает глубокий вдох и резко выдыхает. Она знает, что не может сейчас так рисковать. Малфой может ошибаться, но если он прав… У неё нет возможности проверить это самой или попросить кого-то о помощи. Это касается только её, и она никогда не пустит в свою голову другого человека.

— Нет. Даже если речь пойдёт о незначительных последствиях, я не хочу больше ничего забывать. Если я использую заклинание или зелье для того, чтобы восстановить утраченные воспоминания, и ничего не будет найдено, то восстановятся те воспоминания… которые я сама хочу забыть, — постоянно.

Ей и так плохо, когда они прорываются из тех глубин, где она их спрятала, — сами по себе или вызванные какими-то мелочами. Резким звуком, пламенем свечи, тенью, смехом, похожим на… выражением, которое бы употребил… вещью, которая бы понравилась, если… Если. И. Но.

Иногда Гермиона боится остановиться и задуматься. Боится подумать о чём-то, кроме настоящего момента, потому что тогда она может заметить синий блеск, увидеть прищуренные глаза Невилла, изломанную улыбку, которую не смогли стереть даже раны. А потом её сердце просто выпрыгнет из груди.

— Полагаю, я много чего спрятала, — бормочет Гермиона, чертя носком ботинка полоску в грязи. — Я продолжаю игнорировать события. Заталкиваю и заталкиваю их поглубже. Потому что боюсь: в противном случае я даже не смогу нормально функционировать. Наверное, мне надо больше горевать, потому что они это заслужили и, возможно, мне это нужно. Но потом я представляю, как мне станет плохо, и думаю, что мне надо продолжать и дальше запихивать всё это подальше, чтобы я могла завершить войну.

Малфой вздыхает: то ли от холода, то ли от воцарившейся тишины.

— Ты считаешь, что если сорвёшься и на пару месяцев станешь пациентом Мунго, то перестанешь испытывать такую вину? Нет. Посмотри на брата Уизли: он не выходит из комнаты, ни с кем не разговаривает, сломал свою палочку. Это хоть что-то кому-то даёт? Эта война сломала всё. Если позволить ей сломать ещё и себя, ничего не исправится.

Гермиона пинает в воду камень и смотрит, как тот исчезает в тёмных глубинах. Красная рыба устремляется к этому месту и начинает плавать кругами.

— Иногда кое-что надо сломать, чтобы спасти.

Например, мир. Например, его.

— Грейнджер, мы в эпицентре катастрофы, — он оглядывает поверхность озера, словно повсюду видит её последствия. — Никакого существенного ухудшения уже не будет. Это ли не знак твоему кровоточащему сердцу, что пора начинать всех спасать?

— Просто… Иногда… Не должно ли это убить меня? — вздыхает Гермиона и отбрасывает с лица волосы, злясь, что не может подобрать правильные слова.