— Мне не нужны, я не хочу и не жду никаких извинений… — Малфой обрывает себя на середине предложения, сдвигает брови, и на его лице отражается её собственное замешательство.

— Извинения? — Гермиона пытается заставить его продолжать, копаясь в голове в поисках зацепок о том, что она, похоже, натворила.

Ей хочется протянуть руку и разгладить морщинки на его лбу, но она сдерживается, когда Малфой подозрительно на неё смотрит. Прикусив щёку, он пристально вглядывается в Гермиону, и она понимает, что он принял какое-то решение. Отводя глаза, он по-прежнему кажется взволнованным.

— Расскажи мне, что ты помнишь.

Она отворачивается к огню, между висками зарождается головная боль.

— Я помню заклинание, попытку тебя сдвинуть. В тебя попали, а потом, наверное, и в меня тоже. Затем я очнулась от того, что ты меня трясёшь, мы были в… Мне было больно, и ты тогда обмолвился о моей спине. Всё погрузилось в темноту, когда мы начали подниматься по ступеням. Потом я очнулась в подземелье, одна, на земле. И снова отключилась. Потом пришла в себя в цепях, когда Пожиратель Смерти врезал мне по лицу. Затем началась вся эта история с Гарри… Я потеряла сознание, когда ты меня поднял. И очнулась уже на больничной койке.

Молчание Драко густое. Гермиона ёрзает, чувствуя столь пристальное внимание, и, подняв голову, смотрит на Малфоя. Она видит, как его челюсть подёргивается и язык двигается за щекой. Он опускает глаза на её колено, и когда снова встречается с ней взглядом, его лицо не выражает ничего, кроме скуки.

— Ты мне доверяешь?

— Да, — поспешностью её ответа он удивлён больше, чем она сама.

Малфой смотрит на неё, моргая, затем взмахивает палочкой, и комната озаряется светом. С выжидающим выражением он протягивает ей вторую руку.

— Иди сюда.

Гермиона хватается за его ладонь, поднимается и с любопытством косится на него, а он подтягивает её к себе. Его запястья выглядят так же плохо, как и её собственные. Она не уверена, что сможет ещё раз когда-нибудь привязать его к кровати. Не после того, как увидела его висящим в цепях и его тело извивалось и выгибалось от боли. Гермиона вздрагивает от воспоминаний о крике, вырвавшемся из его горла, о набухших венах и жилах на горячей покрасневшей коже. Драко сажает её к себе на колени, и если она и стискивает его руку слишком крепко, ничего ей не говорит.

— У тебя есть способности к легилименции? — спрашивает он, всем своим видом демонстрируя уверенность, что Гермиона сейчас дёрнется, пусть она пока и не шевелится.

— А у тебя они есть? — Гермиона вот-вот рухнет с его колен и тянется, чтобы ухватиться за подлокотники. Лицо Малфоя бесстрастно, если не считать болезненно изогнутых губ.

— Это так удивляет?

— А ты уже… — она осекается, заметив злые искры в его глазах.

— Едва ли я стал бы в этот раз спрашивать твоё разрешение, если бы проделывал подобное раньше.

О, боже. О, боже. Он что, хочет прямо сейчас залезть к ней в голову? Гермиона понимает, что Малфой собирается просмотреть её воспоминания об операции, но ведь ему придётся пробраться через множественные слои в её разуме. Слои, мысли, воспоминания и чувства. Он же может выяснить всё, что она о нём думает, что испытывает к нему. Внезапно всё то, о чём Гермиона столько себе врала, что игнорировала и пыталась отбросить, предстаёт перед ней суровым фактом.

Ты мне доверяешь?

Нет, Драко не планирует копаться в её мозгах и не будет стараться вложить в её голову какие-то идеи. Если бы он хотел, сделал бы это, не спрашивая позволения. Начать хотя бы с того, что он бы никогда не признался в этой своей способности. Совершенно очевидно, что он уважает неприкосновенность её рассудка, равно как ценит то, что Гермиона никогда не пыталась вскрыть замок его сундука. Пару лет назад она бы обвинила Малфоя в посягательстве, доложила бы о его талантах Грюму и никогда бы не посмотрела ему в глаза. Сейчас же… она просто знает, что он никогда так её не обижал.

Но без всяких сомнений в своём путешествии к воспоминаниям о той ночи Драко может кое-что выяснить. Не то, о чём она активно думает и что Малфой жаждет узнать, — а как раз то, чего она не помнит. Возможно, он захочет в этом разобраться, поискать, есть ли какие-то скрытые образы, которые она не может воссоздать в своём сознании.

Гермиона уже говорила, пусть и своеобразным способом, что кое-что к нему чувствует. «Я не фронтовая шлюха», — сказала она тогда, и Драко должен был понять, что имелось в виду. Но есть разница между почти ничего не значащими словами и эмоциями, которые он сможет пережить и которые очень даже значимы. Иногда они такие сильные. Сильные, захлёстывающие и пугающие.

Ты мне доверяешь?

Гермиона может отступить, как маленькая испуганная девочка, спрятаться за слабыми оправданиями и заставить Драко думать, что она ему совсем не доверяет. Или может набраться храбрости, продемонстрировать своё доверие и молиться богу, чтобы потом Малфой не сбежал. А ведь он очень даже может. Драко мог прийти к выводу, что её замечание о шлюхе означает лишь то, что она не желает, чтобы к ней относились подобным образом, раз она спит только с ним, или кое-что другое… кое-что. Другое, ха! Это…

— Неважно, Грейнджер, — говорит Малфой ледяным тоном. — Тебе нужно будет отправиться в Министерство, так…

— Нет, давай, — что?

— Тебе, очевидно, неуют…

— Драко, просто сделай это, — что? Она же ещё ничего не обдумала! Почему часть её разума игнорирует такую реальную угрозу? Почему она не может просто заткнуться?

Похоже, половине её мозга всё это надоело. Прятки, неуверенность, неизвестность, вопросы, боязнь хрупкости их отношений. Какая-то часть неё просто хочет, чтобы Малфой узнал. Часть её — храбрая часть — жаждет, чтобы он всё понял и чтобы Гермиона, наконец, покончила с неопределённостью. В конце концов, это всё равно случится. Драко всё выяснит и, может быть, уйдёт, а может, останется. Это неизбежно; но ей кажется: вероятность того, что он её бросит, несоизмеримо выше, и она не знает, сможет ли сейчас с этим справиться. Достаточно ли она сильна, чтобы открыться и потерять… это.

Она думает: пришло время быть взрослой. Решить проблему логически, но ничто, связанное с ними, никогда не подчинялось законам логики. Этот порыв может оказаться огромной ошибкой. Но Гермионе не впервые так ошибается.

Она вскидывает на него глаза, и он смотрит на неё в ответ. Сквозь нахлынувшую панику она себя спрашивает: неужели прямо в эту секунду он это делает? Но Малфой произносит заклинание, и Гермиона понимает: он давал ей время передумать. Его пальцы едва дотрагиваются до её щеки, и он со стоном отстраняется. Сердце Гермионы делает кульбит.

— Грейнджер, твоя голова сейчас взорвётся от паники.

— Ну, знаешь ли! Там ещё никто никогда не бывал, и мне немного страшно, кто бы это ни делал! — стукстукстук-стук, отбивает её сердце. И когда Гермиона решается сбежать, ладони Драко обхватывают её лицо.

Она невольно встречается с ним глазами и замирает от такого пристального внимания. Ну вот, он снова там. А она ничего не чувствует, не… видит, не знает, на что Драко смотрит. Дыхание перехватывает, её побег срывается, и она раскрывается перед ним. Всё, что он только хочет о ней узнать, находится прямо перед ним — иди и бери, а она даже никогда ничего не узнает.

Он сбежит. Столкнёт её с колен, может быть, грустно покачает головой и быстренько прекратит любое общение между ними, за исключением обсуждения вопросов Ордена. Она буквально видит… Его ладони скользят по её коже, пальцы путаются в волосах, а его горячее дыхание касается её губ. Он же может… слышать, знать всё то, о чём она думает в эту секунду. Возможно, он слышал её мысли. Вот эти. Эти. Его губы изгибаются, и Гермиона выдыхает, поскуливая.

— Расслабься, — бормочет он.

Ему легко говорить. Она ещё ни разу в жизни не была так уязвима, а он хочет, чтобы она расслабилась? Да как такое вообще возможно? Почему она на это согласилась? Чем иметь дело со всем с этим, было бы намного проще, если бы Малфой решил, что она ему не доверяет. Гермиона могла бы загладить своё недоверие. Но это? После такого нет возврата назад. Это… Господи, он же может слышать её мысли, надо прекратить думать. Гермиона напевает про себя колыбельную, и его большие пальцы поглаживают её скулы. Он, наверное, понял, что с ней сейчас происходит, потому что его губы снова и снова дёргаются.