Малфой отшатывается назад и кричит от выпущенного в него через всю комнату Круциатуса. Его голова откидывается назад, а рот открывается в жутком вопле, отдающемся в голове Гермионы. У неё перехватывает дыхание, а этот образ навсегда врезается в память: связки и сухожилия, вздувающиеся на бьющемся в конвульсиях теле. Агония искажает лицо Драко, на глаза Гермионы снова наворачиваются слёзы, но она дрожит, потому что кнут пока не пускают в дело, а челюсть Гарри трясётся. Ей почти что больно говорить такое — ведь эти слова могут оказаться последними. Ей может больше не выпасть шанс сказать ему, что она вовсе так не думает, но сейчас нужно поступить так, если это единственный способ выжить.

— Просто поразительно, что я не понадобилась тебе во время Кладбищенской битвы, ведь ты оказался таким слабаком, Гарри Поттер! Что, Волдеморт просто отступил? Перевернулся на спинку и позволил тебе убить себя? Наверняка так и было, ты трус! Слизеринец! Посмотри на себя: подчиняешься приказам Пожирателя Смерти! Потом он прикажет тебе убить меня! Ты этого хочешь? Жаждешь стать пожирательским рабом? П…

— Почему ты не кланяешься, Поттер? Позволь ему… — она не слышит, что Драко говорит дальше, её тело отбрасывает назад силой заклятия. И Гермиону снова накрывает боль. О, та самая. Ослепляющая и всеобъемлющая.

Как бы часто Гермиона об этом ни думала — несмотря на все старания этого не делать, — она никогда не могла припомнить, насколько ужасными были те ощущения, пока подобное не повторялось вновь. Пока эта чистая, злобная ярость не захлёстывала её вновь. «Вот оно», — думает Гермиона, прежде чем боль получает полный контроль над её чувствами, мыслями и эмоциями. Нет слов, чтобы это описать. Это хуже самых страшных мыслей — нет больше ничего, что заставляло бы Гермиону желать смерти, лишь бы всё прекратилось.

Боль отпускает медленно. Будто гигантский булыжник, рухнувший на голову, уступает место валуну поменьше, которому на смену, в свою очередь, приходит камень ещё меньших размеров. И так продолжается до тех пор, пока её мысли не возвращаются, пока она не начинает чувствовать запах и вкус крови, а тело не принимается колотиться в конвульсиях, хотя она была уверена, что переломана настолько, что даже сделать вдох больше не получится. Она слышит свист кнута, но понятия не имеет, почему не ощущает удара.

Она собирается уйти. Тело уступит этой войне раньше разума, и Гермиона отправится туда, куда из темноты выходят солдаты. Но всё, чего она жаждет в эту секунду, это открыть глаза и увидеть свет. Почувствовать солнечные лучи на лице, а своих друзей — за спиной. Она хочет, чтобы этот свет проникал сквозь её радужку и разрывался внутри. Она очень хочет выжить.

Сбоку раздаётся какое-то бормотание, постепенно складывающееся в слово, от которого Гермиона распахивает глаза.

— Поттер!

Свист ударов прекращается, Гермиона сбрасывает неимоверно тяжёлый камень со своей головы и ждёт, пока прояснится зрение. В этом нет особого толка: её начинает мутить, и она вынуждена опустить голову. Она давится и захлёбывается, пока на языке не появляется кислый привкус желчи. Сплёвывает между носками своих ботинок и с заторможенным интересом наблюдает за грязью, свисающей с губы, прежде чем сплюнуть её. Она снова сплёвывает, пытаясь прочистить рот.

— Хватай её первую, — голос Драко звучит тише, но Гермиона улавливает в нём панику, и это напоминает о том, почему надо держаться.

Она поднимает голову, и её глаза останавливаются на Гарри. Она медленно моргает, осматривая друга от макушки до пяток. Кнут лежит возле его ног, Гарри весь покрыт кровью. Создаётся впечатление, будто он отхлестал сам себя, но он движется плавно и…

— Я С.Ч. — выдыхает он, когда она отшатывается от его ладони, и две одинаковые слезы текут по его заляпанным кровью щекам.

— Скорее! Пока никто не пришёл! — шипит девушка рядом.

— Всё хорошо, Герм… — начинает Гарри, его голос сдавлен, кожа бледна. Его тоже нещадно трясёт.

— Знаю, — шепчет она с таким хрипом, что сомневается, расслышал ли её Гарри. — Я знаю.

И вот теперь Гермиона начинает плакать. Рыдать. Горько, горько. Это похоже на один из её срывов, во время которых она, покачиваясь, громко воет до боли в горле. Когда, оставшись в одиночестве, она сдаётся. Совсем на чуть-чуть. Только для того, чтобы иметь возможность двигаться дальше и чтобы горе не душило так сильно.

Господи. Гермиона никогда не сотрёт из памяти этот образ, и она ощущает себя такой виноватой. Она чувствует себя ужасно, потому что это не вина Гарри. И потому что это будет мучить его гораздо больше, чем её. Именно он это натворил, всё видел и не мог остановиться. Но Гермиона никогда не будет обвинять его в случившемся, не станет держать на него зла, и если он когда-либо заговорит об этом, она притворится, что произошедшее не имеет значения. Ведь это так и есть. Она не может позволить, чтобы было иначе.

Глаза Гарри широко распахнуты — яркая зелень подёрнута слезами. Он смотрит прямо на неё, и она не знает, что сказать: кажется, будто связки провалились в грудь. Гермиона приподнимается на носках и, подавшись вперёд, касается губами его заросшего щетиной подбородка; его рука обвивается вокруг неё прежде, чем её отбрасывает назад.

— Прости… — выдавливает он, прижимая руку к её покалеченной спине и направляя св… палочку на цепи.

Палочка. Гермиона переводит взгляд за его плечо, на упавшее тело, лежащее возле стены, — всё вокруг залито красным. Лужи на полу, широкие потёки на стенах. Драко именно поэтому выкрикнул его имя? Старался удержать Гарри от мести? От потери контроля? Пожиратель Смерти либо без сознания, либо мёртв, но судя по крови… по всей этой крови.

— Это не твоя вина. Я не знаю, смогла бы я остановиться, — это всё, что вымучивает Гермиона, прежде чем глотку разрывает резкий влажный кашель. Её кисти выскальзывают из наручников, и она кричит от простреливающей их боли.

— Держу тебя, держу, — повторяет Гарри ей на ухо, на секунды прижимая её к груди, словно отец — ребёнка. Гермиона прикрывает глаза — ей больно везде, и она дрейфует на границе беспамятства.

Наверное, на краткий миг она всё же потеряла сознание, потому что не слышала тех звуков, что наверняка сопровождали освобождение Драко и той девушки. На какое-то мгновение боли больше нет, и это прекрасно. Но предстоит совершить слишком многое, чтобы этому можно было поддаться, и пока Гермиона размышляет, как лучше сделать шаг, она чувствует, что рука Гарри исчезает. Она открывает глаза, перед которыми всё плывет, но её подхватывает другая пара рук, и ей не надо видеть, чтобы знать чья.

Драко отбрасывает волосы с её лица, и один серый глаз внимательно в неё вглядывается. Малфоя всё ещё трясёт после перенесённого Непростительного, она слышит, с каким трудом он сглатывает. Отклонившись назад, он пристально смотрит поверх её головы, и его челюсти сжимаются.

Ей очень больно. Боли, того факта, что она, похоже, не ела два дня, и потерянного количества крови достаточно. Гермиона бесполезна и знает об этом. Она ничем не может им помочь, и она никогда не чувствовала себя такой никчёмной. Гермиона начинает размышлять, что можно сделать, чтобы выбраться, но её отрывают от земли, боль нарастает, и темнота побеждает.

День; 1544; Время: 20

Минерва, справа от её кровати, в тени. Её напряжённое угрюмое лицо искажено горем, и Гермиона думает, что, наверное, они всё же спаслись, и тут же снова засыпает.

День: 1555; Время: 6

Рон, кусочек шоколада срывается с его разбитых губ. Он подпрыгивает, когда Гермиона открывает глаза, и вздыхает, стоит ей их опять закрыть.

День: 1555; Время: 19

Драко, его бёдра прижаты к её кровати, руки скрещены, а губы сурово поджаты.

День: 1556; Время: 8

Сперва она думает, что это Драко, но чувствует: что-то не так. Гермиона открывает глаза и видит тёмную шевелюру и зажмуренные веки. Лоб Гарри прижат к её, его рука обвивается вокруг её талии, а щёки, похоже, мокрые. Собственное тело кажется Гермионе тяжёлым, сознание мутное, но она проснулась, и она жива, жива, жива.