Она упирается ногами в стену, хватается за цепи и подтягивается, приподнимаясь. Прижимает подошвы к кладке и старается вскарабкаться наверх, используя эту хлипкую опору и оставшуюся в руках силу. Перед глазами расползаются чёрные нити, словно паук плетёт паутину. Ноги скользят по влажным камням, она делает ещё одну попытку толкнуться вверх, будто, подтянувшись, сможет добраться до кислорода.

Она слышит крики, сначала Малфоя, а потом и той девушки, но они звучат в отдалении, являясь сейчас для неё чем-то вторичным. Смех носится по темнице эхом, но вот хохот превращается в гневно гремящий голос. Сила пережимает трахею крепче, жестоко перекрывая малейшие возможности для продолжения жизни. Гермиона не боится. Наоборот, она безрассудна в своей ярости, её трясёт от бешенства. Она слишком устала бояться. Если война заберёт её прямо здесь и сейчас, с помощью этого труса, который только и может, что пользоваться её беззащитностью, она не будет бояться. Не доставит ему такого удовольствия. Гермиона слишком зла на него, на жизнь, на себя, чтобы поддаться этой болезненной удушающей панике.

Она с трудом моргает, стараясь сфокусироваться, словно хочет, чтобы тело выжало кислород из крови. Боль в лёгких оборачивается настоящим огнём, инстинкты отчаянно вопят: вздохни или умри, и… и всё заканчивается.

Гермиона делает резкий вдох, кашляя и давясь, её ноги отлепляются от стены. Ещё один вдох, ещё один, ещё: кислород так сладок, но его по-прежнему слишком мало. Снова, снова и снова, пока Гермиону не начинает вести от его переизбытка сильнее, чем от недостатка.

Горячие злые слёзы стекают по щекам, она разжимает ладони и обвисает на цепях, дёргаясь так, что огонь охватывает всё тело. Гермиона встречается взглядом с маниакально блестящими глазами на другом конце комнаты, видит широкую улыбку, самодовольную позу.

— Врун, врун, врун, — беснуется она.

— Грейнджер!

Её обрывает Драко, в чьём голосе столько злости, что она не сразу его узнаёт.

— О, как же здорово будет сломать тебя, — ярость бурлит в Пожирателе; сделав три шага вперёд, он замирает.

— Тебе придётся сначала меня убить, — огрызается Гермиона. Сплевывает кровь и чувствует, как та стекает по подбородку.

— Мне? Думаю, я удостою этой чести кое-кого другого, — он поворачивается налево так, что его мантия вздымается. Гермиона чувствует холод в животе и давится воздухом, когда из темноты появляется новая фигура.

Но на неё смотрят глаза не Гарри, не его руки стискивают свёрнутый кнут, не его ноги несут его к ней. Это вовсе не Гарри. Блеск его глаз, бесстрастное выражение лица, присутствие здесь в подобных обстоятельствах говорят Гермионе всё, что требовалось знать.

— Чёрт, — выдыхает Драко, но она не может отвести глаза, чтобы посмотреть на него.

Нет, нет, нет.

Гнев в ней то уменьшается, давая возможность подготовиться к тому, что сейчас произойдёт, то разбухает из-за того, что сделали Пожиратели. Ей хочется плакать и кого-нибудь придушить. Хочется обнять Гарри, ведь она знает: если они спасутся, если выберется Гарри, он себя не простит. Ей хочется кричать на него за недостаточность сопротивления. Конечно, даже будучи под таким заклятием, Гарри её не убьёт. Разумеется, это самая большая несправедливость, которая могла с ними случится, которую с ними могли сотворить.

Потому что когда она думала о своей возможной смерти в скудно освещённой, лишённой солнечного света комнате, такое не приходило ей в голову. В её мыслях была молниеносность, пытки, изнасилование, собственные кишки, вываливающиеся из ран. Но происходящее сейчас находится за гранью её представлений о жестокости, и она не могла такого вообразить, когда готовилась к своей кончине.

Лучше бы они резали её на мелкие кусочки. Она бы могла умереть, зная, что за лицом друга скрывается разум врага, но она не может умереть, понимая, что Гарри придётся с этим жить.

— Нет, — она слышит свой собственный шёпот, качает головой при виде его погнутых очков и взлохмаченных волос. Не так. Не. Так. Из всех возможных способов. Только не так. — Гарри…

С оглушительным треском кнут вылетает из его руки. Через сотую долю секунды шока мозг осознаёт боль, обжигающую живот, и Гермиона кричит. Голова откинута, пальцы стиснуты, тело сжато — крик. Она слышит громкий свист, и весь кислород выбивается из лёгких.

— Ноги вверх! Ноги, сука, вверх! — орёт Драко, и Гермиона наклоняется, подбирается и подтягивает колени, обхватывая пальцами цепи, чтобы уменьшить нагрузку на запястья.

Она снова кричит — кожаная полоска вгрызлась в плоть прямо под коленями. Гермиона чувствует влагу, стекающую по животу и собирающуюся за поясом джинсов, а теперь ещё и струящуюся по ногам. Она не опускает головы, не желая смотреть, пока Драко не кричит ей, чтобы она сгруппировалась, и тогда прижимает подбородок к груди. Гермиона горит в огне.

— Нам пока не нужно её горло, предатель крови, — из тени слышится смех, а Гермиона отчаянно старается не расплакаться.

Ещё один треск у её ног. И вопль всё же прорывается сквозь стиснутые зубы. Плечи приподнимаются от всхлипов, она не может в это поверить. Это же Гарри. Она знает, что он не может ничего контролировать, но всё равно ей больно так, как не должно было бы быть. Больно именно так, как этого жаждут они: ведь это по-прежнему его тело, и Гермиона знает, что Гарри где-то там, внутри. Потому что только у него есть шанс это остановить, и она не представляет, хватит ли ему сил и чего им обоим будет это стоить.

Разве не любовь должна быть самой мощной силой на земле? Разве не она должна была всех их спасти?

Это такая месть: заставить Гарри Поттера убить свою лучшую подругу. И, о боже, она не может даже подумать о том, что они собираются сделать с Роном или уже сделали. На футболке Гарри его кровь или Рона?

Она даже не может об этом думать. Не в состоянии постичь… Услышав новый свист, Гермиона инстинктивно дёргается в сторону, и ремень сдирает с её руки полоску кожи. Конец ремня обвивается вокруг спины, открывая старые раны и возвращая ноющую боль, цепь бросает её вперёд, и она захлёбывается рыданиями. Может быть, истинное зло существует. Может быть, Волдеморт не любил ничего, кроме боли других людей, и возможно, этот Пожиратель Смерти, застывший на другом конце комнаты, точно такой же. Может быть, она ошибалась, сомневаясь в их чистоте. Чистоте крови, чистоте ненависти и зла. Они были…

Гермиона поворачивается, когда кнут сплетается и выгибается гигантской змеей, несясь ей навстречу. Ремень врезается в её рёбра с той самой стороны, где кости почти наверняка сломаны.

— Гарри, — кричит она, крутясь и инстинктивно открывая глаза. Гермиона всхлипывает, рвано дышит и молит: — Гарри, пожалуйста, пожалуйста, нет. Я знаю, ты там, и если ты можешь… Я знаю, что ты можешь это сделать. Сопротивляйся активнее, Гарри!

Кнут замирает, Гермиона задерживает дыхание и с мольбой вглядывается в глаза друга. Она всматривается так пристально, будто сконцентрировавшись чуть сильнее, заглянет ему прямо в мозг. В мозг, за грудину, да куда угодно: туда, где находится человеческая душа, тот Гарри, которого она знает. Но очевидно, этого мало, или она молчит слишком долго: его рука снова поднимается, кисть дёргается, и Гермиона опять разворачивается.

Ремень разрывает кожу на спине, и Гермиона хрипло кричит, её ноги распрямляются, а пальцы на цепях разжимаются. Наручники едва не переламывают запястья под её весом — она обвисает, насколько позволяет длина цепей. Драко орёт на неё, девушка вопит на Пожирателя Смерти, но Гермиона думает совсем не об этом.

Она поднимает глаза, встречаясь взглядом с Гарри, и смаргивает слёзы, чтобы хорошо его видеть.

— Эй? Я люблю тебя. И если ты можешь слышать…

— Что случилось, Поттер? Что ты за мужик, если не можешь скинуть такое ничтожное заклятие? Этот безмозглый мудак управляет тобой, словно первогодкой с Хаффлпаффа! — рявкает Драко, вскидывая подбородок. — Оно не может быть настолько сильным. Ты о чём там вообще думаешь? Скачешь по лужайке с грёбаными ромашками, пытая тут свою лучшую подругу? Да как ты вообще убил Волд…