— Ты по нам не скучал? — спрашивает Рон, Гермиона улыбается и подносит руку к своему пылающему лбу. Она хотела предложить Гарри покинуть комнату, но ей так хорошо. Рон начал приходить в себя и даже признался, что во время сидения в лесу ему лишь однажды пришлось принять успокоительное зелье. Если присутствие Гарри поможет, она просто будет дышать, отвернувшись.

— Эй, я же рискую, разве нет? — Гарри вскидывает брови и машет рукой в сторону подруги, едва та начинает кашлять.

— Мерзость.

— Ой, заткнись.

День: 1538; Время: 8

Она спит два дня подряд, мучаясь во сне лихорадкой, её тело потеет так, что простыни промокают. Сражаясь с болезнью, она впадает в какое-то оцепенение, и Гарри заставляет её пить чай и есть суп. Тонкс пополняет ряды пациентов: успевает пожаловаться и сообщить Гермионе, что в случае нового приступа та должна немедленно аппарировать или переместиться портключом в больницу Св.Мунго для осмотра. И пусть ей совсем не хочется этого делать, она понимает, что, несмотря на весь эгоизм, это необходимо. По крайней мере, Тонкс ничего не сказала Люпину, который бы сразу посадил Гермиону в кабинет или куда-то ещё, пока бы с ней не случился следующий срыв и её нельзя было бы тщательно обследовать. Она сомневается, что сможет вынести ежедневную работу в ПиПе. Одна только мысль об этом смешна, но стоит выпасть свободной минуте, как Гермиона начинает нервничать.

На четвертый день она засыпает, читая друзьям книгу, — Гарри утыкается в подругу головой, а Рон подгребает под себя все одеяла. Что-то внутри неё разрывается и наполняется, и хотя ребята на следующее утро покидают штаб-квартиру, она чувствует себя лучше, чем за все эти недели.

День: 1538; Время: 14

Гермиона три часа беседует с МакГонагалл о чарах, трансфигурации и истории Хогвартса. Они пьют чай, делятся историями, чувствуя необходимость поговорить о чём-то кроме войны. Её старый профессор прислушивается к её мнению, дискутирует с ней и настаивает на том, чтобы Гермиона называла её просто Минервой. Гермиона ошеломлена той мыслью, что, возможно, она уже миновала ту неуловимую грань между осознанием себя взрослой и признанием её равенства старшими. Она чувствует одновременно хрупкость и ликование, но не понимает почему.

— Должна признать, это было бы забавно, — Проф… МакГ… Минерва — и это в её мозгу звучит странно и неуважительно — улыбается и подливает чай.

— О, да. Пара дюжин двадцатилетних ребят прогуливаются по Хогвартсу в форме. Это был бы интересный последний год.

— И это ещё мягко сказано. Конечно, когда Хогвартс вновь распахнёт свои двери, мы будем рады принять всех студентов, изъявивших желание вернуться. Но уверена, что предпочтительным вариантом для тебя будет сдача экзаменов в Министерстве.

Гермиона улыбается себе под нос, размешивая сахар так, чтобы не стукнуть ложечкой о стенки чашки.

— Должна признать, идея вернуться в Хогвартс кажется очень соблазнительной. Это был… дом… Но, всё основательно подучив, я обращусь в Министерство.

Она жаждет вернуться в Хогвартс так сильно, что это чувство комом застревает в горле — горькое и пузырящееся, сладкое и терпкое. Неважно, с какими предрассудками ей пришлось там столкнуться, какие опасные приключения она пережила со своими друзьями, как сильно тосковала по родителям, — нет в этом мире другого места, куда бы она могла прийти и знать, что принадлежит ему. Это ощущение родства, судьбы, чуда, юности, удовлетворения и жажды выяснить всё нигде больше не повторялось. Мысль о возвращении в Хогвартс подобна идее вернуться домой после нескольких жутких лет странствий.

Но Гермиона отдаёт себе отчёт в том, что за эти годы многое поменялось. Даже если она вернётся в Хогвартс, ничто уже не будет прежним. Она слишком многое пережила, чтобы чувствовать вину за нарушение комендантского часа, слишком выросла, чтобы не понимать нелепость всей этой затеи. Не будет больше бурных празднований поимки снитча Гарри Поттером, сумка с книгами, привычно оттягивающая плечо, перестанет дарить успокоение, отсутствующие лица в Большом Зале вытеснят из головы звуки старой колыбельной, а Лаванда больше не будет интересоваться, кто с кем… ладно. Может, и не настолько радикально всё изменилось. Но дело в том, что это прошлое, и неважно, какое оно, — Гермиона никогда не сможет его вернуть. Признание даётся тяжело, но она больше не принадлежит Хогвартсу.

Она никогда больше не обретёт там то, что он давал ей когда-то и что так нужно ей сейчас. Прошлое — это то, по чему ты скучаешь, и то, что нельзя вернуть. Единственная константа в жизни — это факт, что всё меняется.

— У нас будет открыто несколько преподавательских вакансий, — Минерва замолкает, чтобы сделать глоток, её яркие глаза смотрят на Гермиону поверх края чашки. — Если ты посчитаешь возможным вернуться в Хогвартс после сдачи экзаменов, его двери открыты для тебя, — пожилая женщина вглядывается в Гермиону так тепло, что в груди у той всё сжимается, и она чувствует отчаянную тоску по маме. — Так же, как и мои. Какую бы дорогу ты ни выбрала.

Гермиона не знает, вернулась ли она обратно за ту неуловимую черту, но сейчас ей на это плевать: она обходит маленький столик и обнимает свою старую преподавательницу. Та удивлённо бормочет «О» ей в волосы, и сухие руки прижимаются к её спине. Преподавание в Хогвартсе — это не то, о чём думала Гермиона, она не уверена, что будет этим заниматься. Но она точно знает: в этот самый момент она счастлива. А она научилась не упускать такие моменты.

День: 1539; Время: 7

Ей хорошо. Действительно хорошо, и, застонав, Гермиона постепенно начинает приходить в себя, дрейфуя на границе между сном и явью. Иногда это… это… что за… Гермиона распахивает глаза навстречу тусклому утреннему свету. В поле зрения оказывается светлая макушка, а очень знакомая спина двигается в очень привычной манере. Она подносит руки к лицу, быстро протирает глаза и стонет, едва Драко начинает толкаться сильнее. Ты что творишь? Как я проспала начало? Ты не находишь, это несколько грубо? — все слова сливаются в странный булькающий звук.

Она ворчит, пытаясь осмотреться, и тут до неё доносится нежный, прохладный ветерок, который приносит запах… роз? Цветы, букеты на день рождения, первые свидания. Рука Малфоя ползёт по её животу вниз, и когда он отодвигается от её шеи, она задыхается от удовольствия и страха. Оторвав взгляд от её плеча, он встречается с ней глазами, его лицо ничего не выражает. В его зрачках даже не плещется обычная похоть и страсть — лишь холодное, равнодушное подобие потребности, которое может продемонстрировать только он.

— Драко? — хрипит Гермиона, проводя кончиками пальцев по его щеке, стоит ему отвести взгляд. — Что…

Полосы крови и грязи выделяются на его лице и плечах, засохшие красные брызги пятнают грудь. Солнце выглядывает то ли из-за облаков, то ли из-за деревьев, комната озаряется светом, и птицы чирикают за открытым окном. На его плече и руке виднеется гигантский синяк, наползающий даже на ключицу, но открытых ран вроде нет. Пальцы Гермионы дрожат: она тянется, легко касается его щеки и зарывается в грязные волосы.

Малфой наращивает темп, стискивает челюсти и впивается пальцами в её кожу и простынь возле её плеча. Она бы хотела, чтобы он хотя бы на мгновение остановился, но знает: этого не будет, да и вряд ли он сейчас в состоянии прерваться. Она поглаживает его скулы, притягивает его лицо ближе. Он поддаётся и целует её, их зубы стукаются, его язык врывается ей в рот. Изголовье кровати трещит от движений Драко, и Гермиона обвивает его слабыми ногами.

Она обхватывает его за шею и ловит запястье, вдыхая густой запах грязи и ощущая привкус крови. Его зубы прокусывают её нижнюю губу, и, взвизгнув, Гермиона чувствует вкус своей. Драко стонет, сплетаясь с ней языками снова и снова, а затем посасывает её губы. Опустив ладонь, он яростно трёт её промежность, но когда Гермиона, извиваясь, пытается отшатнуться от грубости его пальцев, он берёт себя в руки — нежность этой ласки контрастирует со всем остальным.