— …вышла на следующий день, будто не билась в конвульсиях и не плакала на груди у Малфоя…

— …единственный способ, которым я могу справиться. Я пытаюсь. Пытаюсь с тех самых пор, как эта война впервые…

— …хочешь говорить об этом. Едва ли! И может быть, я не всегда знаю, что сказать, или не понимаю…

— …то, с чем я должна справиться самостоятельно. Иногда я хочу поговорить, но обычно нет! Мне надо излечиться, а значит, требуется работать над…

— …да, не мой. Но это не отменяет того, что ты была нужна мне здесь. Она попросила привести близких мне людей, чтобы…

— Гарри, я пришла сюда не ради себя, а ради тебя! Потому что, как ты сам только что сказал, ты нуждался во мне. Я видела, что произошло, когда ты спросил Рона…

— А какое это имеет значение? Да, я бы не стал этого делать без приказа, и я…

— Именно! А потом ты разозлился на меня, когда я не захотела приходить…

— …бы не пошёл, но это не отменят того, что это помогает, и думаю, тебе это тоже нужно. Я хочу как-то починить нас. Себя, тебя, Рона…

— …инично, Гарри! И мы сами можем починить себя без всяких незнакомцев, пытающихся указывать нам на наши ошибки. Мы сами способны на это и…

— …столько всего, и я знаю, ты тоже. Ты ведёшь себя так, будто я иногда не понимаю, когда…

— …всё это… Потому что так и есть! Потому что ты бросил меня! Потому что вы с Роном куда-то сбежали, оставив меня одну, — рот Гарри по-прежнему открыт, но из него не вырывается ни звука. Гермиона комкает в кулаке подол своей рубашки. — Ты не знаешь, каково это было. Вы были моими единственными друзьями, моя семья оказалась далеко, и это было самое начало войны. Мне было так страшно, Гарри, потому что я должна была быть с тобой и Роном. Вы отсутствовали несколько лет, и пока всё это происходило, вас здесь не было. Так что да. Ты не понимаешь!

Тишина. Будто в потолке разверзлась чёрная дыра или произошёл взрыв, от которого Гермиона оглохла. Руки Гарри падают и со шлепком, отдающимся эхом, опускаются на ноги. Он не сводит с неё глаз, пронзительных, ярко-зелёных, сияющих в мягком свете комнаты. Гермиона моргает снова и снова, понимая, что глаза друга горят слишком ярко, — из-за готовых пролиться слёз. Чувствуя вину, она с шипением выдыхает сквозь стиснутые зубы.

На Гарри нельзя возлагать ещё одну ответственность. Это совершенно без надобности. Гермиона не должна увеличивать его ношу. Она должна быть другом. Должна быть его лучшим другом, а лучшие друзья понимают и прощают без объяснений и извинений.

— Может быть, нет, — шепчет Гарри, сбиваясь на гласных, кадык на горле дёргается, когда он тяжело сглатывает. — Но я хочу попытаться. Да, они заставили меня. Но я действительно думаю, что это чуть-чуть помогает. Я так много рассказывал о тебе и Роне, и она попросила привести вас. Я отказался, но после всего… Подумал, это может нам помочь. Я был честен.

— Ладно, — Гермиона уже на грани, и если она сделает вдох поглубже… Если она сделает слишком глубокий вдох.

— Я прошу прощения за то, что ушёл. Прости, что назвал им Рона вместо тебя. Прости, что не боролся за тебя. Но они не позволили, а когда они не дали однозначного ответа по поводу битвы, я… Мне надо было знать, что ты в безопасности. Я отправился туда, зная, что Гермиона и Джинни защищены. Это причинило тебе боль, но я бы ничего не поменял. Мне нужно было, чтобы ты была в безопасности. Рон уже всё знал… Я не мог его остановить.

— Это не должно было быть твоим выбором, Гарри.

— Но я его сделал. Ты слишком много сражалась, и всё время в Хогвартсе… Я выбрал абсолютную уверенность, что той ночью ты будешь в безопасности. И я ни секунды об этом не жалею. Гермиона, ты приняла участие в стольких операциях — я видел твою чёртову папку. Ты была свидетелем дюжины битв, подобных этой, только той ночью я убил Волдеморта. Это не было…

— Было, Гарри. Эта война… Я сражаюсь на ней по разным причинам. Я привыкла к твоему уходу. Смирилась, как бы больно ни было. Но та битва, та самая… Мы должны были быть там вместе. Втроём. Так всегда должно было быть. Мы были втроём, ещё когда мир ничего не знал. Ты лишил меня этого. Не позволил мне стоять рядом с тобой и смотреть, как он умирает. Сражаться бок о бок на этой в…

— Ты не была нужна мне рядом, — он захлёбывается дыханием, всем своим видом выражая отчаяние. — Гермиона, мне была нужна твоя безопасность. Это было самое важное, что ты могла для меня сделать. Что же до моего ухода… Я прошу прощения. Мне жаль, что я не знаю, что ещё сказать или как исправить ситуацию.

— Это нормально…

— Это не нормально. Прекрати талдычить это своё «нормально»! — в нём снова закипает гнев, но хотя бы глаза больше не блестят. — Есть столько всего… Я… Я, ты, Рон, это… я хочу всё исправить. Мне нужно всё исправить, Гермиона. Я не знаю как, но позволь мне попытаться.

Гарри, ты всегда стараешься быть героем. Всегда стараешься всех спасти.

— Время, — отвечает Гермиона: она не уверена, что сможет выдавить из себя нечто большее. Потому что не доверяет ни своему дрожащему голосу, ни жгучему комку в глотке.

— Давай просто попробуем, — говорит он, махая рукой в сторону женщины, которую Гермиона всеми силами игнорирует и которая без сомнения впитывает каждую деталь. — Если это не сработает, то у меня есть время. Куча. Вся жизнь.

Она хочет сказать ему, что война ещё не закончилась, но горло и грудь слишком сдавливает. Даже помыслить невозможно, что Гарри ошибается. Поэтому Гермиона медленно кивает, и он робко улыбается ей в ответ.

========== Тридцать шесть ==========

День: 1506; Время: 11

Шорох листьев заставляет Гермиону вскинуть голову, и она смотрит, как лёгкий ветерок колышет ветви деревьев за кухонным окном. Она перестаёт остервенело отмывать тарелки — от пара, поднимающегося над горячей водой, она потеет ещё сильнее. Ветер врывается в комнату, овевая разгорячённую кожу, и Гермиона прикрывает глаза. Кое-какие кудряшки выбились из угрожающего вида пучка на её макушке и теперь прилипли к шее.

Она делает глубокий вдох и, заслышав за своей спиной поступь босых ног, поднимает веки. И чуть не роняет кружку, почувствовав на своих бёдрах пальцы, задирающие юбку её летнего платья. К её лопаткам прижимается твёрдая грудь, а чужие ладони ползут выше.

— Знаешь, однажды я подумаю, что ко мне кто-то пристаёт, и нанесу тебе серьёзные физические увечья, — Малфой никак не реагирует. Неужели он пытается её напугать? — Я знаю, что это ты.

— Уж надеюсь на это, — усмехается Драко, в его голосе сквозит недовольство. Наверное потому, что его ладонь уже успела обхватить её ягодицы, и если бы Гермиона не знала, что это он, ей бы стоило остановить наглеца после первого же касания.

Гермиона поспешно смывает с кружки мыло, а Драко утыкается лицом ей в шею: она чувствует спиной, как глубоко он дышит. «Твой запах повсюду», — вспоминает она и теснее прижимается к нему. Но затем пытается оттолкнуть его плечом: ведь наверняка от неё несёт потом, и это отвратительно. Малфой не двигается с места, ведя носом по её челюсти и касаясь кожи языком. Гермиона протестующе фыркает и делает попытку вывернуться, но Драко усмехается и обнимает её за талию.

Стоит ему добраться с поцелуями до лямки на её плече, она хмурится и снова дёргается. Малфой ёрзает и ловит лямку губами, начиная стягивать её вниз.

— Драко…

— Здесь никого нет.

— Знаю, они ушли утром, но…

— Мы услышим, если они вернутся.

— Знаю, — она прислушивается к собственным ощущениям от прикосновений сквозь тонкий материал и поворачивает голову к Драко, чей рот занят исследованиями её тела.

— Ты что, голый?

— А почему бы и нет?

Она смеётся, губы Малфоя на её подбородке изгибаются в улыбке и прижимаются к её рту. Поцелуй выходит ленивым и сладким: совсем как те, которыми они иногда обмениваются по утрам, когда сил на большее не остаётся, но потребность в ласке сохраняется. День просто палящий, а в сочетании с жаром их собственных тел становится поистине невыносимым. Зной опутывает коконом, затрудняя движения. Если сейчас они займутся сексом, следует всерьёз опасаться сердечного приступа.