— Верни меня назад.

— Ты сейчас серьёзно? — кажется, он в бешенстве, но Гермионе плевать. — Теперь я понимаю, почему Люпин сказал не просто дать тебе порткл…

— Малфой, положи её на кровать, — произносит чей-то голос над её головой.

— Нет! Нет, Гарри, Джинни.

— Они в поря…

— Нет!

— Мы нашли их под грёбаным крыльцом передней двери, живыми и здоровыми, — кажется, Малфой ярится ещё сильнее. Несмотря на все его старания осторожно положить её на кровать, Гермиона вскрикивает от боли.

Ей запрокидывают голову, и хотя обезболивающее зелье отвратительно на вкус, оно кажется ей патокой, ведь приносит с собой облегчение. Гермиона делает глубокий вдох, выдыхает, и когда снова втягивает кислород в лёгкие, боль исчезает. Глаза начинают закрываться, но она борется со сном и находит взглядом Драко.

Его голубая футболка вся чёрная от крови слева на груди и на животе. «Это моя, — думает она, — моя кровь».

— Честно? — потому что Гермиона никогда не простит его, если он сейчас солжёт.

Его губы сжимаются в тонкую линию, но костяшки нежно касаются её век, которые поднять теперь не представляется физически возможным.

— Поттер, Уизли и Браун живы.

Гермиона проваливается в беспамятство.

========== Тридцать один ==========

День: 1467; Время: 6

Придя в себя, она видит возле кровати Люпина. Он выглядит так, словно обдумывает нечто плохое, по его лицу мечутся тени от слабого огонька стоящей на тумбочке свечи. Ремус замечает, что Гермиона проснулась, и его черты искажает дюжина различных эмоций, но она не знает наверняка, какие из них реальны, а какие вызваны игрой света и тени. За высоким окном занимается рассвет — она находится во временном лазарете, устроенном в стенах Малфой-мэнора. Гермиона пытается пошевелиться - плечо саднит и плохо двигается, но особой боли она не чувствует. Зато ощущает липкость от зелья на своём бедре и руке, жёсткость перевязей и понимает, что скоро придёт в норму.

Воспоминания обрушиваются резко, быстро и болезненно.

— Где Джастин?

От сухости в горле она закашливается, и Люпин отвечает не сразу:

— Мне жаль.

Гермиона падает головой на подушки, выдыхает сквозь стиснутые зубы и зажмуривается, стараясь удержать слёзы.

— Боже.

— Браун потеряла руку. Мы бы прирастили конечность обратно, но Лаванда слишком долго мешкала, и потом мы уже ничего не смогли сделать. Она отказалась покидать Гарри и Джинни. Они ничего не знали о Финнигане, но, полагаю, ты в курсе.

Гермиона кивает, слёзы просачиваются сквозь крепко сжатые веки, и ей приходится сглотнуть пять раз подряд, чтобы справиться с огромным обжигающим комом в горле.

— Остальные в порядке? Дин?

— Все остальные в норме, поправляются. У Дина останется большой шрам на лице и ещё один на животе. Еще бы пять минут, и он бы погиб… Попавшее в него проклятие поразило один из внутренних органов. Он…

— Но он в порядке? — Джастин, Симус, Джастин. Джастин, Господи, он же должен был стать отцом. Он так переживал, боялся, тараторил с этой своей дурацкой улыбкой на губах, он должен был стать замечательным отцом.

— Да, хотя, не уверен, насколько вы все здоровы психически. То, что вы сделали, было величайшей глупостью. Не появись Малфой в мэноре и не сорви он меня с другой операции, вы бы все были мертвы.

Гермиона с трудом улавливает смысл слов сквозь головокружение, сковавшую грудь тяжесть и воспоминания о Джастине, когда тот был школьником: в факультетском галстуке и с кипой книг в руках. Родится ли у него сын? Будет ли его ребенок хоть что-то знать о том человеке, величайшем человеке, которым был его отец, о том, что он отдал и что значила эта жертва? Юст едва ли хорошо его знала — так кто же расскажет о нём малышу? Как он поймёт, насколько несправедлива эта война? Она украла Джастина у собственного ребёнка, у неё, у всех них, у этого мира.

— Тебе Драко рассказал? — задыхаясь, выдавливает из себя Гермиона, прижимая ладонь ко лбу, — её трясёт озноб под тонкой больничной простыней.

Драко, не будь дурой, нервные подёргивания рук Джастина, Симус, до краёв полный жизни, а потом ушедший за грань.

— Насколько я понял, он минут двадцать стоял в мэноре, зажав в кулаке монету. Минерва рассказала мне, что, кажется, он чего-то ждал, но отказывался давать объяснения. Думаю, он сдался, когда никто из вас не вызвал подкрепление. Минерва с Малфоем отыскали меня, чтобы выяснить, не знаю ли я, куда вы могли отправиться. Едва только увидев Малфоя, я всё понял. Я должен был сообразить, когда встретил Гарри после допроса. Должен был знать вас обоих достаточно хорошо.

— Мы…

— Мы нашли Рона. Он в Мунго. Он жив.

Гермиону переполняют эмоции, и она теряет над собой контроль. Она вдруг начинает всхлипывать и дрожать, но ей плевать. Она так долго держала себя в руках, не давая им прорваться наружу, и вот теперь они захлестывают её с головой, и ей как раз это и нужно. Но помимо всего прочего, она испытывает странный, отвратительный стыд, от чего её горе становится только мучительнее. Ты не должен раскисать на войне. Ты обязан быть сильнее обычного человеческого существа. Смерти и потери должны стать для тебя столь же естественными, как дыхание, всё должно казаться легче. Не должно быть так невыносимо больно.

В сердце и животе расползается жжение, и обрушившиеся на неё надежда и облегчение лишь усугубляют его. В голове проносятся ужасные мысли о жертве, последствиях и цене, Гермиону переполняют горечь и чувство вины. Они поднимаются из самых глубин, заставляя захлёбываться рыданиями до невозможности дышать, сотрясаться крупной дрожью в полной тишине.

Просунув руку под подушку, Гермиона зарывается в неё лицом в попытке спрятаться от слишком тяжёлого груза. Люпин касается её локтя, но она сбрасывает его ладонь, погруженная в себя и потерянная для остального мира.

День: 1467; Время: 14

Гарри осторожно обнимает её, стараясь не потревожить плечо и руку на перевязи. Гермиона терпеть не может эту штуку, но ей сказали, что все движения необходимо свести к минимуму.

— Этот шрам просто ужасный.

Она опускает глаза на неровный рубец на своей левой руке. Она обнаружила ещё один, покороче, на бедре. Теперь эта отметина — самая уродливая из всех, что у неё есть, и она её ненавидит, но удалять всё равно не будет. Это напоминание о Симусе и о её способности по-прежнему получать шрамы.

— Спасибо, Гарри.

Он улыбается так обезоруживающе и задорно, что Гермиона не может удержаться от ответной улыбки, но её губы застывают в странном изгибе. Она ловит его взгляд, стараясь разглядеть в нём то, что ей сейчас так нужно, но увиденного ей недостаточно. Она хочет уловить хоть какой-то признак понимания, горя, осознания того, чего им это стоило.

Они умерли за Рона. Они умерли за неё. Они умерли за Гарри.

— Ты в порядке? — он спрашивает это таким голосом, будто и не сомневается в обратном.

Гарри немного опускает подбородок, пытаясь встретиться с Гермионой глазами, но она отворачивается.

— Нет.

— Я… Я знаю, с… Гермиона, я никогда не желал ничьей смерти. Я…

— Я этого и не говорила, Гарри. Просто…

— Это был единственный путь. Если бы только мы все могли выбраться оттуда живыми, я…

Мы могли подождать, могли собрать бо́льшую команду, могли активировать монету, могли не разделяться, могли…

— Он должен был стать отцом.

— Что?

— Джастин, — она смотрит на потолок сквозь пелену слёз, всхлипывает и качает головой, словно бы говоря: нет, не думай, я больше не плачу. — Он никогда не узнает, что я была права. Он никогда… — Ничего, он теперь никогда ничего не сделает.

Гарри осторожно хватает её за локоть, и она хочет сбросить его пальцы. Но это первая реакция, инстинктивная, и Гермиона злится на себя. Гарри решит, что она его обвиняет, а он этого не заслужил. Не от неё. Они все согласились. Знали цену, риски и всё равно согласились. Почему они вообще согласились, почему они…