— Это заметно.
Грейнджер даже не посмотрела на него, не поджала губы. Ее нервозность явно была вызвана не тем, что он увидит ее квартиру. Она не находила себе места и избегала смотреть в глаза. Драко надавил бы, но, если ее беспокоила именно та причина, о которой он старался не сильно размышлять, ему не хотелось спугнуть Грейнджер.
— Огневиски? Ты же любишь?
Для неразбавленного огневиски в середине дня, который проходил не так уж плохо, было рановато, но Грейнджер уже пила, а отказавшись, он лишь сильнее заставит ее волноваться.
— Не возражаю.
— Хорошо. Есть хочешь? Я наложила согревающие чары, но если ты уже голод…
— Я…
— Я буду выступать на слушании по делу твоего отца, — и тогда Грейнджер посмотрела ему в глаза, потому что в сложных разговорах никогда не трусила.
Драко отмер и опрокинул виски, согревший ему желудок. Это оказалась совсем не та причина нервозности, о которой он размышлял.
— В Министерстве попросили. Мне зададут пару вопросов, не знаю каких именно. Про столкновения, наверное. Гарри с Роном тоже вызвали. Ви…
— Я знаю.
Грейнджер не моргала, будто ждала, когда изображение дрогнет, явив иллюзию.
— О.
— Мне озвучили список свидетелей, когда предложили выступить на суде.
— Со стороны отца? Конечно.
Она опустила взгляд на его носки, но Драко знал, какие мысли бродят в ее голове. Конечно, на другой стороне, на противоположной, не на моей. В груди вспыхнуло раздражение, от любой малости грозящее перейти в злость. Кто на какой стороне сражался, было фактом, на котором прежде они топтались каждый спор, но теперь граница размылась. Драко не знал, с какой стороны стоит, но чувствовал, что больше не встречает Грейнджер лицом к лицу. Не сейчас.
Лучше бы она не поднимала эту тему. Драко сообщили о списке неделю назад, и с тех пор они встретились четвертый раз. Он считал, Грейнджер понимала и принимала рамки, ограничивающие темы, которые они все еще не затрагивали.
— Нет, — допив огневиски, Драко забрал у Грейнджер пустой бокал и обошел ее, чтобы вновь наполнить оба. — Я отказался.
()
Гермиона, зажав коленями портфель, полезла в карман за ключами от кабинета. Пальцы сомкнулись на холодном металле, отнюдь не напоминающем формой искомый предмет, и она вынула руку, мгновенно признавая часы, подаренные Малфою Крэббом. Драко ни разу не говорил, когда их получил, и Гермиона, хоть и считала, что дело было в детстве, не могла утверждать этого с уверенностью, учитывая личность дарителя. Серебро с фиолетовыми проблесками формировало цепочку из снитчей, стрелки на циферблате представляли собой миниатюрные метлы, чья щетина закрывала собой цифры, составленные из бладжеров. Крошечные веточки свалились в кучу в нижней части часов, превращая шесть оранжевых бладжеров в два.
Гермиона обвела большим пальцем стекло над циферблатом, стараясь определить, когда и зачем Малфой подложил ей часы. Возможно, чтобы напомнить. О верности и обо всем, что остается с нами.
(Август 1999)
— …под Империусом, и те времена были не менее ужасающими. Он жил в нашем доме. Мы фактически оказались в его власти и без применения заклинания.
Волосы у отца спутались и были не чище кожи. В похожем состоянии Драко видел его лишь в пять лет, когда учился летать, но в то время отец не был прикован к стулу в ожидании приговора.
— …Малфои пали жертвами В-Волдеморта в той же степени, как все, кого мне пришлось ранить за время порабощения…
Малфои пали жертвами не только Волдеморта, но и жертвами решения Люциуса. Драко гадал, не приходило ли отцу в голову, еще перед войной, выбрать нечто другое. Не был ли причиной того, что он снова вступил в ряды Пожирателей, утянув с собой сына, страх, что в ином случае с ними сделает Темный Лорд. Потому что это Драко понял бы. За это мог простить.
Но отец должен был знать, на что похожа война — ведь он уже в первой стал Пожирателем. Уже убивал и пытал, и проходил через суд, и выступал в свою защиту, марал семейное имя. И все же научил Драко ненавидеть, и, когда началась война, привел на нее сына.
— …переборол заклинание, потому что знал, что мой сын в опасности. Я не нападал ни на кого в Хогвартсе. Я только искал сына.
То была, возможно, единственная правда, сказанная сегодня Люциусом Малфоем. Драко бесило, что ее озвучили этим судьям в форме. Это признание предназначалось ему и никому другому. Драко цеплялся за него, напоминал себе о нем, чтобы не возненавидеть отца за все, что тот натворил.
Драко зачали во время войны, родили за два месяца до конца. Во второй же он переродился в другого человека, вопреки всем делам, обещавшим ему иное будущее. Он переродился в нечто, незапятнанное ненавистью и злобой, которые владели отцом. Так что, может, и отец изменился. Может, проиграв, Люциус наконец-то понял, что важнее — за что все это время сражался Драко. За жизнь и свою семью.
Отец любил Драко, несмотря на то, что тот не смог стать человеком, которого желал видеть Люциус. И Драко любил отца вопреки тому же. Под влиянием ярости он мог быть жесток, осуждая Люциуса за его решения и жизнь, к которой они привели, но от любви, скрытой под всей этой злостью, было лишь больнее.
На зал суда опустилась тишина, и Драко оторвал взгляд от затылка отца. Ему хотелось уйти, сбежать от растущего в груди напряжения, но тогда бы мать осталась одна.
— Голосуем.
()
За Финком, ушедшим добывать еду и чай, захлопнулась дверь, и Гермиона, медленно поворачиваясь, обозрела стены. По периметру кабинета протянулась шкала времени с происшествиями, разнесенными друг от друга так, чтобы рядом оставалось место для относящихся к ним фактов. Такую же Гермиона сделала в своей квартире, но помимо прочего на ней упоминались все встречи с Малфоем и имеющаяся информация об «Эйфории».
Он сказал про месть. О’Кифа пришлось исключить из подозреваемых — на прошлой неделе обнаружили его тело. Финк поинтересовался, зачем она приплела сюда дело Уайетта, но, увидев, какое событие записано первым, вопросов больше не задавал.
Гермиона перешла к столу со стопками колдографий, распределенных по вероятности, и схватила первую. Им придется изучить каждую, чтобы проверить, не связаны ли эти люди с компаниями, с которыми связан Малфой или жертвы, а потом разобраться с каждым псевдонимом.
Месть.
(Август 1999)
Сердце билось о ребра, пальцы не гнулись и тряслись, пока Драко снимал часы и кольцо. Он потянулся в сторону, бросая их на прикроватную тумбочку, и, расстегнув последние две пуговицы, на которых остановилась Грейнджер, стащил с себя рубашку.
Гермиона с раскрасневшимися щеками наблюдала за ним полуприкрытыми глазами, подернутыми дымкой и с отблесками золота. Она прикусила нижнюю губу, и Драко наклонился поцеловать ее, отбрасывая рубашку. Его ладони скользнули по ее бедрам, талии, ребрам и переместились на спину. Пальцы нащупали застежку, Гермиона коснулась его груди горячими нежными ладонями, и он, передумав, выпустил бретельку.
Драко огладил позвонки, дошел до кудряшек, рассыпавшихся по спине, а она, скользнув языком меж его губ, обвела кончик его языка. Гермиона опустила руки ему на бедра, от неуверенности то приближаясь к ремню, то избегая, но все-таки дотронулась до пряжки. Драко, подцепив бретельки на ее плечах, потянул вниз, подавшись бедрами навстречу ее движениям.
Тяжело дыша, она запрокинула голову, послышался звук расстегиваемой молнии.
— Подвинься назад, — голос вышел низким, хриплым, почти что рыком.
Гермиона все же расслышала, оперлась на локти, а Драко, стащив брюки и пинком отправив их на пол, присоединился к ней, и они синхронно переползли к центру. В темноте спальни ее глаза казались почти черными. Драко дотронулся до ее щеки, обвел большим пальцем нижнюю губу и склонился к шее.
Вдохнул глубоко, устраиваясь между ее разведенными ногами — их тела совпали идеально, как ему и представлялось. Он быстрым движением лизнул ее кожу, Гермиона, устроив ладони у него на лопатках, огладила спину. Драко покрыл ее шею поцелуями, прихватывая кожу, и добрался до трепещущей жилки.
