— Нет, Гарри сам ходит за ботинками.

— Поттеру не надо тратить пять минут на дорогу до шкафа и обратно. Иначе бы он тоже вызывал эльфа. Особенно если при этом можно не спускать с тебя глаз, когда ты с таким выражением присматриваешься к мебели.

Покраснев, Грейнджер отвела взгляд от столика в углу.

— Я просто думала, что можно трансфигурировать в лестницу.

— Зачем?

— Второй этаж ведь. Может быть, стоит ограничиться крышей. На ней безопасно? Ты, наверное, никогда туда не лазил?

Когда появился Бинки, Грейнджер подпрыгнула. Домовик с поклоном протянул Драко обувь.

— И вообще, моя теория не только моя. У нас даже есть высказывания про то, что у себя не следует заниматься опасными делами. Если впустишь беду, за ней последуют другие.

— Это относится не к глупостям про убийство букашек, а к шантажу в собственной компании, бизнесу с друзьями или перепиху с коллегой.

— Но теория применима и к такой ситуации. Люди ведут опасные дела в местах, где чувствуют себя в большей безопасности, но на самом деле они лишь навлекают неприятности. А эти неприятности наводняют все твои укромные уголки, пока не останется ни одного… Ты в этом пойдешь?

Драко поправил штанину и выпрямился, подняв взгляд от ботинок на Грейнджер.

— Да, — протянул он.

— Они как-то… слишком блестят, а на улице грязно.

— У меня блестят все ботинки.

Грейнджер широко улыбнулась, и Драко в тот же миг понял, что ему не понравятся ее дальнейшие слова. Развернувшись, она толкнула входную дверь, и он вышел следом.

— Аж сверкают. Ты что, любуешься своим отражением? Оценив…

— Не все из нас сторонятся зеркал, лишь бы не вспоминать о гнезде на голове.

— У тебя наверняка есть зеркало, которое говорит, что ты прелесть…

— Если бы зеркало называло меня прелестью, я бы подарил его пуффендуйцам вместе с остальной фигней.

— Пуффендуй гораздо лучше Слизерина, так что после такого дара вы им в подметки не сгоди…

— Раскрой глаза, Грейнджер. Хотя после этой теории про насекомых я сомневаюсь, что у тебя получится. Располагающая внешность имеет значение, ты это понимаешь? Хотя до тебя, по-видимому, это еще не дош… ай!

— …ой, что, больно? Но если до тебя еще не дошло…

— Даже не дума…

— Третий раз хочешь?

()

Гермиона исподлобья глядела на Ричарда Клива. Его лицо побагровело, на шее проступили жилы и вены, а глаза грозили вот-вот вывалиться из орбит. Он изо всех сил старался не ответить, но действие Веритасерума побороть было сложно. Что бы ни крутилось у него на языке, Гермиона сомневалась, что это совпадет с «Интересуюсь зельями», которым подозреваемый отделался при первом допросе.

— Вы пытались украсть ингредиенты, чтобы сварить зелье. Зачем оно вам?

— Не мне, — наконец выдавил Клив, забрызгав слюной стол. Гермиона отклонилась.

Сверилась с записями.

— Ладно, ингредиенты для зелья. Для чего оно?

От усилий удержать рот на замке у него дрожал подбородок, проступившие от злости вены на лбу пересекла капля пота. Гермионе почти стало жалко его.

— Противоядие.

Она удивленно распахнула глаза и записала информацию. Знакомство Малфоя с Кливом не было для нее секретом, но мысль об их сотрудничестве для создания зелья даже не приходила ей в голову. Насколько ей было известно, противоядия не существовало.

— Для вашей жены?

Клив удивился и сразу сник.

— Да.

— И для Малфоя? — А этого вопроса он не понял. — Для Гаррисона Блэка?

Непонимание никуда не делось.

— А что с ним?

— Вы собирали ингредиенты для Гаррисона Блэка?

— Нет. Он не в курсе.

Гермиона сильно в этом сомневалась — Клив мог просто не знать. Не совпадение же это.

— Тогда зачем вы набивали сумку ингредиентами?

Лицо собеседника налилось кровью, и Гермионе подумалось, что лучше дать ему еще сыворотки правды и этим облегчить допрос для обеих сторон.

— Мне так сказали.

Сказали.

— Кто?

— Я не знаю.

— Что значит «не знаю»?

— Я не видел лица. — Мужчина закрыл лицо руками, локти у него дрожали. — Я во всем виноват.

— В чем?

— Я убедил ее повторить за компанию.

— Повторить что?

— «Эйфорию». Я принял ее один раз, Элиза — уже дважды и больше не хотела. «Эйфория» действует только трижды, вы знаете? А те двое подошли ко мне, дали флакон. Сказали, что это улучшенная версия, что действует больше трех раз, даже если ты уже выпил лимит. Я не должен был ее принимать.

— Почему?

— Флакон был для Блэка. Те мужчины хотели, чтобы Блэк протестировал «Эйфорию», поделился мыслями. Но я забрал флакон домой, решил сказать, что потерял его. И отдал Элизе. Ей стало плохо. Очень плохо. А я уже был… я не заметил, пока не очнулся.

— Вы пили из одного флакона?

Клив отрицательно покачал головой.

— Из обычного. Иначе я бы тоже оказался в больнице. На ее месте должен быть я. Только я.

Гермиона так крепко стиснула перо, что онемели пальцы.

— Вы уверены, что болезнь вызвало содержимое флакона?

— Да. До этого она была здорова. Совершенно здорова. В него что-то добавили.

Что-то, предназначенное Малфою. То же самое что-то, которое уже год держало его отца на грани смерти. У Люциуса и Элизы проявились одинаковые симптомы, неизвестная темная магия поставила целителей в тупик. Насколько слышала Гермиона, ни у кого другого не диагностировали такую же болезнь, но сначала стоило в этом убедиться, а не торопиться с выводами.

Клив всхлипывал, уткнувшись в ладони, и бормотал что-то нечленораздельное. Гермиона закрыла чернильницу и собрала бумаги. У нее осталось множество вопросов, но они подождут. Еще немного.

========== Глава 4 ==========

(Апрель 1999)

Грейнджер пожала плечами и подняла взгляд от чашки с чаем. Свет из окон кофейни придавал ее глазам льдисто-голубой оттенок. Цвет ее глаз всегда получался тусклым, и Драко думал, что ему больше понравится яркий, но теперь его возненавидел. Поначалу казалось, это из-за того, что черные волосы и синие глаза чрезвычайно напоминали Панси. Потом он решил, что эта девушка просто не была Грейнджер. Чужая внешность лишала ее всех исключительных черт, и от этого Драко становилось не по себе.

— Извини… Я слишком много говорю о работе, да? Скучно слушать, когда это тебя не касается.

Нет, на самом деле она много говорила об Эвансе. Тот фигурировал в каждой истории, и это стало напрягать Драко уже со второй. Стало раздражать еще сильнее, когда Грейнджер улыбнулась сама себе на четвертом эпизоде, прежде поведав о том, как ждала совещания, но Драко не нашел в нем ничего забавного.

Им владело раздражение, в шее чувствовалась напряженность, от которой не удавалось избавиться. Чай давно остыл.

— Ты хоть когда-нибудь устаешь притворяться кем-то другим?

Грейнджер распахнула глаза, чашка со звоном опустилась на стол.

— А…

— За пределами поттеровской квартиры ты постоянно с чужим лицом. Эванс, наверное, знает тебя чисто по фотографиям из газет. Ты всегда забываешь, что изменила внешность, как будто ты и есть такая. Следишь за каждым словом, скрываешь свою жизнь. Ты хоть думала, что будет, если ты снимешь заклинание и поймешь, что в чужой шкуре тебе комфортнее?

Грейнджер так крепко сжала чашку, что побелели костяшки пальцев. Драко казалось, стекло вот-вот хрустнет.

— Иногда, — тихо созналась она.

Его раздражение жаждало вспышки гнева, а не мягкого голоса, опущенных глаз и честности, которая пугала ее саму. Он думал, что раздражение только возрастет, но вместо этого оно обернулось чем-то таким, что Драко отказывался признавать чувством вины. Что бы это ни было, оно добавило неловкости, которую Малфою не часто доводилось испытывать.

— Я не просто так прячусь. И обо всех причинах уже тебе рассказала. Но, наверное… мне кажется, я не могу вести себя естественно, когда выгляжу самой собой. Когда показываю себя людям. Ты видишь здесь смысл? — Грейнджер покачала головой. — Знаю, его нет. Просто у людей есть определенные ожидания, как я должна себя вести и кем быть, но я разная и не всегда им соответствую. Не всегда оправдываю эти ожидания. Поэтому легче притвориться, что я вообще не я.