Гермиона закричала так сильно, что горло засаднило; она сморщилась от боли, опалившей плечо. От сильного удара об землю перед глазами вспыхнула краснота, заполнившая собой весь мир. Сделав выдох и скрипнув зубами от боли, она перевернулась и заорала — Билл навис прямо над ней. Он бросился на неё: когти впились ей в руку, рот открылся, обнажая зубы, которые она видела тогда сквозь деревья. Зубы, кролик и кровь, запачкавшая его щёку.

Гермиона не раздумывая пырнула Билла пером прямо в живот. Издав нечеловеческий вопль, он запрокинул голову, а Гермиона снова и снова наносила удары, пытаясь спихнуть его второй рукой. Она тоже закричала — просто чтобы дать выход панике, боли и страху.

Перед глазами побелело. Она видела на месте лица Билла размытое пятно, тоже бывшее белым. Билл с рычанием поднялся, с силой пнул Гермиону по ноге и исчез из вида. Она опустила руки, чувствуя, что внутри бушует пожар — ей казалось, будто она тонет в котле с кипящей водой. Она закричала и погрузилась в темноту.

17:51

Голод. Это чувство глубоко укоренилось в костях, иссушило кровь. Оно скрутило тело, оставив лишь жгучую потребность. А ещё был запах: знакомый мускусный аромат, кружащийся в воздухе и усиливающийся по мере нарастания крика.

Он.

Ноги и руки тихо передвигались по ветке, замирая каждый раз, когда дерево начинало качаться под весом тела. Он приближался к луже крови на земле, слишком бесполезной, чтобы удовлетворить нужду. Зато с этой задачей мог справиться он. Его пульс — какофония ударов, приправленная потом и страхом — стал громче, когда он пробежал мимо дерева.

Он замер у лужи и что-то поднял с земли. Он говорил — низкий, глубокий шелест слов, разобрать которые за шумом сердцебиения было невозможно. Ногти впились в кору, удерживая тело от прыжка. У него имелся нож, а значит, с утолением голода придется подождать. Позже тело вопьётся зубами в эту нежную плоть и насытится.

22:12

Терпение давалось нелегко, но он всё не засыпал. Стиснул обе сумки на коленях, а от зажатого в кулаке клинка отражался лунный свет. Он не мог видеть в темноте так же хорошо, и стоило его глазам прикрыться, как тело готовилось к прыжку. Но его веки тут же поднимались, не оставляя времени на атаку.

Его сердцебиение замедлилось, но в пульсе по-прежнему ощущалось предчувствие того, что должно было произойти. Телу требовалось действовать молниеносно: воспользовавшись когтями, убить сразу, пока он ничего не натворил. Он реагировал быстро, но стоит ему всего на несколько секунд отвлечься от ножа, и скорости уже не хватит.

30 июля; 8:29

Чувство голода стало болезненным — если атака отложится, тело погибнет. Глаза следили за движениями жертвы; при виде мускулов, двигающихся под кожей, мяса, скользящего по сухожилиям, в горле пересохло. Его сердце билось сильно.

Тело прыгнуло сквозь листву, почти не издав шума: надёжные ветки прогнулись лишь едва. Он вскинул взгляд, но ничего не увидел: вряд ли в зелени можно было что-то рассмотреть. Он снова и снова выкрикивал какое-то имя, отзывающееся в мозгу чем-то знакомым, затем ударил росшее рядом дерево. Он отчаянно пнул ствол, крича от гнева. Его кровь разгонялась всё сильнее; он терял силы. Долго ждать не придётся.

18:04

Тело мучилось голодом, к тому же оно слишком устало, чтобы передвигаться достаточно быстро, но хватило и этого. Он заснул, ослабив хватку на рукоятке кинжала, и ноги тут же тихо переступили. Его мог разбудить любой звук, и тело соблюдало осторожность, подбираясь к добыче по веткам. Запах жертвы теперь стал сильнее, пульс был таким мощным, что ощущался будто свой собственный. Спина согнулась, плечи сдвинулись назад — и тело прыгнуло на него.

Его глаза распахнулись, но было слишком поздно — нож уже оказался в руке.

— Грейнджер?

Он потянулся к клинку, но вторая рука впечаталась ему в грудь, прижимая к земле. Сердце билось под самой ладонью, и каждый удар ощущался крошечным взрывом. Сердцебиение жертвы ускорило пульс тела, рот растянулся в улыбке. Он закричал, стараясь дотянуться до кинжала, но рука отбросила оружие. Ладони придавили его руки по обе стороны от головы. Он вскинулся, стараясь сбросить усевшегося на животе противника, но тело не шелохнулось. Глаза разглядели кольцо на его пальце и часы на запястье, и ладонь скользнула к украшениям. Почувствовав прикосновение острых когтей к пальцам, он замер, хотя тело старалось не повредить кожу.

— Побрякушки? Тебе нужны грёбаные побрякушки? Что ты с ней сделал?

Моё.

Он что-то кричал, но слов было не разобрать. Он пытался высвободиться, однако тело теперь было слишком сильным. Палец толкнулся в кольцо, часы уже почти налезли на руку, но пришлось отвлечься, отбивая его кулак от лица. Голова наклонилась, рот приблизился к беззащитному горлу, и в каждой косточке забилось предвкушение. Губы приоткрылись; тело глубоко вдохнуло, чувствуя на языке биение чужого сердца. Язык тут же высунулся, прижался к потной коже и прошёлся по пульсирующей вене. Нос коснулся чего-то, мешающего добраться до колотящегося сердца. Ладонь сорвала помеху с его шеи, натянула её на другой палец, и рот прижался к заветному месту.

Моё.

Глаза уловили, как свободной рукой он что-то вытаскивает из лежащей за головой сумки, и тут в плечо впились его зубы. Связки натянулись от крика, руки ослабили хватку и что-то горячее ударило в укушенное плечо. Голос тонко взвизгнул, тело застыло, и он сумел его перевернуть.

Руки устремились вперёд, но ухватили только воздух — добыча отпрыгнула. Пальцы поправили часы и кольца, ноги подняли тело, которое сразу же устремилось в погоню.

Моё.

Он упал на землю, развернулся с поднятым в кулаке трясущимся кинжалом. Ноги замедлились… Огненная вспышка прошила каждое нервное окончание, тишину огласил крик; всё окрасилось красным и чёрным цветами, а потом исчезло.

Гермиона открыла глаза; сильная боль пульсировала в спине и плече. Она сглотнула слюну, и мир покачнулся. Широко распахнутые серые глаза смотрели прямо на неё; Гермиона повернула голову, подняв руку, упёрлась ладонью Малфою в плечо и вдруг почувствовала тошноту. Что-то холодное прижалось к горлу, но Гермиону это не остановило. Она сухо давилась; вены выступили на шее, а лицо раскраснелось. События, прошедшие с момента нападения Билла, всплыли в сознании, и тошнота усилилась.

О боже. Те вещи, о которых она думала. Единственное, чего ей хотелось, это вонзить зубы в Малфоя и съесть его. Ей были необходимы кровь, плоть, человеческое мясо. Помимо той цели, помимо пульсации малфоевской крови, не существовало ничего. Гермионе и раньше случалось испытывать животную ярость, но такую тягу — никогда. К еде. Боже, она бы это сделала. В её мыслительном процессе не осталось ничего человеческого. Её самой там не было — ни единого проблеска воли, чтобы остановиться, ни единой нормальной мысли.

Её голову с хрустом дёрнули вперёд, и Гермиона посмотрела на Малфоя. Она не могла контролировать слезы, бегущие по щекам. Как не могла контролировать то, чем бы это ни было. Чем бы она ни стала.

— Плачь сколько угодно, — выдохнул он. — Этот номер не сработает. Я не позволю…

— Малфой… — хриплый голос карканьем вырвался из глотки.

— Назови мое имя…

— Драко. Драко Малфой. Я… Магия! Боже, мне так жаль, — Гермиона не могла стройно мыслить, не то что связно говорить. Ей было больно, ничего не понятно, её тошнило. Малфой склонил голову: на его лице появилась тень сомнения. Гермиона поняла, что холод у её горла — кинжал. — Билл! Он что-то сделал и… Господи.

Гермиона попыталась поднять руки: одну он стискивал и, почувствовав движение второй, крепче прижал лезвие к горлу. Она опустила руку, заметив, что когти исчезли, и опять сфокусировалась на Малфое. Ей требовалось убедить его, что она не одержима и… что бы там с ней ни случилось, но сейчас она в сознании. Прежде чем он убьет её, решив, что она превратилась в подобное Биллу существо — в то самое, кем была прежде.