— Что это? — пещера, дом, кровать и… Малфой, верно.

— Это называется одежда. Тот факт, что ты носила это…

— Ты её нашёл? — посмотрев на кучу, она принюхалась к аромату мыла и выпрямилась.

— Висела снаружи на каком-то шнуре. Твой мозг уже начал понимать, что надо шевелиться?

Тот факт, что Малфой стянул с верёвки её одежду — трусы и лифчик — оказался достаточным, чтобы Гермиона очухалась. Она поднесла ворох к груди и обвиняюще воззрилась на Малфоя. Спешил он или нет, мог бы просто сказать ей, где взять вещи, вместо того, чтобы трогать и смотреть на них.

— Что ещё?

Можно подумать, Гермиона весь день его в чем-то обвиняла, и теперь он не мог понять, что за повод появился на этот раз.

— Ничего.

Потому что в этом действительно не было ничего особенного. Она сама складывала нижнее бельё Гарри и Рона. Это же просто предмет одежды — но всё равно странно, что Драко Малфой трогал её бельё.

Он бросил на неё сердитый вопросительный взгляд, затем опустил глаза на одежду.

— Не то, чтобы я подрач…

— О боже, Малфой. Можешь… — пробормотала она; кончики ушей запылали.

— Ш-ш! — зашипел он, переводя взгляд на дверь. — Заткнись и одевайся. Я буду снаружи.

— К чему такая спешка? — она было решила, что они поднялись, чтобы как обычно тронуться в путь как можно раньше — и обогнать тех, кто мог тоже разыскивать растение. Но Малфой слишком спешил и не хотел шуметь.

— Не забудь сумку, — пробормотал он по дороге к двери.

— Погоди! Нам надо оставить записку или нечто подобное.

— Что?

— Записку со словами благодарности. А ты даже не заправил свою кровать.

Малфой запрокинул голову и возвёл глаза к потолку.

— Ты не можешь творить это на полном серьезе, — прошептал он. Скорее всего, он обращался к судьбе, а не к Гермионе.

— Я очень серьёзна. Я не знаю итальянского.

— Ладно, напишу эту грёбаную записку. Но заправлять постель не буду.

Она проследила взглядом за тем, как он вышел из комнаты — оба они хмурились. Кто-то явно был неблагодарным. Можно подумать, записка и заправленная кровать — большая сложность. Эта семья помогла им, и лишь то, что они магглы, не означало, что они не заслуживают уважения и благодарности. Они здесь не для того, чтобы ему прислуживать.

С трудом заставляя работать непослушные конечности, Гермиона переоделась и заправила обе кровати. Порывшись в сумке, она убедилась, что ничего важного не пропало. Она потеряла лежавшие сверху запасы провизии и никак не могла найти ручку, чтобы оставить смайлик или что-то в таком роде — остальное имущество было на месте. Гермиона сложила платье, оставила его на кровати, натянула непросохшие кроссовки и вышла из дома.

Малфой стиснул челюсть и, едва взглянув в её сторону, развернулся и потряс фонарем, чтобы включить его. Водонепроницаемые вещи являлись водонепроницаемыми лишь постольку поскольку, так что Гермиона удивилась, что он вообще работал. Сердито покосившись на белобрысый затылок, она пошла следом за Малфоем вниз по холму, к лежащей у подножья деревне.

Комментарий к Часть девятнадцатая

Affamato (ит.) — голодны?

========== Часть двадцатая ==========

27 июля; 14:21

После ухода из дома они разговаривали только дважды. Первый раз и разговором-то назвать было сложно — скорее, ором, сопровождавшимся сердитыми жестами и состоявшим из множества слов, нацеленных побольнее уязвить. Малфой согласился, что те люди были милыми, но продолжал утверждать, что они его напугали. Он не отступился от мнения, что волшебный и маггловский миры не стоило разделять, и решительно настаивал на том, что сам он гораздо лучше разбирается в вине. Гермиона отказалась считать, что слияние двух миров не приведёт к хаосу, вроде как извинилась за допущение, что Малфой хотел заменить домашних эльфов магглами, превратив последних в рабов, и заявила, что вкус у Малфоя едва ли лучше, чем даже у человека с отрубленным языком. Они оба обменялись обоюдными пренебрежительными комментариями о родителях, выборе одежды, наименее привлекательных чертах характера друг друга и о способе приёма пищи.

Единственное, что они действительно сделали, так это выпустили пар. Ярость постепенно угасла, сменившись гробовым молчанием, которое прервалось лишь однажды — тогда и произошёл их второй разговор. «Съедобно?» — поинтересовался Малфой кустом с ягодами и получил от Гермионы отрицательный ответ. Она не была в этом так уж уверена, но лучше сказать «нет», чем отравиться.

Гермиона ждала, пока воцарившаяся между ними неуютная тишина не прервётся, и была готова поспорить, что сделать это придётся именно ей. Она то и дело слишком погружалась в свои мысли, чтобы обращать внимание на тягостное напряжение, и даже начинала задумываться, уж не вообразила ли она эту натянутость сама. Хотя, сомнений быть не могло — каждый раз, когда Гермиона равнялась с Малфоем, он косился на неё, словно ожидал, что она что-то скажет или набросится на него, и вот тогда молчание становилось действительно тяжёлым. Гермиона стала замечать, что сама она корчит мину, свойственную больному запорами, и слишком громко дышит, а Малфой издаёт горлом какие-то пощёлкивания.

Она сомневалась, что он отдавал себе отчёт в собственных действиях. Как и в те разы, когда чесал нос и неизменно проводил кончиком пальца по всей спинке, словно удостоверяясь в её прямоте. Неужели кто-то сообщил маленькому Малфою, что у того кривой нос, тем самым спровоцировав неуверенность и возникновение тика? Кто-то в детстве сказал её тёте, что у той мужские кисти, и теперь, даже по прошествии более тридцати лет, женщина носила перчатки и прятала руки под столом. Та же тётушка уже сама заявила Гермионе, что у девочки отвратительные колени, но это замечание возымело совершенно иной эффект. Гермиона по-прежнему ими гордилась — испещренные полученными в детстве шрамами, они помогали ей даже в платье чувствовать себя сильной и несгибаемой.

Начав замечать эти мелочи, Гермиона решила, что слишком уж пристально присматривается к Малфою, но потом пришла к выводу, что человек, находящийся бок о бок с другим человеком денно и нощно в течение двух месяцев, просто не может не обратить внимание на детали. Начиная с того, как он разрезал, а не разрывал шкурку банана, и кончая тем, как расправлял одежду перед сном. К тому же ей требовалось присматривать за Малфоем, когда тот что-то пил.

Он тоже обращал внимание на её привычки. Гермиона и не задумывалась о том, как часто она стоит руки в боки или закусывает губу, пока Малфой не отметил эти жесты взглядом. Он наблюдал за тем, как Гермиона каждое утро перевязывала шнурки — ей нравилась туго затянутая шнуровка, и она всякий раз дважды подпрыгивала, чтобы удостовериться в её надежности. Когда они останавливались на ночлег, она всегда два раза стучала по одному из деревьев — странное неосознанное действие, вынесенное из детства, в котором во время игр она таким образом обозначала дом. На прошлой неделе, в темноте, именно этим постукиваением Малфой дал ей понять, что остановился. Наверняка он заметил, что по утрам она закатывает глаза, будто одержимая — пусть в этом и не было особого смысла, но ей хотелось убедиться, что глаза должным образом увлажнены и подготовлены к новому дню.

Гермиона решила, что они оба были слегка со странностями.

— Жаль, что у нас нет мула, — она не собиралась произносить это вслух, но у такого желания хотя бы имелось объяснение. Им приходилось идти по опоясывающей гору ослиной тропе, пока они не дойдут до следующей, так что подобная мысль не была уж совсем случайной.

— Мы бы его съели.

Гермиона бросила на Малфоя оскорблённый взгляд.

— Мы бы не ели нашего мула.

— Пять дней без еды, и ты бы увидела, как шустро я бы его съел, — Малфой оглянулся и качнул головой. — Меня бы ты сожрала первым. Круг жизни — я проигрываю мулу.

— Сначала я бы принялась за твои пальцы, — довольно произнесла Гермиона, улыбаясь в ответ на его раздражение и недоверие. — Так бы у тебя появился шанс выжить, пока мы не найдём пищу.