Она прошла и встала с ним рядом, делая глоток утреннего воздуха и любуясь открывшимся зрелищем. Красная и оранжевая краски расцветили небо, солнце только-только поднялось из-за холмов, поросших сочной зеленью; некоторые склоны, покрытые вереском, казались фиолетовыми. Перед ними раскинулась долина, утопающая в море всевозможных цветов; тут и там мелькали оливковые деревья. У подножия холма притулился одинокий домик, рядом с поленницей стоял привязанный к столбику ослик.

— Красиво.

— Да.

Гермиона покосилась на Малфоя: его лицо окрасилось золотом.

— Большинство людей предпочитают закаты, но мне всегда больше нравились рассветы. Новый день, новая… Что?

Угол его рта дрогнул — ещё чуть-чуть, и на губах появилась бы усмешка.

— Грейнджер, ты странная.

Скрестив руки, она хмыкнула. Мама как-то однажды сказала ей, что это бессознательная попытка самозащиты. На что отец фыркнул и заявил, что причина кроется в её характере. Гермиона не знала, почему, но, делая так, каждый раз вспоминала об этом.

— Потому что мне нравится символизм рассветов?

Малфой усмехнулся.

— По многим причинам.

Тишина заполнила всё пространство между ними. Насколько Гермиона могла припомнить, впервые они молчали и не ощущали при этом никакой неловкости. Может, дело было в рассвете — трудно чувствовать неловкость, когда мир такой умиротворенный. На несколько секунд было легко позабыть о том, что они тут делали, с чем столкнулись и почему их соседство должно ощущаться неправильным. И как странно думать о том, что возможно, в конечном счёте, оно не такое уж и неправильное — больше нет, раз уж они не предали друг друга… по крайней мере, здесь. В этом странном послевоенном мире.

Ей всё равно хотелось, чтобы на месте Малфоя оказался Гарри или Рон. И вряд ли она заслуживала за это осуждения.

— Можно подумать, тебе не нравятся закаты, потому что не нравится завершённость. Окончание.

— Я не говорила, что мне не нравятся закаты.

И тем не менее Гермиона об этом задумывалась — о своём отношении к завершённости — и возможно, в зависимости от ситуации, в словах Малфоя имелся смысл.

Хотя это касалось всего. Последней чашки кофе перед рабочим днём, прощания со школой, взросления, близких людей, лежащих мёртвыми в Большом зале. Хороших финалов было немного, а иногда они оказывались и вовсе странными. Например, окончание войны — и ты не уверен, что чувствовать по этому поводу. Пытаясь улыбнуться, никак не можешь перестать плакать от опустошения. А потом просто впадаешь в оцепенение и глупо стоишь, потому что действительность стала невыносимой.

— М-м, — хмыкнул он. — Если добудешь растение, ты кого-нибудь вернёшь?

— Нет.

Малфой впервые за утро посмотрел на неё. Она ответила ему достаточно долгим взглядом, чтобы заметить, как его язык скользнул по зубам.

— Быстрый ответ.

— Не то чтобы я об этом не думала — учитывая то, на что способно растение. Но… это не мой выбор. Называй это богом, судьбой или тем, во что ты веришь, но мне кажется, мы не должны вмешиваться. То, что у нас имеется такая возможность, ещё не значит, что стоит так поступать. Кто знает, желали бы они вообще вернуться.

— Грейнджер, сомневаюсь, что многие люди счастливы умереть, какой бы ни была причина.

— Нет, но мы не знаем, что там… после. Может, ничего или… Мы даже не знаем, кем они вернутся, останутся ли теми же людьми. Воскрешение человеческой души никем не подразумевалось. То, что ты можешь уничтожить миллионы, не означает, что так и надо сделать. Только лишь то, что у тебя есть сила вернуть кого-то… Ничего хорошего не выйдет. Никогда. Как бы я по ним ни скучала.

Сунув руки в карманы, Малфой помолчал.

— Лечение людей — это всё, для чего бы ты его использовала?

— Я… Возможно.

На его лице появилось понимающее выражение, но Гермиона не обратила на это внимания.

— Я не собираюсь пытаться захватить мир. Просто я уверена, что существуют и другие полезные области его применения.

— Это всецело зависит от того, в чьи руки оно попадёт.

— В мои.

— И в руки Министерства, которое сумеет превратить его в какое-нибудь зелье для народа и станет добывать нужный ингредиент до тех пор, пока его не будет достаточно…

— Появятся законы, — возразила Гермиона, но осознала наивность своих слов даже без его взгляда.

— Доступ к нему будет не только у тебя одной — у гораздо большего количества людей. И его силу — что бы ты ни думала о его применении — проконтролировать будет невозможно.

Гермиона внимательно посмотрела на него, и Малфой выдержал её взгляд.

— Так ты пытаешься убедить меня, что в твоих руках ему будет лучше? Ты до сих пор не…

— Похоже, я знаю тебя лучше, чем тебе кажется.

Бросив на него последний взгляд, Гермиона отвернулась; они оба наблюдали за солнцем, поднимающимся над холмами.

========== Часть девятнадцатая ==========

14:09

— А знаешь, что интересно?

Малфой покосился на свои часы: то ли позабыл о поломке, то ли сделал так для пущего эффекта, то ли сказалась привычка.

— У меня до смерти осталось всего около ста лет. Так что излагай быстрее.

— Помнишь, вчера мы вышли из леса, и нас увидела та семья? Это заставило меня вспомнить прочитанные в газетах истории о людях, которые прожили в джунглях всю жизнь. Такое случается не часто, но однажды человек просто выходит в цивилизованный мир. Он не знает языка, ему незнакомы одежда и правила поведения, даже такие понятия как стыд, самооценка…

— Если ты хочешь предложить нам начать разгуливать голыми…

Гермиона недовольно покосилась на него.

— Вид твоей наготы станет последним шагом к сумасшествию.

— Грейнджер, я не знаю, что за книги ты читала, но раздеваются обычно в самом начале.

— Чт…

— Хотя, я рад, что ты признаёшь свою близость к краю. Ты…

— Ладно, — громко перебила Гермиона, не желая дальше обсуждать устойчивость своей психики. — Это заставило меня подумать о душе. О том, что составляет наше естество. Как же она первозданна в этих людях. Наши личности формируются обществом. Существуют какие-то базовые вещи, но в большинстве своем они скрыты. Мы познаём себя через язык, социальное взаимодействие, чтение книг, общение с родителями, денежн…

— И так далее, — протянул Малфой, словно Гермиона собралась продолжать перечисление в течение двадцати минут.

Гермиона окинула его сердитым взглядом — она терпеть не могла, когда её перебивали, а Малфой это делал достаточно часто.

— Просто я задумалась, что же ближе к нашему истинному «я»? Осознают ли эти люди свою личность до того, как попадут в общество и получат пример для сравнения? Или это мы не в состоянии узнать себя полностью, пока не сопоставим себя с ними — без всего того мусора…

— Грейнджер, это одно и то же.

Она пристально посмотрела на него, и Малфой, раздраженно вздохнув, пояснил:

— Людей воспитывают разными способами, существует множество событий, формирующих личность. Живём мы в обществе или нет, но все мы разные. Возьми двух людей из джунглей, незнакомых с цивилизацией — это непохожие друг на друга индивиды. Они сталкивались с разными животными, проблемами, едой, погодными условиями. Если отправить в джунгли нас, мы тоже будем отличаться друг от друга.

— Но мы уже разные. Потому…

— Именно. Вот, например, выпрыгнет тигр. Если его увидит один из обитателей джунглей, который в течение жизни не раз сталкивался с этим хищником, то он не испугается — он знает, как противостоять зверю. Встреть тигра другой житель джунглей, тот, что никогда его не видел, — и он удерёт. А если тигр сейчас выпрыгнет перед нами, то лично я постараюсь убежать первым. А вот ты можешь остаться и попытаться приручить зверя…

— Я бы не зашла настолько далеко…

— Или, к примеру, война, — перебил Малфой. Гермиона подняла на него взгляд, но он на неё не смотрел. — Война начинается внезапно, а наши личности сформированы обществом и всеми теми вещами, которые ты перечислила. Всем тем, что нас отличает. Ты бросишься вперёд, будто это цель твоей жизни. А я… Грейнджер, мы уже знаем эту историю.