— Дра…

— Это не важно! — он развернулся и вскинул руки. — Не важно, что именно я тебе скажу: ты мне не поверишь, если это не окажется самой мерзкой гадостью, которая только могла прийти тебе в голову. Ты же уверена, что это ужасн…

— Потому что ты мне не говоришь!

— Да какая разница? Зачем мне вообще что-то тебе рассказывать? Если бы это действительно было нечто плохое — что бы ты стала делать? Как изменила бы свою линию поведения? Ты бы просто удостоверилась в своей маленькой чокнутой головке, что всё это время была права, ведь, Мерлин упаси, ты же никогда не ошибаешься! Ты бы просто уверилась, что после заклинания тебе надо меня остановить, и больше ничего бы не изменилось!

— Тогда…

— Может, правда, ты бы перестала со мной разговаривать — да я лишь ради этого думал наплести тебе всяких ужасов! Не говорить тебе не означает нечто кошмарное, но если ты думаешь именно так…

— Так всё равно же нет причин не рассказывать мне…

— Грейнджер, я тебе уже говорил про грёбаную книгу! Ты ничего обо мне не знаешь! Ты уверена, что восседаешь на высоченном троне и все обязаны выкладывать тебе всё, что ты пожелаешь узнать, чтобы потом ты могла высказать своё паршивое мнение по каждому поводу. Это так не работает! Мир не кланяется тебе в ножки, сколько бы раз ты его ни спасала, и я…

— Ты ничего обо мне не знаешь, если думаешь, будто я рассчитываю…

— Я тебя знаю, Грейнджер. Иной раз лучше тебя самой, и…

— Ага, сильно сомневаюсь, что когда ты пытаешься…

— Никто не хочет знать о своих недостатках, и ты терпеть не можешь о них слушать. Тебе вполне комфортно препарировать других людей, например, меня.

— Если ты мне расскажешь, я тебе поверю.

— Нет, не поверишь. Если услышишь, что я вроде как не собираюсь никого убивать или разрушать саму ткань времени, то решишь, что я лгу. Так что закрой рот и оставь эту тему.

13:13

Гермиона мучилась вопросом: неужели Малфой ничего ей не рассказывал потому, что решил, будто она ему не поверит? Самое глупое оправдание. Она знала, что растение ему требовалось не для лечения людей. Тогда для чего? Бессмертие — он это упоминал. Помимо попытки доказать тот факт, что она не может знать всё, должна была существовать иная причина, по которой Малфой не желал, чтобы Гермиона узнала о его мотивах. Если только ему не доставляло удовольствие видеть, как она мучается от того, что он не позволяет ей заполучить важную информацию, маячащую перед самым её носом. С него бы сталось.

Гермиона знала, что Малфой не стал бы воскрешать Волдеморта, но, может быть, Крэбба? Или он хотел заполучить растение ради путешествий во времени — чтобы изменить своё прошлое. Она не могла этого допустить, ведь он мог всё испортить. Принимая во внимание механизм работы палочек, то, что Гарри схватил именно его палочку, поражение Волдеморта — конечно же, Драко осознавал роль, которую сыграл, и то, насколько просто всё разрушить, если рискнуть изменить хоть что-то.

Вероятно, он просто хотел видеть будущее. Так бы он больше никогда не принял неправильное решение, мог бы получить всё, что только пожелает, и избежать нежелательных событий. Это походило… Ну, это звучало как та искусственная жизнь, о которой она говорила ему ранее.

Гермиона не могла вычислить его мотивы, пока он сам о них не скажет, а делиться ими он желанием не горел. Поэтому она задумалась о доверии и о том, насколько сильно доверяет ему. Растение было таким опасным, что Гермиона и себе-то мало верила, а ведь она собиралась использовать цветок исключительно для лечения людей. Малфой мог не хотеть ничего плохого, но в зависимости от планов с лёгкостью спровоцировать катастрофу. Он озвучил веский довод: если он и вправду замышляет нечто гадкое и расскажет ей об этом, то её решение ему помешать останется неизменным, а значит, не было никакого смысла что-то ей говорить. Так, может, Малфой действительно не собирался делать ничего плохого?

Гермиона задумалась: вдруг её мнение что-то для него значило? Услышав, что она не может придумать уважительной причины его поступков, он разозлился, но не отмахнулся. Чувство вины сжирало Гермиону не меньше нерешительности и незнания. Она не была тем, кто способен лягнуть лежачего. Особенно если с этим человеком у неё установились… цивильные отношения. Если он спас ей жизнь и… Особенно если на лице у этого человека появлялось такое выражение в ответ на отрицание каких-либо достойных мотивов его действий.

Гермиона не хотела рвать в клочья то, на выстраивание чего потребовались месяцы. Не хотела возвращаться к тому, с чего они начали в феврале. Слишком много чего произошло, и она чересчур хорошо его узнала. Это… казалось потерей. Гермиона могла добраться до растения первой, пересечь барьер, заставить Малфоя всё рассказать и поклясться магией использовать цветок только для озвученной цели. Или же, если ничего другого не останется, возможно… Возможно, через какое-то время он её простит, и всё случившееся с ними не исчезнет бесследно.

— Малфой, — он поднял голову, словно мир должен был вот-вот рухнуть ему на макушку и он всё ждал этого момента. — Я хочу, чтобы ты пообещал, что не станешь использовать растение во вред другим. Что ты всё продумал и знаешь, что оно никому и ничему не принесет вреда.

— А ты можешь пообещать мне то же самое?

Гермиона встретила его взгляд, но через несколько секунд опустила глаза, прижав пальцы к вискам. Она не могла этого обещать. Она прокручивала эту мысль снова и снова в течение последнего месяца, пытаясь отыскать способы контролировать растение, и не могла прийти ни к чему конкретному. Эта проблема медленно её разрушала, и теперь она…

— Я не знаю. Нет. Может быть.

Малфой отбросил недоеденный инжир и прочистил горло.

— Ты хочешь повернуть вспять… состояние человеческого тела, вылечить больных, чтобы они не умирали.

— Верно. Или чтобы не страдали.

— Но отказываешься воскрешать умерших.

Гермиона напряглась, и сердце её сжалось.

— Это совершенно разные вещи.

— Почему? Ты возвращаешь тело…

— Но в нём по-прежнему живёт душа, ты не возвращаешь её в тело. Кто знает, к чему это приведёт? Это может превратить людей в зомби. А что, если вернётся не та душа? Нельзя знать наверняка, как именно сработает магия. Оглянись — с таким волшебством я никогда не сталкивалась и никогда о нём не читала. Могут случиться ужасные вещи. Мёртвые должны покоиться с миром. Что, если все перестанут умирать? Мы нарушим мировой баланс: если есть жизнь, должна быть и смерть.

— Ты нарушаешь естественный порядок, возвращая тело в его здоровое состояние. А что, если этот процесс нельзя остановить? Ты получишь госпиталь, полный зародышей, которые всё равно погибнут.

— Это должно всесторонне исследоваться.

— На людях?

— Вероятно, на животных, как это ни прискорбно.

— Почему нельзя провести опыты с воскрешением?

Гермиона покачала головой.

— Человеческие души разные.

— Как и тела.

— Не настолько. Ты не узнаешь, пока не попробуешь, но что будет, если всё пойдёт не по плану? Люди вызовутся добровольцами, чтобы испытать лекарство, которое может помочь — особенно, если они будут при смерти. Те, кто, — она не дала Малфою сказать, зная, о чём тот думает, — в конечном счёте умрут от старости. Но у человека не будет выбора в вопросе воскрешения. Вдруг им лучше там, где они находятся, и у нас нет никакого права выдёргивать их оттуда. Мы в принципе не должны обладать такой силой — миллионы людей бросятся воскрешать любимых, и появится миллион возможностей для того, чтобы всё окончилось плохо.

— Или же смерть исчезнет.

— Что приведёт…

— К перенаселению, скачку уровня преступности…

— Именно. А если все они вернутся в виде зомби? Просто… Душа не может взять и вернуться. И что произойдет потом? Тебе придётся убить любимого человека, чтобы спасти его или себя самого? Как ни крути, это ужасная идея, пусть от неё очень трудно отказываться, — Гермиона покачала головой и посмотрела на Малфоя, теребя шкурку банана. Она снова видела его на земле, — Крэбб, Крэбб, — и обдумывала, как поделикатнее задать вопрос. — Кого ты собираешься воскресить?